ретил вылетать сержанту Евстигнееву».
Начальник штаба, лысоватый майор, с большим угристым носом, потребовал, чтобы младший лейтенант Очередько написал объяснение. Это оказалось началом всех неприятностей.
Лейтенант с красными петлицами пехотинца появился на аэродроме среди дня. Он отозвал младшего лейтенанта Очередько в сторону и, сверля глаза, строго спросил:
«Младший лейтенант Очередько, признаете свою объяснительную записку? Не отрицаете, что в дни тяжелых боев помогали фашистским летчикам? Преднамеренно ослабляли боевое звено?»
«Товарищ лейтенант, если судить по петлицам, вы пехотинец. Умеете действовать саперной лопаткой в рукопашном бою?»
«А что?»
«Объясните мне, как лучше отбивать штыковые удары?»
«Вам не обязательно это знать!»
«Вы правы. Зачем я буду вам объяснять тактические действия пары истребителей, когда вы пехотинец?»
«Я уполномоченный особого отдела».
«Ну и что из того? Командир полка летал со мной вчера в бой, я был у него ведомым. Мы обошлись без третьего летчика. Командир сбил «мессера». Поздравьте его с победой. Начальник штаба испугался. Слов нет. Я отошел от боевого устава. Вывод подсказали воздушные бои. Наступило время пересматривать и менять правила. При вылете двух звеньев при старом боевом порядке остаются в резерве два летчика и две машины. Новая пара. Поняли мой расчет? Три пары вместо двух ведут воздушный бой!»
«Вас будет судить трибунал, младший лейтенант Очередько», — зло сказал уполномоченный особого отдела.
«Дальше фронта не пошлют, а чего мне бояться? Не все ли равно, где воевать, в истребительном полку или в штрафном батальоне. Самое главное — не прослыть трусом. Вы когда последний раз, лейтенант, были на передовой? Слышали визг пуль и лягушиное кваканье мин? А я каждый день летаю. Меня трибуналом запугать нельзя!»
«Я не позволю так разговаривать со мной!»
Иван Тихонович сейчас осуждал запальчивые действия молодого летчика. Ведь его в самом деле могли судить в трибунале и отправить в штрафной батальон. Ему бы не пришлось больше летать: в штрафном батальоне не разбирались особенно, кто ты — летчик или танкист. Получай винтовку и кровью смывай преступление! Командир полка майор Варчук остановил расходившегося лейтенанта-пехотинца. Накричал на начальника штаба, чтобы тот не совался не в свои дела.
«Пока я командир полка. Сам разберусь, кого мне наказывать, а кого представлять к боевым орденам. Война будет долгой, и каждый летчик мне дорог. Младший лейтенант Очередько поступил не лучшим образом, но по сути дела он прав. Третий летчик в звене лишний. Я сам в бою убедился. Думаю, что очень скоро придет соответствующий документ, — резко обернулся к лейтенанту и сказал: — Товарищ лейтенант, поменьше старайтесь арестовывать и искать врагов среди своих. Враг у нас с вами один — фашисты. И мы должны их уничтожать! Уверен, пара летчиков станет боевой единицей».
Сколько прошло лет, а война не отпускала до сих пор фронтовика.
Во время звонкой, весенней капели Иван Тихонович неожиданно свалился. Он попросил врача «скорой помощи», чтобы его отвезли домой, но оказался в больнице. Жесткая подушка под головой сразу напомнила госпитали. Нет, он не останется в палате надолго. До конца недели у него строго расписан каждый день. Надо провести кустовое совещание в Салехарде с разбором в отрядах летных происшествий. Он мог выбрать любой другой город, например, Ханты-Мансийск, но остановился на Салехарде. Последнее время он особенно интересовался делами объединенного отряда. Несказанно обрадовался, когда Васильев, словно случайно, обронил, что Олег Белов и еще три молодых летчика начали летать первыми пилотами на Ми-8.
Он едва сдержался, чтобы подавить радостное восклицание. Олег Белов летает первым пилотом! И тот далекий день стал для Очередько настоящим праздником.
В больнице Иван Тихонович много думал, разбирал работу своего управления. Однажды пришел к мысли, что он сам и работники политико-воспитательного отдела должны взять за правило поздравлять летчиков с освоением ими новой материальной части и сдачей экзамена на командира лайнера или вертолета. Об успехах летчиков надо сообщать в летные училища и выносить благодарность инструкторам — первым воспитателям.
Такая практика — редкий случай. Можно отыскать много объективных причин и отговорок, но… Он достал тетрадь и записал пришедшие мысли.
…В палату вошел окруженный медицинскими сестрами и врачами главный врач больницы. Большие серовато-зеленые глаза его резко выделялись на матовом лице, обрамленном темно-каштановой бородой. Он поздоровался с Иваном Тихоновичем и сказал:
— Товарищ Очередько, не могу понять вашего каприза. Вы меня поставили в неудобное положение перед секретарем обкома. Он справлялся о вас. Мы начали лечение и создали наилучшие условия, а вы, батенька, проситесь, чтобы вас перевели в общую палату. Объясните, что вас здесь не устраивает? Телевизор нужен, поставим. Полежите, отдохните… Скажите откровенно, когда вы в последний раз отдыхали?
Простой вопрос озадачил Ивана Тихоновича. Действительно, последнее время с отдыхом пока не получалось, все находились какие-то объективные причины. Мечтал хотя бы на несколько дней вырваться в Одессу, повидаться с Настей. Но времени для этого так и не выбрал. Дела и снова дела. Важные и неотложные.
— Переведите меня в общую палату. Словом будет с кем перемолвиться. А вдруг еще соседом окажется фронтовик и воевали мы с ним на одном фронте?
— Ну, смотрите!
Соседом по новой палате Ивана Тихоновича оказался буровой мастер Николай Евдокимович Чеботарев. Он лежал второй месяц. Жаловался на радикулит.
Чеботарев оказался неразговорчивым человеком. Был чем-то недоволен, все время хмурился.
Около окна в палате лежал еще один больной — геолог Кухаренко с Полярного Урала. Его нельзя было назвать красавцем, да и во время разговора он шепелявил. Но стоило геологу заговорить о своей работе, о горах и исхоженных маршрутах, как он сразу преображался. Даже голос менялся и звучал, как у хорошего чтеца.
Кухаренко Ивану Тихоновичу сразу напомнил Деда. Их роднила фанатическая увлеченность своим делом.
— Золото искали?
— Медь.
Геолог лежал со сломанной ногой на вытяжке. Выхаживая маршрут, он поскользнулся и упал в трещину ледяной скалы.
Когда Кухаренко рассказывал об этом, лицо его становилось более сосредоточенным. Видно было, что воспоминания о пережитом расстраивали его.
В маршрут ушли вдвоем. Он и девушка-коллектор. Хотелось ему пройти одну плоскотинку. Оступился, когда шел по гребню, и упал в расщелину. Тело заклинило в ледяном колодце. Сразу не почувствовал боли. Поднял голову, а над ним светлое окно. Били тяжелой дробью капли. Никогда он не думал, что они такие тяжелые. Нельзя отодвинуться, переменить место. Попробовал выбраться, да ноги в резиновых сапогах скользят, хоть сбрасывай. Попробовал кричать — никакого ответа. Коллектор не услышала! Правая нога оказалась сломанной и начала отекать. Стоял на одной левой, как цапля. Наскоро пришло решение — попробовал перочинным ножом вырубать уступы, подтаскивал тело, ломал ногти на пальцах рук. Добрался до верха, но сорвался и упал на дно. Сколько провалялся без памяти, не знал. Привели в чувство капли воды. Они одна за другой колотили по голове. И снова он карабкался наверх, стонал от боли, когда случайно сломанной ногой упирался в стену льда. Прошел день, солнце скользнуло за горизонт и снова поднялось, а он все не мог выбраться из западни. Хотелось спать, но он не поддавался. С прежней настойчивостью преодолевал сантиметр за сантиметром. Вдруг рука ухватилась за камень. Он почувствовал живую теплоту: солнце нагрело. У него хватило сил перевалить тело. Долго лежал на камнях без движения, не в силах сдвинуться, позвать на помощь.
Слушая геолога, Иван Тихонович невольно сравнивал его рассказ с новеллой Джека Лондона «Любовь к жизни»: схожие характеры и ситуации.
А геолог, словно прочитав ход его мыслей, сказал:
— Вышло приключение почти по Джеку Лондону.
— Удивительно, но я об этом тоже подумал, — признался Иван Тихонович.
— Приключений искать не надо, — угрюмо бросил Чеботарев. — Они сами нас находят.
Иван Тихонович и геолог насторожились, подумали, что буровой мастер расскажет что-то очень интересное, но тот молчал. Покашливал и озабоченно разминал табак папиросы. Выходя из палаты покурить, загремел спичками в коробке.
— Чеботарев, пожалуй, прав, — задумчиво сказал Иван Тихонович. — Приключений искать не надо. Они действительно сами находят нас!
Иван Тихонович видел отмороженные руки геолога, как они плохо сжимались, пальцы почти не действовали и не могли захватить мелкие предметы, газету и карандаш. Особенно плохо геолог чувствовал себя ночью, но старался не стонать, чтобы не будить соседей.
Плохо спал и Иван Тихонович. Внимательно прислушивался к себе. Порой ему казалось, что сердце останавливается, как плохие часы, и надо сделать несколько резких движений, перевернуться с боку на бок. Тогда сердце вновь забьется и начнет работать. Он лежал, уставившись в потолок, или смотрел в проем темного окна. На рассвете белые занавески начинали синеть, как будто намокали в воде. Часто он думал о своих соседях по палате. Геолог был открытый, бесхитростный и откровенный. А вот Чеботарев ничего о себе не рассказывал, таился.
Иван Тихонович по месячным сводкам выполнения производственного плана хорошо знал имя бурового мастера. Его бригада всегда занимала первое место. Но удивился, что за столько лет работы на Севере с ним не встречался. Порой ему казалось, что Чеботарев пережил какую-то драму и скрывал.
Утром медицинская сестра принесла телефонный аппарат и поставила на тумбочку перед койкой Ивана Тихоновича.
— Начальство вами интересуется, — сказала она.
— Кто звонил?
— Я не знаю, а вот приказали аппарат поставить. Через несколько минут раздался пронзительный звонок.
— Иван Тихонович, — громко басил Дед. — Ты когда свалился, Иван? Почему не сообщил? А, солдат? Самый разворот дел сейчас, а тебя нет в управлении. Надумал я ввести вахтовый метод. Будем менять буровиков, чтобы мужики не ржавели на буровых. Надо о них побольше беспокоиться. Ты хвалился, что новые транспортные самолеты получил. Вот и составляйте твердое расписание для полетов на Харасавэй. Министр поддержал меня. Вот такая новость. Как тебя лечат? Не нужна ли моя помощь?