з Яне стало легче, боль в груди отпустила, тугой ком в горле растаял без следа.
Когда этот небольшой ритуал завершился, Шон подхватил Яну под руку и, не говоря ни слова, повел прямо к бочке с пуншем. Там Клодах собственноручно наполнила кружку золотистым напитком и, выразив благодарность и одобрение торжественным, церемонным поклоном, протянула кружку Шону, который так же торжественно передал напиток Яне.
Потом Шон крепко обнял Яну за плечи и повел к появившемуся как по волшебству свободному месту на лавке у стены. Они сели рядом, их плечи соприкасались, и ее нога была совсем рядом с бедром Шона. У Яны было такое чувство, будто ее выжали, как лимон, однако это чувство не было неприятным, она даже ощущала необъяснимый душевный подъем. Скорбь ушла, оставив по себе лишь умиротворение и бесконечный покой. Яна сидела, склонив голову, и маленькими глотками пила пунш. Ей ни с кем не хотелось встречаться взглядом, она просто наслаждалась тем, что Шон Шонгили назвал “исцелением”.
По залу пронесся легкий шорох, зазвучали приглушенные голоса, и Яна подняла голову — Банни вела Диего к помосту.
— Это Диего Метаксос, — представила юношу Баника, подняв руки над головой и медленно обведя взглядом зал — точно так же, как это сделал до нее Шон Шонгили. — Он должен спеть песню.
Яна надеялась, что в свое время держалась с таким же хладнокровием и самообладанием, как сейчас Диего. Юноша не плюхнулся, а грациозно присел на стул и сложил руки на коленях.
Я появился здесь недавно, и была буря.
Буря была в моем сердце, в уме и в душе.
Я попал в бурю вместе с Лавиллой.
Она спасла меня, когда перевернулись сани.
Она спасла меня, согрев жаром своего сердца.
Она спасла и моего отца — своей мудростью.
Она спасла меня, чтобы я увидел пещеру,
Которой, как все говорят, я не видел.
Последние слова юноша сказал с горькой иронией. У него оказался на удивление сильный, звонкий тенор, хотя Яна подозревала, что парню никогда раньше не приходилось петь перед публикой.
И все же я видел пещеру, и видел воду,
И видел узоры из воды и ветра.
Я видел — снег сверкал, как россыпь алмазов.
Я видел — ветры кивали мне, воды пели,
А лед отвечал им, и снег смеялся.
Я видел зверей в воде и на суше,
И они тоже смеялись и пели.
Они были добры ко мне,
И отвечали на все мои вопросы,
Но я не знаю, о чем я их спрашивал,
И не знаю, что они мне отвечали.
Я знаю пещеру, и ветви, и поющие воды,
Говорящие льды и смеющийся снег -
И вы тоже их знаете. Выслушайте мою песню -
И поверьте мне. Потому что я видел
То же, что видели вы.
И я изменился. Слушайте мою песню. Верьте мне!
Допев песню до конца, Диего вскинул голову и протянул вперед раскрытые ладони, прося, чтобы ему ответили.
Это началось как негромкий, неразборчивый говор, который становился все громче, по мере того как все новые люди присоединяли свои голоса к хору отвечающих, по мере того как все больше людей начали ритмично постукивать ногами по полу. Грохот становился все громче и достиг такой силы, что Яне даже захотелось прикрыть уши руками. Но если бы она так сделала, то не расслышала бы ответа:
— Мы верим! Мы верим! Мы верим!
И Яна вскочила и крикнула вместе со всеми:
— Мы верим!
Потому что она не сомневалась, что мальчик говорил правду. Вдруг люди по всему залу поднялись и устремились к Диего. Банни стояла рядом с ним на возвышении для певцов и крепко обнимала его за плечи. И Диего вскрикнул — с тем же чувством невероятного облегчения, которое незадолго до этого пережила Яна.
Вероятно, песни в инуитской манере специально рассчитаны на такой эффект.
Яна все еще была во власти чувств, навеянных песней Диего Метаксоса, когда совершенно неожиданно, у самого ее уха раздался голос, и это был голос не Шона Шонгили.
— Это действительно очень трогательно... Это был голос Торкеля Фиске, который непонятно как оказался возле нее. Торкель легонько тронул Яну за плечо, чтобы она к нему не поворачивалась. Шона Шонгили рядом уже не было.
— Да, очень трогательно. Я так рад, что уговорил Джианкарло отпустить мальчика на эту вечеринку. Очевидно, ему крайне необходимо было найти выход своим эмоциям. Весьма любопытно, что поселяне согласились с мальчишкой — когда он в такой своеобразной поэтической манере принялся утверждать, что тот бессмысленный вздор, который несет в бреду его отец, — чистая правда.
— Возможно, это потому, Торкель, что местные поселяне более наблюдательны, чем люди Компании, — с плохо скрытой издевкой ответила Яна.
— Ну, эти поселяне тоже в какой-то мере люди Компании" Только, похоже, раньше Компания уделяла им недостаточно внимания.
— Звучит весьма зловеще, — как можно беспечнее сказала Яна.
— Наверное, потому, что в этом есть что-то пророческое? — продолжал Торкель, наклонившись к ее уху и вдыхая запах ее волос. — Надеюсь, никто не обратит внимания на то, что я сюда пришел. Собственно, я хотел только посмотреть своими глазами на эту замечательную вечеринку, которой и ты, и Диего почему-то придавали такое значение. Разреши пригласить тебя на танец — если, конечно, ты танцуешь?
— Вообще-то, честно говоря, меня вроде бы уже пригласили, — призналась Яна, высматривая в толпе Шона Шонгили. — И, кроме того, музыканты не играют, — ей вдруг стало неловко за свой наряд. Это, наверное, смотрится довольно смешно — самодельное платье, под ним — штаны от мундира, а на ногах — толстые носки вместо ботинок. Она сейчас похожа на пугало или, в лучшем случае, на персонаж какого-то средневекового романа. Яна стряхнула с плеч руки Торкеля и повернулась к нему лицом. — Слушай, Торкель, это очень здорово, что мы с тобой увиделись, и мне очень льстит твое внимание. При обычных обстоятельствах...
Даже не знаю, как бы я устояла перед искушением. Только, понимаешь...
— Ого! Даже так? — Глаза Торкеля улыбались, но губы насмешливо кривились — он явно был разочарован. — Выходит, я не единственный, кто ищет твоего расположения? Надеюсь, местные слишком нерасторопны и не успели ничего заметить. Впрочем, мое мнение об этом месте с каждой минутой становится все выше и выше.
Хвала богам, что Торкель так высоко себя ценит. Можно было не бояться, что она потеряет его дружеское расположение — и покровительство — даже после того, как отвергла его ухаживания. Она поцеловала его в щеку.
— Черт возьми!
Торкель приобнял ее за плечи и удержал поближе к себе, и этот дружеский поцелуй продлился несколько дольше, чем Яне хотелось.
— Признаться, я даже не рассчитывал на такой подарок, когда сюда шел.
И тут рядом с ними возникла Эйслинг и, протянув руки, тоже заключила Яну в объятия, под таким благовидным предлогом вызволив ее от Торкеля.
— Ах, Яна, я просто должна это сказать — у тебя получилась прекрасная песня, ты даже не представляешь, как много она значит для меня и для всех остальных!
— Спасибо, Эйслинг. И еще раз спасибо тебе за это великолепное платье.
Эйслинг засветилась от удовольствия.
— Я рада, что тебе понравилось. Ты в нем такая красавица! — Эйслинг внимательно глянула на Торкеля, и, как Яне показалось, в этом взгляде было больше недоверия и подозрительности, чем радушия.
— Эйслинг, познакомься, это капитан Торкель Фиске, мой старый друг. Мы когда-то вместе служили. Это он помог мне раздобыть материю на платье и устроил так, что Диего смог прийти сегодня на праздник.
— Это очень мило с вашей стороны, капитан, — сказала Эйслинг и протянула ладонь, чтобы пожать капитану руку. Но Торкель, верный своим привычкам, вместо рукопожатия поднял ладонь Эйслинг к губам и поцеловал.
Тут, откуда ни возьмись, рядом с ними возникла Шинид и, тоже протянув Торкелю руку, сказала:
— Эй, Яна! Скажи этому парню, что мы с Эйслинг все делим поровну — так что мне причитается то же, что и ей.
И снова Яне показалось, что за непринужденным и дружеским тоном Шинид кроется нечто большее — предостережение, на этот раз с примесью угрозы, причем вовсе не из-за того, что Торкель поцеловал руку ее Эйслинг. Яна решила, что Шинид, наверное, ревнует к Торкелю ее саму — из-за Шона.
— Познакомьтесь: Торкель, Шинид Шонгили. Оба внимательно посмотрели друг на друга — словно фехтовальщики, которые оценивают силу противника. Потом Торкель наклонился и поцеловал Шинид руку, после чего она несказанно его удивила, тоже поцеловав ему руку. Облизав губы, Шинид заметила:
— М-м-м!.. Волосатые кулаки... У моего дедушки были волосатые кулаки.
— А она мне нравится! — сказал Торкель, поворачиваясь к Яне.
— Мне тоже! — вмешалась Эйслинг, обнимая Шинид за плечи.
— Слушайте, дамы, — доверительно сказал Торкель, обращаясь не только к Яне, но и к Шинид с Эйслинг. — Может, вы сумеете помочь мне справиться с кое-каким очень важным и трудным делом? Может, вы даже подскажете, когда лучше за это взяться — прямо сейчас или после того, как эта вечеринка закончится?
— Конечно, Торкель, — сказала Эйслинг. А Шинид спросила:
— А что за дело-то, парень?
— Мне нужно найти ближайших родственников женщины по имени Лавилла Малони.
— Лавилла! — воскликнула Шинид. — А что, с ней что-то случилось? Где она?
Торкель скрипнул зубами и поднял руку, успокаивая расходившуюся Шинид.
— Простите, я думаю, что в первую очередь мне все же нужно поговорить с родственниками Лавиллы Малони, прежде чем что-то рассказывать кому-нибудь другому. Но, впрочем, после того, как я поговорю с ее родными, им может понадобиться ваша поддержка.
— Ой, нет... — прошептала Эйслинг. Шинид нежно погладила ее по руке, стараясь успокоить подругу.
— Пойди, наверное, и скажи Шону и Клодах, что они нужны, а мы вместе с Торкелем и Яной найдем Лайэма. — Повернувшись к Торкелю, Шинид сказала:
— Муж Лавиллы уже давно болеет, и сегодня его здесь нет. Мы возьмем ее сына, Лайэма, и пойдем к ним домой, а там ты поговоришь с его отцом. Дочь Лавиллы живет в Танана-Бэй, а еще один сын служит в Космическом корпусе, на Макерджи-3.