Нецветаев жил на берегу Оби. Одноцветные серые дома, почерневшие от промозглых ветров и дождей, тесно лепились один около другого, связанные между собой высокими поленницами дров. Как утес, над всеми домами подымался двухэтажный рубленый дом, прозванный «Уголком».
Летчики подошли к «Уголку» под гулкий раскат басистых пароходных гудков. Плотный туман полз по Оби белыми облаками. Пароходы и самоходные баржи, идущие в порт сверху и снизу, стали на якоря и тревожными гудками предупреждали друг друга об опасности.
— Туман скоро подымется и закроет аэродром, — сказал Кузьмичев, увлекая за собой по берегу Олега и не подавив глубокого вздоха. — У нас полбеды, а вот залетишь в Таз — кукарекай. Неделями ждешь погоду. Интеллекты садятся играть в преферанс, а серые стучат костяшками домино. Все столы переколотили. С геологами лучше не садиться играть, вот уж истинные мастера. Обчистят до копейки! А дороже всего ценят унты!
— Надеюсь, что я не скоро попаду в Таз, — Олег вышел вперед, стараясь с чисто мальчишеским любопытством представить себе таинственный Таз, о котором он слышал много разных и удивительных историй. Вглядывался в закрытую туманом реку, подставив прохладному и влажному ветру лицо. Если бы общежитие помещалось в этом двухэтажном рубленом доме, можно было каждый день слушать гудки пароходов и мечтать о дальних дорогах и неоткрытых землях. В летном училище вертолетчиков он влюбился в широкую Волгу, ее плесы и песчаные пляжи. В широком разливе угадывалась невиданная сила, сказочность и напевность. Запомнились ранние рассветы и закаты, поражавшие своей фантастической красотой.
— Пора, Олег. Командир нас заждался!
Нецветаев оказался на редкость гостеприимным человеком. Олега встретил радостно, как будто сто лет знал. Олег тоже приветливо поздоровался с хозяином и не мог уже больше оторвать глаз от обгоревшего лица летчика. Он вспомнил своего отца. И ему захотелось вдруг прижаться к Нецветаеву, испытать неизведанную отцовскую ласку.
Из кухни вышла Екатерина Ивановна, жена летчика. Невысокая полноватая женщина. Рядом с ней величественно вышагивал пушистый рыжий кот и широкогрудая овчарка с черным ремнем на спине. Овчарка дала себя погладить Олегу Белову, а кот, выгибая спину, старательно терся о ноги летчиков, выписывая восьмерки.
Нецветаев посмотрел в окно на Обь.
— Ах, туманы, мои, растуманы! — сказал он со вздохом. — Как говорили у нас на фронте: «Прикол». Есть повод выпить по рюмочке перед пельменями. Аэродром закроют как пить дать!
— А часто у вас туманы? — спросил Олег. Кузьмичев не успел еще познакомить его со всеми капризами погоды.
— Туманов и комаров у нас хватает. Одно скажу: Ямал есть Ямал! — Нецветаев снял темные очки и принялся старательно протирать стекла носовым платком.
Олег увидел глаза летчика. С красными, обожженными веками они пугали своей строгостью и усталостью.
— Слышал я, вы не представлялись Ивану Тихоновичу, — пальцами застучал по столу. — Так скажу: зря. Начальника нашего надо знать, другого такого не найти. Простой человек, заботливый, как отец. Мы к нему обращаемся со всякой бедой запросто. Приходит на помощь. Фронтовик он и многое понимает. Воевал, летал на истребителе. Не подумали, выходит, себя и обидели. С хорошим человеком надо спешить познакомиться. Мы с Екатериной Ивановной так считаем.
— Я слышал, вы здесь старожилы?
— Да, но летать здесь трудно, скрывать от вас не буду. Трусы у нас не приживаются, так и скажу.
— Я не трус. А с начальником управления еще успею встретиться. Так что для обиды нет пока причины.
— Нам с Екатериной Ивановной всегда интересно знакомиться с новыми летчиками, хочется знать, какая идет смена. Ведь мне уже скоро уходить на пенсию… Возраст не обманешь. У начальника кадров свой подход, а у нас свой, разговор и ласка!
— На смену можете посмотреть… Обыкновенный…. Обыкновенные мы. — Он рукой пригладил волосы на затылке, где всегда торчал хохолок. Остановил взгляд на Томасе Кузьмичеве, словно призывал его в свидетели. — Мы обыкновенные!
— Хорошо, что обыкновенные, — сказал Нецветаев тихо. — Только вот у некоторых «обыкновенных» сейчас вошло в моду сбрасывать стариков со счетов. И слово кто-то придумал: «предки». Вот мы с Екатериной Ивановной стали предками. Я так понимаю: мы вроде мастодонтов или мамонтов. Забывать вы стали стариков, а это плохо. Наше поколение вынесло на своих плечах войну. Я, к примеру, воевал, а Екатерина Ивановна стояла у станка. Она токарь шестого разряда. А встала к станку с четырнадцати лет. У нас не используют детский труд, в Конституции записано! Но во время войны все помогали фронту. Дети, женщины. Спустя почти три десятилетия это смотрится острее. Ты прости меня, Олег, за нотацию, но хочется каждого из вас видеть в больших делах, испытать на крепость!
— А я не обиделся, — и Олег Белов с особым чувством чокнулся с фронтовиком. Покраснел. Понял, что своим необдуманным поступком обидел не только Очередько и Нецветаева, но и так дорогую память погибшего воина-отца.
Олегу захотелось все это высказать Нецветаеву, но он не посмел. Только посетовал на судьбу, что не удалось ему по примеру отца стать летчиком-истребителем. Но он пока смирился с этим и начал даже любить свою винтокрылую машину!
— Хлопцы, Север есть Север! — задумчиво сказал командир звена и погладил овчарку. Она сидела перед ним, настороженно поводя острыми ушами. Нецветаев замолчал, погрузившись в воспоминания, как будто все облетанные маршруты по Ямалу прокручивались перед ним на киноленте, и он не представлял, о чем лучше рассказать, какой эпизод выбрать. Вспоминался далекий вылет в стойбище к оленеводам, потом залет к рыбакам в Обской губе, когда догнал снежный заряд, и «Аннушка» обледенела. Летал над тундрой, болотами и озерами. Над Карским морем, нижнюю плоскость забрызгивали холодные волны, и синеватые льдины сжевывали одна другую, как огромные челюсти.
— Север есть Север! — Нецветаев потер ладонь о ладонь. — Начал я здесь летать пятнадцать лет назад. В отряде несколько машин и гидросамолетов. Все перевозил!
— Григорий, расскажи о своих крестниках, — попросила Екатерина Ивановна.
— Я считаю крестниками всех мальчишек и девчонок, кому пришлось родиться у меня на борту. Знаю, за десяток перевалило. Мальчишек больше! — лицо Нецветаева вдруг стало грустным, в глазах пропал блеск. — Но, пора и совесть знать, Иван Тихонович разрешил мне долетать этот год…
— А потом куда? — запальчиво спросил Томас Кузьмичев, подавшись вперед. Сжал кулаки, словно готовился вступить в бой за своего командира звена. — А потом куда?
— На пенсию, Томас. Подарком наградят, приказ зачитают. Хорошие слова скажет Васильев на прощание, А может быть, провожать прилетит и сам Иван Тихонович.
— Конечно, прилетит! — уверенно сказала Екатерина Ивановна, положила руку на плечо мужа. — Все уходят, Григорий, на пенсию. И тебе пора. Ты же глохнешь.
— Я мог бы еще полетать годик. Лучше меня никто не знает Ямал. На каслание кого посылают? Меня. Зимой за пушниной по факториям кто летит? Нецветаев. Да и ребят надо вводить в строй. Когда Томас Кузьмичев начнет летать первым пилотом вот тогда я и успокоюсь.
— Может быть, нам написать в управление, — неожиданно предложил Олег Белов. — Нельзя вас увольнять, — заметил на себе устремленные на него взгляды и покраснел.
— Кому вы, Олег, напишете? Начальнику отдела кадров? Пустое дело. Решает все сам Иван Тихонович. А вы не знакомы с ним?
— Не знаком, — Олег Белов выдавил через силу. — Ачкасов много говорил о нем.
— Я хорошо знаю Ивана Тихоновича, — сказал Нецветаев. Встал со стула и задумчиво прошелся по комнате. — Иван Тихонович сидел здесь на вашем месте, Олег, не один раз. Приходил к нам коротать вечера. Раньше мы в лото любили играть. Помню, в Тазе сидели вместе с ним две недели.
— Помню ваше великое сидение, — заулыбалась Екатерина Ивановна. — Радиосвязь тогда оборвалась! О чем я в те дни только не передумала!
— Точно, связи не было, — оживляясь, сказал Нецветаев. — Но мы не скучали в порту. Иван Тихонович всегда с собой много книг возит, да и рассказчик он хороший, было о чем вспоминать. Оказалось, мы воевали с ним на одном 1-м Украинском фронте, но друг о друге не знали. Ивану Тихоновичу не удалось погулять но Берлину, а я и рейхстаг видел. Не могу себе простить, почему на колонне не расписался.
Олег Белов удивленно посмотрел на фронтовика. Он никогда не задумывался, сколько же лет на самом деле Ивану Тихоновичу Очередько? Не стал ли он сдавать и глохнуть, как Нецветаев? По рассказам матери знал, что гвардеец три раза был ранен и у него сломаны ноги. Неожиданно вспомнил свое несправедливое письмо. Зачем обвинил ведущего, не имея на то никакого права? Сейчас бы он так не поступил. Два совершенно разных человека — молодой командир эскадрильи вертолетчик Ачкасов и фронтовик Нецветаев, не сговариваясь между собой, в одно время хвалят Очередько и находят для него достойные слова, в он должен им верить.
Ему не избежать встречи с начальником управления. Рано или поздно она обязательно произойдет. Может быть, следует перевестись в другое управление? Нет, он так не поступит. Он не трус. За свое письмо готов отвечать. Но он должен доказать Очередько, что у Сергея Ромашко вырос сын и будет хорошим летчиком. Если он не стал истребителем, то полюбил вертолет. Для всех летчиков, на чем бы кто ни летал — одно небо! И он понял, что никогда не напишет рапорт, не переведется в другое управление. Он не сможет расстаться с Томасом Кузьмичевым, Ачкасовым и добрым и отзывчивым Нецветаевым и Екатериной Ивановной. Они не поймут истинную причину его отъезда, а обвинят в трусости. Решат, испугался Ямала туманов, непогоды и морозов!
Глава 5ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ
В четверг командир объединенного авиаотряда Васильев, садясь в правое кресло проверять технику пилотирования у пилота Як-40, не мог предположить, что обратный полет из Надыма окажется для него таким трудным и закончится происшествием.