– Ах, господин дипломат, это не очень дипломатично – так хвастаться своим работником. А ну, как мы его перекупим у вас?
– Нет, Джеймса нельзя купить! – рассмеялся Малль. – Можете мне не верить, но деньги его совсем не интересуют.
– Почему же мне в это не верить? – задумчиво проговорил Пронин.
– Ага, вот и гаснет свет.
Все второе отделение Пронин сидел как на иголках. Каждое движение в зале заставляло его напрягаться. Он едва сдерживался, чтобы не выдать волнение. Заставлял себя не оборачиваться на каждый звук в партере и других ложах; осторожно переводил взгляд на подозрительные участки; исподволь наблюдал за движениями рук Малля. Он отметил, что на их ложу время от времени кидают быстрые взгляды около двух десятков зрителей. Большая часть, он знал это точно, были работники Лифшица. Но некоторые были Пронину незнакомы. Эта неизвестность еще более усугубляла его подозрительность.
Малль же, в отличие от Пронина, чувствовал себя превосходно. Веселая оперетта оказала на него самое благотворное влияние. Он порозовел, воодушевленно аплодировал каждому удачному номеру. Особенно понравилась ему песенка озорной девчонки Пепиты – «Пепита-дьяволо», в которой явно слышались латиноамериканские ритмы. Он даже попросил Пронина перевести ему первые строки куплетов: «Чертову дюжину детишек растила дома матушка моя…».
Пронин немного повертелся в кресле еще перед спектаклем – и сразу заметил во втором ряду балкона адвоката Потоцкого. Он умел протискиваться на любую «валютную» премьеру! Все это время Потоцкий сидел тихо, как добропорядочный театрал.
К середине второго отделения восторг Малля достиг апогея. Он постоянно оборачивался к Пронину, ожидая от него подтверждения своих чувств.
Пронин натужно откликался на восклицания и цоканья Малля, думая совсем о другом. «Если что, надежда вся на Лифшица. Лишь бы он, дуболом, не оплошал».
И вот тут, когда сценическое действие окончательно перешло на оптимистические рельсы, когда победа добра над злом стала явной и бесповоротной, настроение Малля неожиданно изменилось. Что-то в нем надломилось. Пронин заметил, что дипломат посмотрел на часы, застыл на несколько секунд… И весь его восторг куда-то исчез. Он о чем-то глубоко загрустил.
Лифшиц, ведший наблюдение из будки осветителя, заметил, что переводчик Андрей еще до начала спектакля пересел от Малля к чете Хармишей. Это было непредвиденное обстоятельство – план зала с аккуратно расставленными на своих местах марками лежал перед ним. Молодой чекист счел перемещение переводчика условным знаком. Теперь нужно было выяснить, как отреагируют на него в партере.
Лифшиц отдал по цепочке приказ всем чекистам: отслеживать каждый взгляд в ложу. Вот и Вольф, секретарь Малля, куда-то запропастился. Так и не пришел в театр. Марка с его именем осталась не приклеенной к схеме. Что это? Маневры? Совершенно потрясло Лифшица посещение ложи Малля самим Дунаевским. Уж не в сговоре ли они? Малль – птица высокого полета, у него может быть старая агентура в СССР, о которой мы не знаем. Почему бы не Дунаевский? Хорошо, что шеф рядом и контролирует ситуацию. На крайний случай снайпер готов выполнить приказ – стрелять на поражение. «Метить будем в лысину композитора. Удобная мишень», – прикинул Лифшиц. На всякий случай он сказал Нечипоренко: «Следи за моей рукой. Если взмахну платком – нужно немедленно убрать Дунаевского. Стрелять в затылок». – «Есть, товарищ капитан!»
Опять же – незапланированная передислокация переводчика Андрея. Лифшиц, как и Пронин, ожидал самого худшего. Но оперетта подходила к финалу. «Неужели пронесет?»
Пронин боковым зрением отслеживал поведение Потоцкого. Адвокат не обращал на ложу Малля никакого внимания. Казалось, он поглощен опереттой!
Зрители были проинструктированы по поводу оваций: Малль должен быть уверен в полном успехе оперетты Дунаевского. Так и случилось: зычные крики «Браво!» и оглушительные аплодисменты раздались сразу после финального аккорда. Весь зал устроил овацию. Артисты вышли на сцену кланяться и пригласили Дунаевского. Когда он поднялся, показалось, что стены зрительного зала задрожали от раскатов грома. Композитор был счастлив: он и не представлял, какую небывалую клаку устроил ему майор Лифшиц!
Что такое отпуск?
В гостиницу Малль возвращался вместе с Прониным. После яркого света театральной рампы ночная Москва казалась темной и загадочной. Ехали как в колодце. На заднем сиденье автомобиля театралы лениво обменивались впечатлениями о премьере. Запонка швейцарца оставалась на прежнем месте, другой не было видно. Пронин хрипловато напевал навязчивый мотивчик из оперетты: «Ты видел все, морской соленый ветер…Трум-пум-пум».
– Ну как, господин Малль, удачная постановка? – спросил он дипломата.
– Несомненно! Что касается музыкальной стороны, то я просто в восторге.
Все же Пронин чувствовал, что «восторг» должен бы проявляться более бурно. Малль же был корректен и сдержан. «Не похож он на экзальтированного меломана, искренне выражающего удовлетворение».
– А как гражданин и политик? – Пронин посмотрел в упор на Малля. – Я читал в газетах, что Запад серьезно обеспокоен увеличением роста забастовочного движения в Италии и Франции. Особенно среди рабочих морских портов. И именно с этим связывают некоторые проницательные газетчики начало пресловутой «идеологической войны».
– Может быть, может быть, – проговорил швейцарец, – но я не участвую в подобных делах. Я – общественный деятель, не чуждый профсоюзов, и лично сочувствую движению наших рабочих за улучшение своих жизненных условий.
– Это звучит очень оптимистично здесь, на территории государства рабочих и крестьян. Все же мы склонны считать буржуазных политиков этакими апологетами войны, похожими на голодных псов. Приятно, что вы не такой.
Малль улыбнулся и, как бы между прочим, спросил:
– Я тут слышал, у вас в Союзе активизировались собаководы? Говорят, есть некая централизованная государственная программа, единственная в мире…
«Ага, – подумал Пронин, – в театре акция не вышла, и вот наш гость уже прощупывает почву для нового места действия».
– У нас все – единственное в мире, и не только достижения, – ответил майор. – Что же касается собаководства, то вы правы. Есть такая программа… Она касается в основном служебного собаководства. Ну и, конечно, у нас есть немалое число собаководов-любителей, настоящих энтузиастов. Ведь в России выведено несколько очень интересных пород собак… Вы слыхали, например, про «черного терьера»? Куда там собачке Баскервилей или античному Церберу! Впрочем, мы выводим не только агрессивных сторожей. Есть и симпатичные охотники. Я обязательно познакомлю вас с работой наших умельцев. Побываем на выставках.
– Вы собаковод?
– Нет, – грустно ответил Пронин. – Времени, знаете ли, на это нет, слишком большой наплыв туристов.
– Вас считают незаменимым специалистом?
Пронин горестно вздохнул:
– А еще – человеком с двумя сердцами. Я три года не был в отпуске.
– А что такое отпуск? – Швейцарец артистически выдержал паузу, и собеседники расхохотались. Малль отер пот со лба левой рукой, на которой не было запонки.
У входа в гостиницу они расстались.
Дома Пронин внимательно проанализировал все, что узнал в театре. Попробуем и мы проследить ход его мысли, положиться на опыт майора, который ни разу не подвел его за многие годы службы. Нальем себе стакан чаю, положим в него ломтик лимона, две ложечки сахара и сядем, подперев голову рукой, в удобное кресло рядом с письменным столом.
Итак, факты.
Первое. Перемещения запонок на рукавах костюма Малля. В «Метрополе» запонок было две – по одной на каждой манжете. Это Пронин знал точно, потому что именно он успокаивал дипломата после разволновавшей его встречи с ламой-шофером. И его слова о безупречности одежды дипломата были основаны на профессиональном внимании к каждой мелочи. К концу первого отделения запонка сохранилась только на правом рукаве.
А вот к концу антракта запонка загадочным образом перекочевала на левую руку. Там она и оставалась до конца действия, более того, до самого возвращения Малля в гостиницу. Впрочем, не следовало отвергать и возможность того, что в течение первого отделения запонка также меняла свое местопребывание на манжетах господина Франца Малля. Пронин не мог отвечать за возможные перемещения до того времени, как он заметил ее исчезновение в конце первого отделения.
Второе. Малль сообщил Пронину, что его секретарь Вольф должен был подойти на спектакль ко второй его половине. Но тот этого не сделал, хотя охарактеризован как человек пунктуальный.
Третье. Повар Джеймс не должен был появиться в театре. Он и не появился, следовательно, не может быть агентом, вызвавшим трансформации костюма своего шефа. Итак, повар исключается из списка подозреваемых лиц. Или не исключается?
Четвертое. Потоцкий был на премьере, но вел себя скромно. Я бы сказал, непривычно скромно. Он не подошел к Маллю, даже не приблизился к ложе. Может быть, это было знаком отмены некоего действия? В любом случае, нельзя обращать внимание Лифшица на фигуру Потоцкого. Миша его вспугнет, если не пристрелит.
Пятое, и последнее. На ложу Малля после антракта обращали внимание несколько незнакомых Пронину лиц. Требуется узнать – из чьего они лагеря. Ну, здесь Миша Лифшиц не оплошает.
Что касается анализа главных действующих лиц, то на это время мы располагаем лишь двумя фигурами: Франц Малль, отсидевший в театре положенные два с лишним часа, и Вольф, не появившийся там ни на минуту. Можно отметить, что два события, явно вызывающие подозрение, произошли одновременно. Вольф не появился в театре после антракта, а запонка Малля перекочевала с правого манжета рубашки на левый в то же самое время. Является ли это совпадение случайностью? Может оказаться, что нет.
Теперь вместе с майором Прониным мы отхлебнем уже остывшего сладкого чая с лимоном и продолжим анализировать наши наблюдения.