«Притворяется или в самом деле хороший парень?» — подумал Кожевников и задумчиво покачал головой.
Хлопая голенищами резиновых бродней, Валерка Озимок догнал Нетягу далеко за буровой.
— Инженер, Кожевников послал за тобой. Начальник экспедиции требует на переговоры.
«Решили снять Павла Гавриловича с буровой. Меня сватали, — подумал про себя Нетяга, — а я отказался. Кожевников куда умнее оказался, чем дипломированные проектировщики. Без дороги нельзя строить. Скоро за порчу земли и пожары будут судить. Эдигорьяна и Кочина еще взгреют».
— Я на озеро иду. Утки там сели.
— А где ружье?
— Я не буду стрелять. Интересно посмотреть, где утки сделали гнездо.
— Без ружья нет смысла топать.
— Кому как, — задумчиво сказал инженер. — Много бьют дичи и не соблюдают сроков охоты… Ты сам знаешь! Мне надо обмозговать одну вещь. Я считал шаги, а ты меня сбил. Придется начинать сначала. Павлу Гавриловичу скажи, что я на подлость не пойду. Понял?
— А чего не понимать! Как сказали, так и передам. Шуруй, Волга, лед пошел!
Кожевников пытался вспомнить тревожный сон. С трудом открыл глаза и сразу же увидел черную глыбу бульдозера. Он застыл на куче насыпанного песка, как памятник. Буровой мастер вспомнил вчерашнюю сцену с трактористом, который, нещадно шаркая черными руками по негнущимся полам пиджака, матерился, а потом, прихрамывая, медленно заковылял в сторону «Горки». Он представил хорошо знакомую дорогу, исхоженные не один раз десятки километров по берегу моря. Так же будут убегать кулички, прокалывая мокрый песок острыми шильцами, и звать за собой. Он не думал, что птички развлекут злого и возбужденного тракториста. Тот шел ругаться с начальником гаража: не прислали самосвалы с песком для дороги, и он зря простаивал без работы.
Буровой мастер внимательно выслушал разъяренного тракториста. Смотрел, как он сжимал и разжимал замасленные кулаки, похожие на гири. Больно резанула одна фраза и оскорбила, но он сдержался: «Затеяли канитель с дорогой, а нам, работягам, расхлебывай!»
Ясно, что тракторист говорит от имени бригады. Значит, им недовольны.
До него только сейчас дошел истинный смысл фразы о незаслуженном обвинении. Тракторист не мог сам придумать, а слушал он рабочих его бригады. Нелепые картины сна запрыгали перед глазами рваными кусками ленты. Около буровой вышки шла драка. Мелькали разбитые лица в крови, рабочие выплевывали выбитые зубы. Самым ловким оказался Гали Рамсумбетов. Ударами детского кулака сбивал одного за другим рабочих. «Прекратить сейчас же драку!» — кричал Кожевников остервенело и старался растащить мужиков в разные стороны. «Ты кто такой, чтобы мне приказывать? — огрызался Гали Рамсумбетов и, раскидывая державших его рабочих, рвался к буровому мастеру. — Вот ты мне и нужен, Павел Гаврилович! Ты мне нужен!»
«Я буровой мастер!»
«В гробу я видел такого мастера. Был у нас настоящий мастер Николай Евдокимович Чеботарев. Золото, а не человек. Молоток, мужик! Такого поискать надо. Орденоносец! А ты так, ни рыба, ни мясо. Фасону много, а дела нет. Зарабатывать мы когда будем? А, мастер? — он грозил вытянутым пальцем. — На энтузиазме одном не проживешь. Не проживешь. Должна быть материальная заинтересованность! — он размахивал сжатым блокнотом. — Здесь записано, мастер! Записано, сколько я недополучил!»
«Приснится же такая чепуха», — подумал Кожевников и порывисто зашагал к буровой. Странная сухость во рту немного озадачила: не простудился ли он. Перебирая день за днем, почувствовал себя одиноко. Пока ему нечем гордиться. Дорога не отсыпана. Разъяренный тракторист пошел требовать работу с заработком, не веря никаким обещаниям и заверениям начальников. Не махнуть ли и ему так же решительно рукой. Катитесь вы все…
И вдруг почувствовал острый укол в груди. «Сердце подводит», — прикусывая губы от боли, подумал он. И, вместо того, чтобы шагать к буровой, где все уже сто раз проверено и отлажено, он решительно повернул к культбудке. «Затеяли канитель, а нам, работягам, расхлебывать!» — повторял он фразу раз за разом, чувствуя, как наливаются слова металлом, тяжелеют. «Затеяли канитель с дорогой, а нам, работягам, расхлебывать».
Кожевников встретил на узкой дорожке Сергея Балдина. Сутулясь, как все высокие люди, он, не спеша шел к буровой.
— Что забыл?
— Лебедку надо смазать.
— Я приказал слесарям затавотить все подшипники и смазать шестерни.
— Слышал. Так ведь не повредит, — посмотрел на мастера близко посаженными глазами и закончил с усмешкой: — Конь любит овес и ласку, а машина — бензин и смазку!
— Смазку? — переспросил Кожевников и поскреб пальцами колючий подбородок. — Не верите, что когда-нибудь закончат дорогу? Виновных искать не будут — есть Кожевников!
— Вашей вины нет, мастер, — спокойно сказал Сергей Балдин. — Заскучали мы без работы. Надоело матрацы протирать! А что дорога нужна — слепому ясно.
Кожевников с благодарностью пожал руку буровика с сухими полукружьями твердых мозолей. Почувствовал себя увереннее. Один единомышленник есть. «Надо собрать бригаду и поговорить начистоту. Неизвестно, сколько потребуется еще недель для отсыпки. Каждый невыход самосвала на работу, каждая поломка на руку Эдигорьяну и Кочину!»
Бригада собралась в тесной культбудке. Расселись на лавках плотно, тесня друг друга. А Валерка Озимок и Гали Рамсумбетов разлеглись на полу. В лыжных костюмах и мягких комнатных тапочках, похожие на отпускников.
Гали Рамсумбетов достал из кармана блокнот.
«Все точно, как во сне, — подумал Кожевников. — Сейчас начнется бой!» Он всматривался в знакомые лица. Старался получше запомнить каждого.
Рабочие смотрели на бурового мастера настороженно, с любопытством. По их лицам Кожевников, не мог понять, обрадовало ли их его предложение поговорить о работе. Ждал вопросов. Как поведут себя Владимир Морозов, Сергей Балдин и Гали Рамсумбетов? Старался определить из старших бурильщиков самого авторитетного.
— Мастер, по какому случаю сабантуй?
— Давно надо было бы поговорить, — сказал Кожевников, поднимаясь из-за стола. — Закружился. Дорога задержала забурку. Я принял решение без дороги работу не начинать! Вы знаете!
— Мастер, надо было с нами посоветоваться! — сказал с места Валерка Озимок и толкнул в плечо Гали Рамсумбетова.
— Валерка прав, — поддержал Гали. Его детское лицо избороздили морщины, и он стал похож на старика.
«Задиристости Рамсумбетову не занимать. Способен затеять драку!» — подумал Кожевников. Развернул плечи.
— Без дороги работу не начну. Не хочу, чтобы меня обвиняли внуки: «Дед, ты сделал из земли пустыню!» Кто сам не видел, как ползет тундра, пусть прогуляется по берегу. Природа нас обвиняет. Кулики, лишенные гнезд, трава, ягель, березки! Море все проглотило!
— Мастер, нечего митинговать! — сказал громко Петр Лиманский. Он сидел, сцепив перед собой сильные руки, как будто вырубленный из куска гранита.
Кожевников повернулся к говорившему. Он не признавался, но больше всего боялся осуждения молчаливого Лиманского. Его не убедить самыми правильными словами и доводами: помощник буровика высылал деньги престарелым родителям в Донбасс. Бригада в простое, и он лишился заработка, премиальных.
— Акча ек!
Буровой мастер вздрогнул. Неужели это сказал Петр Лиманский. Но почему у него такой тихий голос. Говорит он всегда резко, решительно.
— Павел Гаврилович, акча ек! — Гали Рамсумбетов резко выкинул правую руку с блокнотом вперед, словно нанося колющий удар шпагой.
— Могу перевести, — усмехаясь, сказал Валерка Озимок. — Акча ек — значит «нет денег». Мастер, вот так! Шуруй, Волга, лед пошел!
Кожевников почувствовал знакомый укол в груди. Молча вывернул брючные карманы и глухо сказал:
— Зарплату я тоже не получаю. Карманы пустые, поняли без перевода. Рамсумбетов, вы думаете, мастер зачудил? Начальство меня уже чертило, теперь ваша очередь. Послушаю, что бригада скажет. Сами решайте, как быть дальше. Я не распоряжаюсь самосвалами и бульдозерами. Власти у меня нет. Могу лишь просить. Вы без работы простаиваете, план не выполняете, премиальные не идут. Наверное, вспомнили не раз Чеботарева. И правильно, что вспомнили. Мастер хороший, учил я его. Рад, что Николай Евдокимович вывел бригаду в передовую. В управлении его считали лучшим буровым мастером. Вы меня ругали?
— Говорили, — глухо сказал Владимир Морозов. — Говорили и ругали тебя, мастер. Без веры приняли твою затею. А начали дорогу отсыпать, поняли — твоя правота. Правду не сразу осмыслишь. А на Гали и Озимка не обращай внимания. Рамсумбетов чокнулся на машине. А с чокнутого много ли возьмешь? А мы потерпим. Должны сделать дорогу! Забуримся — правда останется за нами. Земля поблагодарит. Не только тебя, Павел Гаврилович, а всю бригаду, каждого из нас. Мы хозяева земли. Я понял твои хлопоты: природу надо защищать!
— Можно мне сказать? — поднялся со своего места инженер Лягенько. — На ближнем озере пара крохалей жила. Гнездо построили. А кто-то убил уток. Шура Нетяга мне рассказал. Утки — тоже наша забота. Павел Гаврилович, не казнись. Без дороги нельзя начинать работу. Под этим я тоже готов подписаться.
Тяжело двигая локтями, поднялся Петр Лиманский:
— Я так скажу, мастер. Сладкую жизнь ты нам не устроил, это точно. Но ругать тебя не собираюсь. Долго я думал: прав ты или не нрав. Вышло, что прав. Время без работы нудно тянется, о чем только не вспомнишь, что не перебуробишь. Почему ты решил взвалить всю вину на себя? Не понимаю. Лягенько сказал, что готов подписаться под любой бумагой. Выходит, мастер и инженер самые храбрые и самые умные на буровой Р-19? А все трусы: я — Петр Лиманский, Владимир Морозов, Гали Рамсумбетов и Сергей Балдин, — он поднял сильную, короткопалую руку и повертел ее перед собой. — Вот, к примеру, палец. Один палец не сила. Все знают. А собрать пальцы в кулак — другое дело. Кулак — сила. Я вот так скажу, не нравятся мне частые аварии самосвалов. Кто хитрит — не поймешь. Я крутил баранку. На «Горке» можно наскрести еще пяток добрых шоферов. Вот к чему я все говорю. Отпустишь мастер, я сколочу колонну. За два дня хорошей работы можно отсыпать дорогу!