рофон. Должно быть, в «Погребке» велось видеонаблюдение. — Резко …!
Неизвестный злобно ощерился, но спорить не стал — двинулся к двери. Надо полагать, в подобные ситуации ему доводилось попадать не впервые, так что опыт имелся.
— На улице договорим, — скосоротившись, бросил он через плечо.
— Извините, — сказал охранник.
— Ничего… — сипло выдавил Куранов. — Спасибо…
— Служба, — равнодушно обронил тот и вернулся к стойке.
В полукруглом окошке слева, располагавшемся вровень с тротуаром, вскоре обозначились ношеные нечищеные ботинки и обтерханные краешки брюк цвета хаки. Изгнанный из «Погребка» бузотер поджидал Куранова снаружи.
Ну и как теперь поступить? Вызвать полицию? Попросить черно-серого стража, чтобы проводил?
Куранов допил пиво и подошел к стойке.
— Отлучаться не имею права, — заранее предупредил его охранник.
— Да я не за этим, — заверил тот. — Вы меня через черный ход не выпустите?
— Славик, — повернулся страж к одному из барменов. — Выведи через служебный. А то кулючат у входа…
Гоша Родимцев… Да кто он, черт возьми, такой, этот Гоша Родимцев? И этот громила… в обтерханных брюках…
Будто мало ему незнакомки, ни за что отвесившей мерзавца!
Что вообще происходит?
Выпущенный в неизвестный ему переулок Куранов поплутал по каким-то дворикам и выбрался на проспект неподалеку от «Чистки памяти». На ступеньках и отчасти на тротуаре толпилось человек десять. Неужели клиенты? Как некстати…
Извиняясь, пробрался к дверям, за которыми тоже, как выяснилось, околачивались в ожидании еще человек шесть.
— Куда? — спросили Куранова.
— Туда… — указал он.
— Тогда в очередь, — кивнули ему на входную дверь.
— Ничего себе… — ошарашенно пробормотал он. — Я в прошлый раз приходил — никого не было…
— Повезло…
Снова очутившись на тротуаре, оглядел толпу и решил нанести визит позже. На всякий случай срисовал с вывески номер телефона, а вернувшись домой, позвонил.
Трубку долго не брали, потом отозвался сердитый мужской голос, мгновенно, впрочем, смягчившийся, стоило Куранову назваться — и это было по меньшей мере странно, поскольку ни имени своего, ни фамилии пожилому чистильщику чужих воспоминаний он раньше не сообщал.
— Подойдите часам к восьми, — попросил сотрудник. — Прием к тому времени закончится — поговорим. Чувствую, надо поговорить…
Дело шло к осени, в восьмом часу на проспект пали синеватые сумерки. Зажглись фонари. А прием, надо полагать, так до сих пор и не закончился: на глазах Куранова входная дверь открылась, выпуская последнего, будем надеяться, клиента, — и по лестнице неуверенной поступью сошла на испятнанный тенями ночной тротуар…
Куранов замер. На испятнанный тенями тротуар сошла та самая особа, что пару дней назад учинила ему сцену у фонтана. Остановилась. Порылась в сумочке.
— Простите, мужчина… — обратилась она к Куранову. — У вас зажигалки не найдется?
— Не курю, — выговорил он, зачарованно на нее глядя. — Бросил…
— Вот мужики пошли! — фыркнула она и удалилась.
Оглядываясь и спотыкаясь чуть ли не о каждую из пяти ступенек, достиг двери. Оказавшись в знакомом уже помещении, прошел прямиком за перегородку, где в одном из кресел сутулился вконец измочаленный сотрудник.
— Сумасшедший день, — пожаловался он Куранову. — Буря, что ли, на Солнце? Как повзбесились все…
— Я у вас раньше бывал? — хрипло спросил тот.
— Бывали. Не далее как два дня назад…
— А еще раньше?
Лицо пожилого сотрудника сделалось несчастным. Сморщился, отер лоб тыльной стороной ладони.
— Вы что, нашли договоры?
— Какие договоры?
— Наши с вами договоры. Вы их не выбросили?
— Н-нет… Ничего я не находил. Хотя… Да-да-да! Какие-то попадались странные бумаги… Куда же я их сунул?.. — Куранов почувствовал, что ноги его не держат, и опустился в кресло напротив. — И что… много было… договоров? — испуганно спросил он.
— Много. Первый раз вы пришли сюда полгода назад, сильно испуганный, сказали, что вас собираются заказать… что не можете жить дальше в постоянном страхе…
— Гоша Родимцев?
— Кто, простите?..
— Кто собирался заказать? Гоша Родимцев?
— Не помню. Возможно… Но мы с вами составили первый договор, согласно которому я нейтрализовал все ваши воспоминания, связанные с этим делом…
— Зачем?! Если все равно заказали…
— Так вы же спасались не от смерти, а от страха перед смертью.
Куранов подумал, недоверчиво хмыкнул, скроил усмешку.
— Выходит, зря боялся?
— Ну не знаю, не знаю… Вышли вы отсюда радостный, беспечный. (Куранову снова вспомнился колобок с золотым значком на лацкане.) Вероятно, эта ваша самоуверенность настолько смутила заказчиков, что они просто решили с вами не связываться…
Умолк. Куранову становилось все хуже.
— Скажите… — отважился он. — Сильно чистить пришлось?
Сотрудник закряхтел.
— Вашу память? Сильно. Чуть ли не половину биографии.
— Почему я вас не помню?
— В последнем договоре было указано, что воспоминания о ваших к нам визитах тоже будут блокированы. Честно сказать, я надеялся, вы у нас больше не появитесь…
Куранов взялся за голову и несколько раз осторожно ее сдавил. Хотелось тихонечко завыть.
— А вот от вас недавно… — проскулил он, — …дама вышла…
Сотрудник кивнул.
— Та, что назначала вам встречу? — уточнил он.
— Откуда знаете? — вскинулся Куранов.
— От нее самой.
— А зачем она сюда приходила?
— Известно зачем… Избавиться от воспоминаний.
— Обо мне?
— О вас.
— А кто она вообще?
— Ваша вторая жена.
Несколько секунд Куранов сидел неподвижно.
— Вторая? — с ужасом переспросил он наконец. — А что, была еще и первая?!
Июнь 2018 Бакалда — Волгоград
Серенький волчок
Такое впечатление, будто Господь Бог взял вдруг и выключил свет: яркая, как прожектор, луна сгинула в белесой мгле, и посыпался вскоре из этой мглы снежок, заново перебеливая опушку, подлесок, двускатную крышу одиноко стоящего дома.
Матерый волк со вздыбленным седым загривком протиснулся сквозь дыру в дощатом заборе и, очутившись во дворе, просиял глазами, прислушался. Все тихо. Ни лая, ни истошного блеяния, один лишь шорох падающего снега. Живности Пахомыч с некоторых пор не держал: собачья конура пуста, а в бывшем хлеву теперь располагался гараж.
Постояв секунду в неподвижности, зверь крадучись двинулся к дому, где справа от крыльца чернела то ли плаха, то ли пень, увенчанный кривой снежной шапкой, из которой подобно перу торчал черенок ножа. Тоже в шапочке.
Лесной разбойник приостановился, присел — и взметнулся в высоком прыжке. Перекувырнувшись через пень, упруго упал на все четыре лапы… Да нет, теперь уже не лапы. С опушенного свежим снежком наста поднялся и выпрямился жилистый голый человек с лицом несколько волчьих очертаний. Содрогнулся, охлестнул плечи костлявыми руками. Зябко, чай, без шкурки-то…
Услыхав стук из сеней, Пахомыч захлопнул чугунную дверцу (в печке взбурлило пламя), поднялся с корточек, обернулся.
— Заходь, не заперто. Только шеметом, слышь, а то хату застудишь…
Дверь открылась и закрылась. На пороге стоял голый худой мужчина уголовной наружности. Без фиксы, правда, без татуировок, зато в шрамах — судя по всему, от зубов, то ли волчьих, то ли собачьих. Нечесаная башка изрядно побита сединой.
— Задрог, твою навыворот мать? — не без злорадства осведомился лесник. — Поди вон в углу возьми…
Оборотень снял с гвоздя тулупчик, закутался.
— Так-то оно лучше… — проворчал Пахомыч. — Наследил сильно?
— Да там снег пошел, — простуженным голосом отозвался пришелец. — К утру припорошит…
Присел к столу, исподлобья окинул взглядом углы.
Лесник тем временем выставил на стол глубокую сковороду, снял крышку, и по горнице разошелся упоительный дух жаренной на сале картошки.
— На вот, — буркнул хозяин, подавая пришельцу вилку. — Поешь хоть по-человечески…
Сам сел напротив и стал смотреть, как насыщается изрядно, видать, оголодавший в лесу перевертыш. Лицо хозяина ничуть при этом не подобрело — напротив, делалось мрачнее и мрачнее. Дождавшись конца трапезы, лесник и вовсе сдвинул брови.
— Ну ты что ж, друг ситный, творишь? — сквозь зубы спросил он, даже не ответив на хриплое «спасибо».
— Ты насчет жеребенка? — хмуро уточнил гость. — Так это не мы…
— А кто? Я, что ли? — Пахомыч засопел. — Сколько раз тебе говорить: к хозяйству Первитина близко своих не подводи! Ты вообще смекаешь, кто он такой? Да мы тут все под ним ходим: и я, и ты… А егерей подымет? А отстрел с вертолета устроит? Что тогда запоешь?
— Да точняк не мы! Зуб даю, Пегого работа…
— Ага! Пегого! Побереги зубы — пригодятся… Пегий в это время со своей бандой у Клименок овчарню брал!
Пришелец встрепенулся, вскинул голову.
— И как? — с интересом осведомился он.
— Да никак! — бросил Пахомыч. — На собак нарвались. А там у Клименок собаки — дай боже! Туркменские волкодавы…
— Да знаю… — безрадостно отозвался гость.
Пахомыч и сам не мог бы сказать, зачем пять лет назад во время облавы, поставленный егерем на номер, он воткнул свой охотничий нож в середину годовых колец гладко срубленного пня на краю поляны. Просто загадал: попаду с первого раза в десятку — значит на меня-то он и выбежит.
И действительно, выбежал. Не матерый, правда, волчище — скорее переярок, а то и прибылой. Обезумев от страха, едва не вписался в пень, но в последний миг перемахнул, причем кувырком, — и тут пришел черед обезуметь Пахомычу, потому что на ноги перед ним вскочил испуганный тощий паренек с тронутым сединой правым виском и совершенно голый.
Хорошо хоть не выпалил со страху!
— Ой, блин!.. — выдохнул подросток. — Чо за прикол?..