ру, где в который уже раз показывали взрыв, сорвавший дверь в «Трактире». Потом на экране опять возник благообразный седой археолог и предъявил свою находку.
А ведь где-то я уже видел этот обломок крупной гальки… Ну конечно! Нечто подобное Петя предлагал мне выставить на продажу, когда мы с ним сразу после несостоявшейся разборки присели на лавочку в сквере! Камень, которым так и не бросили в блудницу… Неужто вправду откопали?
А тут еще вспомнился недавний Петин визит ко мне на работу. Что он тогда сказал в телефонную трубку? «Совещания завтра не будет…» Ну так его и впрямь не будет, потому что босс угодил в больницу! Нервный срыв и шишка на затылке… И все, получается, по моей вине! Наверняка ведь выпишется — уволит…
С суеверным страхом покосился я на своего друга, чье оголтелое вранье сбывалось со столь изумительной точностью.
— Петя! — вырвалось у меня. — Ради бога, Петя! Ты хоть про межпланетные санкции против Земли… больше никому… ни слова!..
Сентябрь — октябрь 2018 Волгоград — Ростов — Волгоград — Бакалда — Волгоград
Двое на пустыре
Ибо каким судом судите, таким будете судимы; и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить.
Двое брели через пустырь к останкам кирпичной стены. Тот, что плелся первым, оступился, ругнулся.
— Слышь, — устало бросил он через плечо. — Ты дорогу-то выбирай! Нарочно, что ли, по колдобинам ведешь?
— Можно подумать, меня ты по тротуарам вел! — хмуро огрызнулся второй, поправляя ремень автомата.
— Да уж во всяком случае не по ямам…
Добрались до развалин.
— Становись давай… — буркнул тот, что с автоматом.
Конвоируемый, осторожно переступая через обломки, подошел вплотную к исклеванной пулями кирпичной кладке, привалился спиной. Отдыхал. Второй полез в карман.
— Может, ну его на фиг, это курево? — без особой надежды в голосе спросил прислонившийся. — В горле уже першит…
— Да положено вроде… — Второй достал пачку сигарет, зажигалку.
— Давай и ты тогда, — предложил первый. — А то что ж я один да один дымлю… как дурак…
Закурили.
— Ну и на хрен тебе это было надо? — молвил в сердцах конвоир.
Притулившийся у стенки затянулся, поморщился.
— Мне! — язвительно передразнил он. — Приказали…
— Приказали ему…
Докурили, огляделись с тоской. Замусоренный пустырь простирался до горизонта. Кроме кирпичной руины, возле которой они остановились, ни строения нигде, ни бугорка. Вместо неба над окрестностями висело тусклое серое ничто.
— Все, хорош! — проворчал стоящий у стены, бросая окурок. — Работай давай…
Второй с отвращением передернул затвор, поднял ствол. Тусклый, словно бы набрякший серым полусветом воздух был разорван длинной оглушительной очередью. Брызнули кирпичные осколки. Грудь стоящего зашевелилась, обращаясь в окровавленные лохмотья, и он повалился мешком на усеянную мусором землю.
Стрелявший, не глядя на убитого, присел на снесенный почти до фундамента простенок, вынул швейцарский нож, откинул пилку, сделал очередную отметку на цевье. Затем открепил магазин и больше по привычке, чем из любопытства, убедился, что тот по-прежнему снаряжен под завязку. Извлек заодно и пачку. В ней опять-таки насчитывалось ровно двенадцать сигарет. Как тогда.
Через некоторое время лежащий шевельнулся. Встал. Обтер грудь, хотя ни рваных дыр, ни крови на ней уже не было. Подошел, сел рядом.
— Больно? — спросил с сочувствием расстрелявший.
— Да нет, нормально, — нехотя отозвался тот. — Так. Пыхнуло, обожгло… Вот первые разы — да. Ты ж тогда к оружию не привык еще… мазал…
Помолчали.
— А я вот чего не пойму, — снова заговорил подсевший. — Расстрелял я тебя там… в той жизни… За это меня здесь теперь… в наказание… Согласен! А ты-то за что маешься? Тоже ведь приятного мало — в человека палить…
— Да как… — Стрелявший покряхтел. — Когда ты в меня там прицелился… страшно было. А потом вдруг такая ненависть… в последний момент. Тебя бы, думаю, самого грохнуть! Рука бы не дрогнула…
Расстрелянный понимающе покивал:
— А-а… предсмертное желание отрабатываешь?
Стрелявший сокрушенно вздохнул:
— Как бы да… наверное…
Снова примолкли.
— Ты зарубки-то хоть делаешь? А то я со счета сбился уже…
— Делаю… — Стрелявший предъявил автомат.
— А как думаешь, долго еще нам тут?
— Не знаю. Наверное, пока места на цевье не останется…
Оба взглянули на цевье. Места на нем было еще предостаточно.
— Короче, как медным котелкам… Слушай! А честно скажи! Ты меня тут как… с удовольствием мочил поначалу?..
— Поначалу? — Стрелявший озадачился. — Н-ну… разве что в первый раз…
Посидели, покачали головами. Вечные тусклые сумерки висели над пустырем.
— Ну что, земляк, на исходный рубеж?
Расстрелянный невесело усмехнулся. Исходным рубежом они именовали условно линию горизонта. А если повернешь назад до того, как стена исчезнет из виду, обязательно затвор заклинит. Два раза проверяли.
— Ладно, пошли…
Оба встали и вновь побрели через пустырь — прочь от одиноко торчащих останков кирпичной стены.
Январь 2017 Волгоград
Навигация
— Внимание, — сообщает мелодичный женский голос. — Через пятьдесят метров двое вооруженных мужчин в полицейской форме.
Замедляю шаг, всматриваюсь. Действительно, из дальней арки предательски выпячивается рукав с нашивкой.
— Возможна проверка документов, — любезно извещает тот же голос.
С документами у меня полный порядок, однако проверка сама по себе — процедура не слишком приятная. Кроме того, в городе, насколько я слышал, проводится какая-то там правоохранительная акция, так что лучше не нарываться.
Сворачиваю в переулок.
— Внимание, — немедленно реагирует голос. — Прямо по курсу в сорока метрах от вас в том же направлении следует Авдей Пригожин, которому вы должны (пауза) пятьдесят (пауза) три (пауза) тысячи (пауза) рублей. Сбавьте шаг.
Сбавляю. Вижу впереди клетчатую спину Авдея. Внезапно мой кредитор приостанавливается, словно бы окликнутый кем-то, и начинает озираться.
— Внимание! У Авдея Пригожина навигатор последней модели. Сверните во двор.
Ну конечно! Потому-то он меня и засек. Кидаюсь в проем и беглым шагом пересекаю двор по диагонали — от одной арки к другой.
— Внимание! Авдей Пригожин повернул обратно. Приближается к арке.
Перехожу на бег.
— Внимание, через десять метров двое вооруженных мужчин в полицейской…
Поздно, девушка. Уже не через десять. Вот они оба, прямо передо мной.
— Ваши документы?
Судорожно выхватываю паспорт, раскрываю на нужной странице.
— Внимание! Авдей Пригожин в семидесяти метрах от вас…
Да что ж вы, волки позорные, так медленно-то? Сейчас ведь догонит!
— Внимание! Авдей Пригожин в пятидесяти метрах…
— Где прописаны?
— В-вот…
— Внимание! Авдей Пригожин…
Страж правопорядка с сожалением возвращает мне паспорт и козыряет с недовольным видом.
— Можете идти.
Вылетаю на проспект. Очень вовремя вылетаю. В арке топот.
— Ваши документы?
Остервенелый вопль Авдея:
— Да вы чо, в натуре, оборзели? Какие документы? Мне мужик конкретно должен…
— Предъявите документы! — цедит полицейский.
Ну слава богу! Насколько я знаю норов Пригожина, сцепится с ними Авдей надолго. Минут на десять, не меньше. Не обращая внимания на взволнованный щебет навигатора, перебегаю вопреки правилам проспект и ухожу дворами.
— Внимание! Через тридцать метров плавный поворот налево. Там в данный момент находится девушка вашей мечты. Если хотите встречи с ней, ускорьте шаг.
Ускоряю. Выскакиваю на площадь — и столбенею от восторга. Мимо меня в направлении роскошного кабриолета проходит стройная пепельная блондинка. Мечтательные серые глаза, черное маленькое платье, на смуглой высокой шее нить жемчуга. Да, именно такой эта девушка являлась мне во снах. Мордоворот в безукоризненном светлом костюме галантно распахивает перед ней дверцу и, оделив меня брезгливым взглядом, садится за руль.
Я долго гляжу вслед кабриолету, потом безнадежно вздыхаю и, поправив наушник навигатора, иду себе дальше. Главное — еще на кого-нибудь из кредиторов не налететь.
Волгоград, январь 2017
Великая депрессия
Ну ладно, мы рождаемся,
Переживаем, старимся,
Увидимся — расстанемся…
Зачем?
Здравствуй, младенчик. Добро пожаловать в нашу камеру смертников. Не пугайся, тут не так уж и плохо, особенно поначалу. Камера просторна, в ней есть города, рощи, автомобили, зарубежные страны, молоденькие симпатичные смертницы — все то, короче, что по справедливости положено узникам перед казнью. Когда она произойдет, неизвестно. Но тем-то и хорош неопределенный промежуток времени, что слегка напоминает вечность.
Приговор тебе объявят не раньше, чем научат говорить, а иначе и объявлять нет смысла. Узнав, что тебя ждет, ты будешь кричать ночами, пугая родителей, будешь просыпаться в слезах. Потом, глядя на спокойствие других, тоже успокоишься и затаишь надежду на помилование, которого, конечно же, не случится.
Не горюй. В камере есть чем заняться. Неравенство — лучшая из наших выдумок. Не говоря уже о том, что ожидать казни гораздо удобнее на нарах, нежели под нарами, — борясь за лучшую участь, невольно увлекаешься и забываешь о том, кто ты на самом деле такой и куда попал.
Если же, несмотря на все старания, забыть об этом не удастся, поговори со смертниками помудрее, поопытнее — и ты поразишься, какой вокруг тебя собрался изобретательный народ. Одни объяснят, что думать надлежит не о собственной смерти, но о бессмертии камеры, где ты родился; другие растолкуют, что, коль скоро существует тюрьма, то в ней должен незримо присутствовать и тюремщик. Собственно, не тюремщик (поправятся они) — благодетель, ибо на самом деле вовсе не казнит он нас, а, напротив, вызволяет из застенка, построенного им самим, хотя и по нашей вине. И не надо спрашивать, по какой именно. Ты с детства привык стоять в углу, не понимая причин. Поставили — значит заслужил.