кам, встречая ответные улыбки.
Парни облюбовали столик и, громко двигая стульями, расселись.
— С вами можно приземлиться? — спросил Чеботарев.
— Садись! — высокий парень с татуировкой на руке смерил мастера с головы до ног. — Фраеров не люблю. Натрескаются, а потом мажут. Ударяются в бега, а деньги пусть платит дедушка. У нас такой номер не проходит.
— Ты о чем? — недовольно спросил Чеботарев, непроизвольно расправляя широкие плечи. Разозлят, и трем хлюпикам с длинными волосами придется туго. — Для знакомства ставлю пару бутылок!
— Гулять решил, папаша?
— Боюсь загрипповать.
— Ну, и мы тогда полечимся, — захохотал высокий парень. — А ты шутник, папаша. Не с Севера ли?
— Оттуда прилетел.
— Кореш, мы тоже с Севера, — дыхнул на Чеботарева перегаром волосатик с чернильным синяком под глазом.
— А здесь кормят хорошо? — поинтересовался буровой мастер, приглядываясь к парням.
— Папаша, все в наших руках, — заулыбался высокий парень. — Надо сначала представиться, как принято в лучших домах Лондона. Жора! Просто и культурненько.
— Боб, — улыбнулся длинноволосый.
— Роберт, — другой парень тоже протянул лодочкой руку. На каждом пальце синела татуировка — наколотые кольца.
— Сейчас мода пошла, — сказал Чеботарев, — таскать на каждой руке по два кольца. По кольцам ты шесть раз садился — хорошая визитная карточка!
— А ты свой, кореш! — улыбаясь, сказал Роберт. — Все под богом ходим. А сесть пара пустяков!
— Ша! — требовательно прохрипел Жора. — Дурак накололся в детском саду, а вы серьезно все поняли. Дети учились рисовать цветными карандашами, а он кололся. Папаша, ты выбирай, что будешь кушать!
— Сам командуй! — величественным жестом Чеботарев взмахнул рукой. — А я не представился. Петров-Водкин.
Ему не хотелось называть настоящую фамилию. Мастеру первый раз приходилось сидеть в такой компании. Начатая игра увлекла его.
— А ты юморист, папаша, — засмеялся Боб. — Петров-Водкин. Интересную фамилию сочинил. Водкин, Водкин!
Жора подозвал официантку и, наклонившись к ней, жарко задышал в ухо. Молодящаяся женщина с белой наколкой на голове взвизгивала, как девчонка, и заливисто смеялась.
Чеботарев принялся не спеша разглядывать ресторан. В отдалении, за столиками, увидел эстраду для оркестра. Контрабас упирался грифом в стену, как пьяный, а рядом стоял большой барабан с разными надстройками: маленькими барабанами, медными тарелками и изогнутыми скобами. «Вертлюг бы еще повесить к барабану», — подумал Чеботарев и едва сдержался, чтобы не рассмеяться.
— Водкин, закуривай, — Роберт бесцеремонно протянул пачку сигарет.
Буровой мастер взял сигарету и долго разминал ее в руках.
— Оркестр скоро сбацает, — сказал авторитетно Жора, нетерпеливо поглядывая в сторону кухни. — Шмалят шашлык. Ты какой, папаша, любишь? Я по-карски. Шашлык по-карски в Ростове подавали, пальчики оближешь!
Выплыла величественно официантка, держа на вытянутой руке круглый поднос.
Зазвенела посуда, стол оказался заставленным тарелками с закуской, красной рыбой, салатами. А официантка подносила и подносила новые тарелки с закусками и ставила бутылки с водкой и минеральной водой.
— Вот теперь полный порядок! — удовлетворенно громко сказал Жора. С завидным умением он сразу из двух бутылок выплескивал водку в стоящие фужеры. — За твое здоровье, Петров-Водкин! Взялись за руки и побежали!
Чеботарев недоуменно прислушивался к тосту. Не сразу понял, что обращались к нему.
— Взялись за руки и побежали! — вторили дружно парни. Жадно выпили. — Красота!
Чеботарев почувствовал согревающее тепло. Приятно сидеть за столом, слушать говорящих за соседними столами. Ни о чем не думать, как будто за дверями остались все заботы: неприятный разговор с Дедом, ссора с рабочими, жена, сын и Зина. Никаких планов и никаких проблем.
Парни казались хорошими и простыми. Вздумали подурачиться. Придумали себе прозвища, хотят казаться блатными. А разве он сам не назвал себя Петровым-Водкиным? Был такой художник. Он это знает. Рисовал красных лошадей. Почему красных? Непонятно! Хотел спросить парней, кем они работали на Севере, но передумал. Ему доставляло удовольствие смотреть, как они жадно ели, пили. Вспомнился московский корреспондент. Он не ел, а священнодействовал.
— Выпьем за Север, за работу! — предложил буровой мастер.
— Выпьем, — согласился Боб. — Но работа, папаша, дураков любит. Пей!
Громко чокнулись. Раздался хрустальный звон фужеров. Такие же приятные звуки раздавались и за другими столами.
На площадке появились музыканты в белых рубахах с огромными галстуками в белый горох. Парни картинно рассаживались. Потом нехотя начали настраивать инструменты, переговаривались, шутили, не обращая внимания на сидящих в зале.
— Сейчас сбацают, — взволнованно сказал Жора, обдавая Чеботарева облаком дыма. — Я их знаю. — Подхватил бутылку водки со стола и направился через зал к оркестру. — Прошу, уважьте. Для души сбацайте!
Гитарист ловко подхватил бутылку.
Жора стоял около оркестра, притопывая ногой и торопил.
— Прошу, уважьте! Для души, прошу!
Чеботарев почувствовал, что опьянел, напрасно старался в памяти воспроизвести разговор с начальником управления геологии. Преследовала мысль, что он пропустил для себя что-то очень важное, что обязан был запомнить. Не мог понять, зачем навязался на этот разговор с Дедом. Чего он хотел добиться? Пришел жаловаться на бригаду? А попало самому. Ему показалось странным, что он оказался в ресторане, сидел среди незнакомых парней, которых, конечно, звать совсем по-другому, слушал их нелепую болтовню. Они не с Севера, это ясно, а самые обычные бичи. И он тоже не Петров-Водкин. Зачем ему понадобилась это глупая игра, словно у него нет хорошей и заслуженной фамилии, нет достойного имени? С ним сидят если не бичи, то ворье! И тут же обиделся на самого себя, что плохо подумал о парнях, заподозрил их в чем-то нехорошем. Ему захотелось тут же извиниться перед ними, сказать, что они нравятся ему и он их любит.
— Давайте выпьем за дружбу! — сказал он громко, чтобы привлечь к себе внимание парней.
Потягивая вино из фужера, Роберт поднялся из-за стола. Громко свистнул.
— Жорик, топай к нам. Папаша тост предлагает. Выпьем за дружбу!
Но в это время громко заиграл оркестр и отвлек внимание парней.
Буровой мастер поднялся и направился к выходу, чтобы подышать свежим воздухом. Около двери стоял тот же швейцар, за дверью толпились парни и девушки. Старик внимательно их разглядывал, выбирал знакомых и впускал, протягивая за положенной мздою пятерню.
— Папаша, ты куда двинул? — Чеботарев почувствовал на своем плече тяжелую руку Жоры. — Тикать собрался? У нас такой номер не проходит. Я тебя предупреждал.
Чеботарев сбросил руку. Неприязненно посмотрел на парня, зажигаясь злобой. По скулам заходили твердые желваки. Раздраженно сунул руку в карман и вытащил толстый бумажник. Распахнул его перед пьяным.
— Видел? Я могу развезти каждого из вас на такси по домам и подарить по четвертаку на опохмелку. — Ему хотелось смазать бумажником по лицу своего нового знакомого, но он сдержался, не позволил себе. И вдруг понял, что пора кончать этот ненужный балаган. Он, Чеботарев Николай Евдокимович! Буровой мастер! Крепко схватил парня за руки: привык сжимать ключи, раскручивать свечи.
— Пусти, — хрипел Жора, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать от боли.
Чеботарев отсчитал деньги и протянул парню.
— Я плачу за стол. Не хватит, добавьте своих медяков! — И вдруг почувствовал, что у него начало чесаться тело. Скорей бы принять душ и отмыться от всей этой грязи. Как он мог дойти до такого? Затеял скандал со своими рабочими, а его бурильщики отличные парни не чета этим бичам. Только бы остались на месте и не ушли из бригады, как грозились. Он станет другим. Они его не узнают.
— Погулял и хватит! — громко сказал самому себе Чеботарев и рывком открыл дверь, выходя в дождь на улицу. Жадно глотнул свежий воздух.
Глава 8КОМАНДИРОВКА
Вылетев морозным днем из Салехарда в Харасавэй, Кожевников никак не думал, что командировка затянется на долгих два месяца. Несколько раз ему представлялась возможность улететь с песчаной косы, которую стали называть аэродромом и для утверждения этого факта торчком воткнули высокий шест с полосатым матрацным мешком — указателем направления ветра, но для него все время находились какие-то срочные дела, и он задерживался.
Дикий берег обживался, но память часто возвращала Кожевникова к мартовскому прилету, когда Нецветаев с особой осторожностью посадил Ан-2, а потом все, кто прилетел в самолете, вышагивали за Васильевым по крепкому снежному насту со стальными зубьями застругов и искали границы берега и моря.
Короткий зимний день подходил к концу, и на фоне синеющего снега выскочившие неожиданно два песца смотрелись небесно-голубыми и невесомыми. Они покрутили мордочками и бросились от людей в разные стороны, оставляя за собой след, похожий на строчки швейной машинки.
Первопроходчики жили в избе с косыми окнами. На всем побережье Арктики так именуют просторные рубленые дома, поставленные для полярников, моряков и охотников.
Календарем на Харасавэе считали снег. Он как будто отрывал листок за листком и вел счет последним зимним дням, постепенно теряя былую крепость, В солнечные дни таял быстрее, и просевшие лунки, как стаканы, сразу наливались по самые края водой; на буграх сидел шапками, а по низинам, где копились ручьи, все больше и больше синел огромными тарелками.
Кожевников разделил дни на красные и черные. Красными называл солнечные, а черными — морозные, со снегопадом и пургой. Но больше всего его поражало море. Оно жило по своим особым законам, не подчиняясь календарю тундры, песчаной косе, высокому обрывистому берегу, где шло таяние снега и открывались лужайки с колкой травой и ягелем. Иногда ледяное поле в море приходило в движение и трещины рассекали его на части. Днем и ночью стоял глухой шум, напоминая бывшему фронтовику далекие дни войны, когда под Берлином вот так же неумолчно гремели тяжелые орудия, рвались артиллерийские снаряды и авиационные бомбы. И он ловил себя на мысли, которая бесконечно радовала открытием, что самое лучшее время в жизни каждого человека приходится на весну, и именно весной к солдатам многострадальной России пришла победа.