Лежащий на земле не подавал никаких признаков жизни. Глаза были закрыты, щеки ввалились.
— Комары съели, — беспокойно сказал Вась-Вась. — Куда он шел?
— Заблудился в тундре, — высказал предположение командир вертолета.
Летчик особенно внимательно приглядывался к земле, отыскивал нужную площадку. Машина прижималась все ниже и ниже к траве, и гонимый винтом воздух обрывал головки пушицы, каменоломок, ломал стебли травы и гнал их по тундре.
Колеса коснулись земли. Олег Белов почувствовал удар каждой клеткой тела, что доступно только одним летчикам.
Открыв дверцу, выпрыгнул Вась-Вась. С размаху ударил ломом по земле, и стальной прут легко нырнул в болото, как в сливочное масло. Проваливаясь в мягкой пружинящей земле, Вась-Вась убегал в сторону от вертолета, продолжая упорно искать твердое покрытие. Пробежав немного по зеленой траве, провалился в трясину по пояс. С трудом выбрался и снова двинулся вперед, продолжая прощупывать ломом землю. Наконец, лом ударился о толстую корку льда под слоем дерна.
— Площадка! — закричал Вась-Вась и поманил к себе летчика вытянутой рукой, так обычно подзывали малыша, показывая ему конфету.
Олег Белов направил вертолет к выбранной площадке. Машина несколько секунд повисела над травой, колеса чиркнули по головкам маков и коснулись земли. Тяжесть груженой машины сразу приняли покрышки и камеры. Левое колесо уперлось в землю, а правое провалилось в грязь. Вертолет перекосило.
Летчик заметил, что машина отклонилась на полшарика, и ему уже не взлететь. Олег Белов послал ручку вперед, собираясь вырвать вертолет. Но нужный момент был пропущен, и он выключил движки.
Касьян Горохов выпрыгнул из машины и побежал к лежащему в траве человеку, то и дело проваливаясь в топи болота.
— Подкладывать доски под колеса, — сказал запыхавшийся Вась-Вась, размазывая по лицу грязь. — Как же я обмишурился! Вот тебе на!
Олег Белов старательно подсовывал доски под правое колесо, чтобы не дать машине завалиться на бок. За работой забыл о незнакомце.
— Думал, не дотащу, — Касьян Горохов опустил с плеча невысокого парня. — Я привел его в чувство.
— Касьян, помогай. А парнишку в фюзеляж.
Вась-Вась ведром черпал воду в маленьком озерко и выливал в болото. Абсурдным казался его поступок, но летчики не останавливали бортмеханика, занятые своим делом.
— Командир, запускайте движки, — приказал Вась-Вась. — Должны вырвать машину. Вода вымыла колесо из грязи.
Проходя в пилотскую кабину, Олег Белов на секунду задержался и посмотрел на обескровленное лицо парня. Не открывая опухших век, он тихо стонал. Летчик включил движки. Знакомый гул двигателей вселил уверенность, что все кончится хорошо и они обязательно вырвут машину. «Поступил я правильно, правильно. Мы спасли человека! — мысль успокаивала и ободряла. — Поступить иначе не имел права!»
Вась-Вась доской поднял лежащую на земле лопасть винта. Вторую лопасть также доской поддерживал Касьян Горохов.
Олегу Белову стало совестно. Зря он злился на своего помощника и обвинял его в трусости. Осторожно включил винт. Силой движков он медленно провернулся и описал полный круг. Он чуть прибавил газа, и лопасти чиркали по мягкой земле, рубили стебли травы и тонкие ветки стелющихся березок. Он перевел на шаг-газ. Лопасти винта приобрели несущую силу, и машина чуть вздрогнула.
А Вась-Вась и Касьян Горохов раскачивали правую стойку, но колесо не поддавалось, всосанное вязкой грязью трясины.
Олегу Белову стало жарко. По спине скатывались капли пота, холодя позвоночник. Но он ни о чем не думал, сосредоточив все внимание на приборах машине.
Летчик послал ручку газа вперед. Движки заработали на полную силу. Машина начала раскачиваться. Уловив нужный момент, командир вертолета дал полный газ. Машина вырвалась вперед, но перевесилась назад и ударилась балкой о землю, сломав маленький винт.
— Все, — с ужасом сказал Олег Белов и зажмурил глаза. — Все отлетались, командир. — В последний момент ему удалось сместить вертолет влево, и машина опустилась на твердую землю.
Глава 17ПЕРВЫЙ САЛЮТ
Отпуск свой Кожевников проводил дома. Однажды вместе с почтой пришла какая-то открытка, но он не обратил на нее особого внимания. Потом, занятый в течение дня всякими домашними делами, он все-таки вспомнил о ней. Достал из кармана, повертел открытку в руках.
Послание пришло на его имя. Почерк оказался незнакомым и малоразборчивым, он с трудом разбирал слова, прочитывая их по слогам.
«Товарищ гвардии сержант. Пишет вам солдат-сапер. Надеюсь, вы не забыли солдата из Азербайджана. Помните, я танцевал в день Победы лезгинку? Я пишу вам из Баку. После войны я уговорил ребят поехать со мной. Нас было четверо друзей. Недавно умер Сашка Лозовой — разведчик. Болел почками. Вы должны помнить, он первый переплыл Нейсе. Я с трудом отыскал ваш адрес. Пишу без всякой надежды отыскать вас. Пятнадцатого августа будет сорок дней, как похоронили разведчика. Приезжайте помянуть гвардейца. Мы соберемся все.
Кожевников почувствовал толчок, и пол ушел у него из-под ног. Не хотел верить, что нет в живых Сашки Лозового. Однажды они встретились с ним на платформе в Сочи. «Мой сержант!» — закричал Сашка Лозовой и бросился на шею, ткнул в руки авоську с яблоками. Всего на минуту, а потом догонял уходящий поезд. Не удалось им тогда обменяться адресами, поговорить, выпить по-фронтовому, вспомнить свое отделение, живых и погибших солдат.
«Умер он от нефрита. После Нейсе все время болел почками».
«Болел почками», — повторял он строчку из открытки. Поймал простую мысль: ему никогда не забыть черную ночь на немецкой земле, скрипучий песок под ногами, апрельский холод 1945 года около реки. Память возвращала в недавний и невозможный мир, который отошел за долгими годами, но снова тревожил старого солдата. Не хотелось верить открытке, сообщению о Сашке Лозовом. Это он, зажав пальцами нос, окунулся с головой в ледяную воду и поплыл в чернильную темноту, навстречу свисту пуль, сплошному бою пулеметов — лучший разведчик саперного отделения.
Кожевников почувствовал угрызения совести. Растерял он солдат своего отделения, ничего не знал о них, ни с кем не переписывался. После войны первые годы приходили письма, он отвечал на них, а потом ниточка оборвалась. И вот спустя столько лет — после почти тридцатилетнего перерыва — открытка. На глаза навернулись слезы, он готов был расплакаться. Много у него появилось за эти годы друзей в разных экспедициях, где ему приходилось работать. Сходился он с людьми быстро и просто, но разве сравнишь эту дружбу с той, которая родилась на фронте, когда делились махоркой, кусками затертого сахара и последним сухарем! С Сашкой Лозовым вместе падали во время обстрела в один окоп, оба беспокойно думали о товарищах, не веря в собственную смерть.
Смерть разведчика Сашки Лозового не укладывалась в его сознании, противоречила вере в бессмертие фронтовиков. Одновременно усилилась тревога за всех оставшихся в живых солдат его отделения, и он почувствовал, что должен быть в Баку. Иначе он проклянет самого себя. Его замучает совесть.
Наконец, он вспомнил Афгана Аскерова: он танцевал в немецком городе лезгинку, яростно размахивая кухонными ножами, кружился на одном месте. Он всегда занимал место на левом фланге, четвертый с краю, черноволосый. В свободное время точил и правил бритвы и постоянно жаловался:
«Вах, вах! Почему Магомед подарил мне вместо волос нитки троса? Все бритвы тупятся на моей бороде».
Вернувшись с работы, жена застала встревоженного Кожевникова сидящим перед маленьким чемоданом. Он аккуратно складывал чистые рубашки.
— Павел, ты в командировку?
— В Баку лечу. Самолет через два часа. Умер Сашка Лозовой. Приглашают на сорок дней, — он взял со стола открытку и протянул жене. — Ты читала?
— Да. Сколько ты пробудешь в Баку?
— Пять-шесть дней. Больше не смогу. Отпуск мой заканчивается.
…Ил-18 прилетел в Баку поздно вечером. По трассе не было погоды, и самолет дважды сажали — в Куйбышеве и Красноводске.
Старый автобус вез пассажиров с аэродрома в город. При свете редких электрических огней просматривались буровые вышки, качалки.
Кожевникова давно преследовал запах нефти. Казалось, ею пахла земля, дорога, автобус и кресла. Он не отрывал взгляда от пыльного окна, жадно вглядывался в черноту ночи, напряженно ожидая появления новых электрических фонарей, которых после очередного поворота дороги становилось все больше и больше.
Автобус въехал в город. Кожевников увидел провальную черноту моря. Досадуя на себя, удивился, что забыл о Нефтяных Камнях и промыслах в море. В экспедициях работали буровыми мастерами азербайджанцы. Они стали первыми учителями на тюменской земле, передавали свой богатый опыт.
Кожевников приглядывался к домам со все возрастающим интересом.
Автобус остановился около гостиницы. Кожевникову объяснили, что дальше ему надо ехать еще на трамвае.
На задней площадке старого вагона стояли трое подвыпивших мужчин. Каждый из них, как ребенка, бережно держал перед собой бутылки с вином и пакеты с закуской.
— Разрешите мне поставить чемодан к стене, — попросил Кожевников.
— Ставь, куда хочешь, — ответил высокий мужчина, седой, с запавшими щеками. Правая рука у него была изуродована, не хватало пальцев.
— Фронтовая отметина? — спросил Кожевников, глазами показывая на руку.
— Под Орлом досталось. Сам воевал?
— Пришлось. Дошагал до Берлина.
— Фронтовик, ты кем был? — спросил черноволосый толстячок с круглым животом.
— Сапер.
— А мы артиллеристы, — за всех ответил высокий мужчина. — Едем навестить своего командира орудия, — замолчал. — Война пряники никому не раздавала. Сам знаешь. Под Орлом нашему лейтенанту ноги оторвало. Меня ранило, Ваську, — он кивнул головой на толстячка, — контузило. Он до сих пор плохо слышит. Сегодня знаменательный день. Пятое августа. День первого салюта. Помнишь? Салюта за освобождение Орла и Белгорода. Мы считаем этот день своим праздником. Мы освобождали Орел: били «тигров». Едем с нами, сапер. Горючего хватит, есть что закусить!