— Я нужен? — спросил Эдигорьян, поспешно сгребая свои бумаги со стола.
— Нет, а ты, Паша, останься. Мне надо поговорить с тобой!
В период первых пятилеток Тюмень оставалась все таким же деревянным городом с кривыми и узкими улочками. Событием стал пуск первого трамвая. А потом на улице Республики поднялись каменные дома красного цвета, как знамена революции. Двумя стройными башнями они венчали вход на широкую площадь, горделиво взметнувшись над бревенчатыми домишками с замшелыми крышами и церквушками с луковичными головками, увенчанными крестами.
От первых домов зашагала широкая новая улица, уверенно обходя старое кладбище, вырвавшись за границу города.
В новые кварталы въезжали рабочие и инженерно-технический состав фабрики, заводов и разных управлений.
Оказалось, что Дед и Кожевников жили по соседству, но никогда не бывали друг у друга.
Приглашение начальника управления пожаловать к нему вечером в гости удивило Кожевникова, но он не показал вида. Пришел в назначенное время.
Перед встречей с гостем Дед позвонил жене но телефону и попросил, чтобы она извинилась и сказала, что его срочно вызвали в обком. Пусть Павел Гаврилович его подождет и простит за невольное опоздание.
Кожевников внимательно осматривал кабинет хозяина, заставленный полками с книгами. Рядом с полированной стенкой стояли на равных правах самодельные полки из строганых сосновых досок, видно сделанные хозяином еще в студенческие годы и старательно покрытые крепким раствором марганцовки. Стены комнаты украшали семейные фотографии в затейливых рамках, выпиленные лобзиком из фанеры. По ним легко было представить, как росла семья. После первенца родились близнецы — мальчик и девочка. Он сразу узнал Александра. Впервые тот появился у Кожевникова на буровой немного испуганный, угрюмо сверкая черными, отцовскими глазами. Начал работать верховым. «Летит время, летит, — подумал он, продолжая рассматривать одну фотографию за другой. — А сейчас Александр буровой мастер Р-23. Грозится вызвать его на соревнование. Хорошо, если сам сообразил. А то могли подбить Эдигорьян с Кочиным. Соревнование всегда стимулирует работу, пока его не превращают в инструмент для сведения счетов. Форма удобная!»
В глаза бросилась фотография маленькой пухлой девчурки с огромным белым бантом в волосах. «Внучка! — безошибочно решил он, любуясь ребенком. — Внучка! А по внукам, Дед, я обогнал тебя, обогнал, — развеселился Кожевников. — У меня уже два внука. Дочки удачно вышли замуж. Зятья хорошие, работящие! Кто знает, может быть, жене снова придется нянчить нового внука или внучку!»
В комнате висели охотничьи ружья, патронташ и чучела птиц. На гвоздях — защитные каски со следами глины и нефтяных пятен. Он удивленно остановился. Показалось, что попал в балок перед сменой. Не удержался и снял каску. Масляной краской выведено: «Шаим». А по краям росписи нефтяников. Разбирая незнакомые подписи, он узнавал фамилии инженеров, буровых мастеров, помбуров. Все они участвовали в открытии первой нефти. Снимая одну за другой защитные каски, он находил знакомые названия экспедиций: Уренгой, Правдинск, Салым, Усть-Балык, Тарко-Сале.
Приглядевшись, буровой мастер нашел и геологический молоток. Набор этих вещей отвечал на вопрос, почему хозяин кабинета стал геологом. Конечно, не случайно. Руководило желание познать тайну земли, разломов, вулканов, стремление открыть полезные ископаемые. По следам отца пошли дети — два сына и дочь!
Неожиданно Кожевников подумал о себе. До армии он не думал о геологии, не имел о ней никакого понятия, как многие парни в то время во всей Тюменской области. Работу искали в леспромхозах, рыболовецких артелях. О нефти никто не помышлял. Нефть добывали в Баку, Грозном и в Татарии. Вернулся после войны гвардии сержант Кожевников. Никакой специальности. В саперной части научился махать топором, посчитал себя плотником. Пошел работать на стройку и скоро понял: нет истинного мастерства. Не мог правильно окосячить окно, толково зарубить угол. «Не работник ты, Павлуха, а так — маята!» — сказал бригадир плотников. Стал звать его Маятой, вроде у него и не было настоящего имени. И он решил переменить специальность, а заодно посмотреть на новые места. Устроился на работу в геологоразведочную экспедицию. Начал работать верховым на буровой. Это было на Мегионе. Там и нашли нефть. А он не догадался сохранить свою защитную каску. Мог бы тоже записать день и год, когда ударил первый фонтан.
— Вы не скучаете, Павел Гаврилович? — спросила, появляясь в дверях, Серафима Васильевна, но ее вопрос прервал звонкий собачий лай.
— Сам идет! — сказала обрадованно Серафима Васильевна.
— Я звонок не слышал, — удивился Кожевников.
— Джек лаял, — сказала она, выходя в коридор из кабинета. — Соседская овчарка. Юрий Георгиевич по воскресеньям с ней гуляет. Балует косточками. Хлопнет он дверью, а Джек сразу подает голос: «Встречайте, хозяин дома идет!»
Дед вошел в комнату. Кожевникову показалось, что комната стала теснее. И он боялся своими широкими плечами задеть какую-нибудь вещь или угол, не знал, что делать с руками.
— Заждался, Паша? Ты прости меня. Дела.
— Серафима Васильевна сказала, — Кожевников посмотрел на хозяина, который уже успел переодеться, и удивился происшедшей в нем перемене. Надев пижаму, Дед сразу утратил былое величие, показался даже ниже ростом.
— Собрался домой, а здесь звонок. В обком вызвали. Думаю, ты не соскучился в моем кабинете? Машка чудит, вздумала музей создать. А мне эта затея ни к чему. Вроде памятник при жизни. Раньше я каски на склад сдавал, а теперь она потребовала, чтобы к ним я еще автографы собирал, как оперный певец, вроде Лемешева или Козловского! Помнишь Машу? — он рукой определил рост дочки. — А вот теперь махнула — кандидат наук. Скоро и меня начнет учить уму-разуму! Не удивляйся, такое время. Ты шел и думал, наверное, зачем главный геолог вызвал меня к себе. Ругать меня надо, а он чаем вздумал угощать! Ну, скажи, думал так?
— Всякие мысли приходили в голову. Такая тоже вертелась. Шел в управление и боялся, чтобы жена меня не увидела в коридоре вместе с Эдигорьяном. Он вел меня, как милиционер на принудительную работу.
— Хватил ты, Паша, через край! Эдигорьян хороший инженер. Дело знает. Не зря я доверил ему экспедицию. Ты хоть раз задумывался, какой черт занес нас на берег океана?
— Думал.
— А я с пятилетним планом знакомился. В нем нет военных секретов. Все записано ясно, печатными буквами. Задача поставлена съездом партии. Я уже говорил тебе. Но повторяться тоже не грех. Надо, чтобы ты, буровой мастер, не забывал об этом, нацеливал рабочих бригады на главную задачу. Доволен бригадой?
— Ребята стоящие. Бригада Николая Евдокимовича. Он у меня начинал работать верховым. Хорошо помню Кольку, Николая Евдокимовича Чеботарева. Заносчив был. Что произошло с ним в бригаде?
— Не рассказали?
— Кое-что слышал.
— Перебор вышел, как в картах. Захвалили мы бригадира, а выходит нельзя. Закружилась голова у Чеботарева. Поругался с рабочими. Стал называть себя хозяином. Права стал качать. Прошу тебя, будь повнимательнее. Рабочие очень чутко реагируют на отношение к ним. Ну, учить тебя не надо, знаю, мужик ты головастый. Присматривайся к рабочим. Работать на Харасавэе должны самые лучшие специалисты. Каждая смена вахт — два рейса Ан-26, а это государственные деньги, сотни рублей. Не поинтересуешься, почему меня вызвали в обком?
— Расскажите, послушаю.
— Собрал первый секретарь у себя в кабинете начальников трестов, директоров заводов. Министерство лесного хозяйства оштрафовало нефтяников на двести пятьдесят тысяч рублей за порчу лесов. А секретарь сказал, что готовится Указ Президиума Верховного Совета об охране природы. Сидел я на совещании, как именинник. Все время порывался встать и назвать твое имя. Есть у нас защитник тундры. Кожевников Павел Гаврилович! А секретарь вдруг спросил о твоей буровой. Интересовался!
— Мы забурились.
— Знаю, что забурились. Но все равно я схлопотал предупреждение. Давно я понял, ты глазастый. В старости все становятся дальнозоркими. О себе этого не скажу. Проморгал. А ведь замечал, мало бережем тундру, валим часто без нужды лес. Ведем себя этакими разгулявшимися купчишками. «Плачу за все, денег — кошель. Государство богатое! Валите лес, переводите землю, уничтожайте ягельники. Наплевать мне на оленей. На мой век хватит свинины и говядины. Есть и мясная тушенка!» Появился такой на озере и пошел стрелять уток. Не убил меньше двадцати штук — не охотник! Так — мазила! А почему бы не поохотиться на волков с самолета? А еще лучше с вертолета пострелять лосей? Догнал — и хлопай одного за другим. Благо есть патроны. Ты извини, Паша, не понял я по первой телеграмме, почему схлестнулся ты с Эдигорьяном. Думал из-за мелочевки грызня. Прихватил про запас буровых труб. Такое водится у вашего брата буровика. Сам помню, каким скрягой был. Муфту у меня не выпросишь! А оказалось, дело — в дороге!
— Дорога дорогой, а выговор я схлопотал! — сказал Кожевников.
— Паша, не обижайся. Как говорят, за одного битого, двух небитых дают. А я тебя и на пятерых не променяю. Иначе нельзя было с тобой поступить. Есть и моя вина в твоем выговоре: говорю, не разобрался. Подсунули бумагу на подпись, раз — подмахнул. Пойми ты меня правильно, как мужик мужика. Начальник экспедиции и главный инженер каждый день бомбят меня телеграммами. Все управление гудит. В отделах только и разговоров о буровом мастере Кожевникове. О бригаде ни слова, как будто она и не существует. Появился бунтарь! Для него приказ не приказ, закон не закон!
— Значит, я бунтарь?
— Не в моих глазах, а в других. Подрыв авторитета начальства. Невыполнение приказа. А законы пока еще, Паша, не в твою защиту написаны. Как ты бы поступил на моем месте? Назначить бы тебя начальником управления!
— Трудная должность.
— Не то слово, Паша. Стра-аш-ная должность! Я и диспетчер и начальник управления. Должен помнить, что у вас на буровой нет цемента, держать в голове, где пароходы с цементом. Куда надо направлять буровые трубы, когда спуск колонн. А ты нарушил приказ. Ты фронтовик, должен понимать меня. У тебя какое военное звание?