Катька взволнованно посмотрела на сидящих мужчин. Короткое выступление Владимира Морозова ей понравилось. Она бы так складно никогда не сказала. Внимательно приглядывалась к приезжим. Два прилетевших рабочих — черноволосые, красивые, со жгучими глазами. Какому черненькому она понравилась? И вдруг застеснялась, почувствовала, как вспыхнуло лицо… у нее же есть Валерка Озимок. Валерка один на всю жизнь! И она тут же решила: вышьет на платках букетики незабудок и в уголке нитками заветные слова: «Валере Озимку от Кати Суховой на долгую память!»
Приняв твердое решение, успокоилась, но пересилить любопытство оказалось трудно. Посмотрела на парня в овчинной шубе. Он снял шубу и положил на скамейку перед собой. Неторопливо расчесывал светлые вьющиеся волосы. Ей понравилось его открытое лицо, высокий белый лоб.
— Так кто же решится первым держать экзамен? — второй раз предложил Владимир Морозов.
— Если меня не побьют, так я спытаю свое счастье, — сказал весело украинец из Ивано-Франковска. — Надо, мабудь, представиться. Зовут Трофимом, то имя. А фамилия Яремченко.
— Вы кем работали, Яремченко?
— Помбуром працовал. Прилетел до вас спытать счастья, — весело улыбаясь, сказал украинец. — Восемь годов працую. Что еще рассказать вам?
Главный инженер Кочин пододвинул к себе вопросник. Внимательно перечитал сверху вниз. Вскинул воспаленный от простуды взгляд на помбура и сказал быстро, словно хотел его поторопить:
— Расскажите о необходимой профилактике в бурении скважин.
Яремченко задумался. Густые брови сошлись на переносице, в глазах — сосредоточенность. Почесал затылок. Неожиданно улыбнулся и громко сказал:
— Надо зараз проверить горизонтальные установки ротора. Потом центрирование вышки. А также тщательно выверить центрирование и вертикальность направления. Проверить прямолинейность бурильных труб, а если попадутся искривленные, выбросить — геть! — минуту помедлил. — В начале бурения надо удержать верхнюю часть ведущей бурильной трубы от наклонов и сильного раскачивания.
— Меня удовлетворил ответ, — сказал Круглов. — Ответьте еще на один вопрос: из скольких секций состоит турбобур ТС?
Кожевников с удовлетворением слушал ответы Яремченко. Первая робость у того прошла, и он отвечал спокойно, со знанием дела.
Буровой мастер обвел взглядом лица рабочих своей бригады. Они тоже радовались успехам незнакомого приезжего, готовые единодушно принять его в свой коллектив, хотя основное испытание еще впереди, на мосту во время работы, подъема и смены инструмента.
Кожевников ликовал. Им была выиграна трудная победа. Его идеи восторжествовали, и подтверждением этому — сегодняшний экзамен. Правда, буровому мастеру все четверо приезжих понравились сразу, и он готов был зачислить их в свою бригаду без всяких испытаний: они не испугались дальней дороги, огромных перелетов со многими пересадками с самолета на самолет, не пожалели денег на билеты! А это уже говорит о многом.
Совсем другое состояние переживал Кочин. Красными, воспаленными глазами недовольно смотрел на прилетевших рабочих. Торопливо озирался по сторонам и не чаял, когда кончится экзамен, который его раздражал.
Давнишняя злость на Кожевникова не давала покоя главному инженеру. Он проклинал день, когда согласился принять участие в этом экзамене. Раздражало, что буровой мастер оказался дальновиднее его и начальника экспедиции Эдигорьяна. Так и подмывало встать из-за стола и сказать Кожевникову в глаза, что хитрость его он раскусил, что его поступками руководит лишь желание прославиться.
Будь главного инженера воля, направил бы всех новых рабочих в другие бригады. Но делать этого пока нельзя. Обхитрил, всех обхитрил Кожевников. Четверо хороших рабочих только укрепят его бригаду!
Ну, ничего! Посмотрим, что еще на все это скажет Дед. Ведь с ним-то Кожевников не согласовал своей идеи?! Действовал по собственной, можно сказать, инициативе.
Легкая снежная пыль кружилась над городом. Желтыми пятнами плавились в белых облаках торчащие круглые фонари.
Тюменцы радовались снегу, выбелившему знакомые улицы и дома. Снег не успевали убирать, и он легким пуховым одеялом прикрывал землю. Вездесущая детвора весело лепила снежные бабы.
В магазинах царило радостное, предновогоднее оживление. Витрины украшали деды морозы и снегурочки. На зеленых елках сверкало нарядное убранство.
Кожевников особенно остро чувствовал, что за месяц с небольшим он отвык в экспедиции от сутолоки. И должен привыкать к городу заново. В сущности он давно уже жил двумя жизнями. Одной — в кругу семьи, а второй — там, на Харасавэе, где другие измерения времени и понятия о труде. Иное отношение к снегу, ночи и работе.
Сейчас он входил в городскую жизнь, начинал жить заботами городского человека: выстаивать в очередях на троллейбус, ходить в магазины и булочные.
Вот и сегодня в мясном отделе «Гастронома» выбрал большого гуся. Антонина Ивановна подаст его к праздничному столу. Кремлевские куранты пробьют полночь, и возвестят о наступлении Нового года.
Старый год прошел для него хорошо. Но новый волнует своей загадочностью. Закончат буровую Р-19, придется переходить на Бованенковскую площадь. А что она откроет?
Нагруженный покупками, Кожевников в последний момент вспомнил, что забыл купить новогодние подарки внукам. Он повернул к «Детскому миру».
Оглушенный детскими голосами и смехом, он с трудом продвигался между прилавками с игрушками.
Он не знал, что ему выбрать: железную дорогу, движущийся луноход с крутящейся антенной или набор автомобилей и тракторов.
Рядом в спортивном отделе стояли лыжи, санки. Ослепительно сверкали алюминиевые блюда для катания с ледяных гор.
Кожевников с грустью подумал о своем детстве, как к растоптанным валенкам он веревками прикручивал палкой деревянные полозки с вклепанными лезвиями.
Решено. Внуку он купит лыжи, а внучке куклу!
Куклы все до одной приветливо улыбались, на круглых мордашках яркий румянец, волосы завиты мелкими колечками.
Пробиться к продавцам оказалось почти невозможно. Кожевников готов был уже отказаться от своего намерения, когда вдруг властная рука подтянула его к очереди.
— Здравствуй, Павел Гаврилович!
Среди тысячи знакомых голосов он сразу бы признал глухой бас Деда.
— Куклу хочешь купить? Меня вот внучка послала…
— Точно, я тоже решил внучку порадовать!
— Девушка, выписывайте мне две куклы. Самые большие, — повелительно сказал Дед. — Говорящие и с закрывающимися глазами.
Из магазина они вышли вместе. Снег не переставал идти и все больше и больше подсыпал. Мороз сдал, и дышалось удивительно легко.
— Шумишь, Кожевников? — неожиданно спросил Дед и прищурил свои черные цыганские глаза, острые зрачки которых, как буравчики, прокалывали насквозь.
Буровой мастер не ответил. Догадался, что о его открытом конкурсе на замещение буровиков известно Деду и всему управлению.
— Шумишь, Кожевников! — второй раз сказал Дед уже со значением, подчеркивая голосом, что ему все известно о делах в бригаде. — Шумишь!
— Я хотел без шума.
— Ну, ну!
Дед двигался стремительно, широкими шагами охотника, удивительно легко для своих лет и совершенно бесшумно. Кожевников едва поспевал за ним.
— Как с проходкой? — спросил Дед, хотя прекрасно знал дела в каждой бригаде, как знал всех буровиков по фамилии, имени и отчеству. — А надо было бы закончить, сделать стране подарок к Новому году!
— Не вышло. Старались.
Давно уже было пора расходиться по домам, а Дед задавал все новые и новые вопросы.
— Зайдем ко мне, Павел Гаврилович. Проводим накоротке старый год. Был он вроде не таким плохим. Устроим мальчишник. Жена ушла к Маше. Пирог надумали печь.
Дед усадил гостя в столовой. Скоро вернулся из кухни, держа запотевшую бутылку коньяка. Поставил тарелку с нарезанными дольками лимона. Разлив по хрустальным рюмкам коньяк, сказал:
— Давай проводим старый год, как два фронтовика. На год мы стали с тобой старше. Еще на один год ушла от нас война.
— Не совсем, — задумчиво ответил Кожевников. — Война не дает нам забывать о себе. В Баку недавно похоронили моего разведчика Сашку Лозового. Не могу примириться с его смертью. Жил солдат — и нет. Пули фашистов миловали его на Нейсе и на Одере, а вот нефрит сразил наповал.
— Да, орудия войны бьют прицельно до сих пор. Но нельзя сдаваться, надо смело идти вперед, как шли в атаку.
— Должны наступать, — сразу согласился Кожевников, и глаза его заблестели по-молодому. — Мы на виду, мы правофланговые.
— Точно ты отметил, Паша, — подхватил мысль Дед. — Именно нам с тобой воспитывать смену, передавать ключи от всех наших дел, земных богатств. Подарим нашу Сибирь со всеми открытыми кладовыми. Самое главное, не одряхлеть душой. Ты доволен бригадой?
— Как сказать, — пожал плечами Кожевников. — Люди разные. Работают по-разному. Одни — хорошо, другие — хуже. В двух рабочих я верю особенно. Настоящие мастера. Мне бы хотелось, чтобы на них равнялась вся бригада, была передовой. Все до одного работали хорошо!
— Кого ты так расхвалил, интересно знать?
— Владимира Морозова и Петра Лиманского. Морозов учится на заочном отделении политехнического института. Ему спокойно могу передать бригаду. Петр Лиманский посложней. Работает помбуром. Предлагаю возглавить смену — не соглашается. Мне кажется, отказывается он по своей щепетильности. Боится, что товарищи обвинят его в желании командовать.
— О Чеботареве вспоминают?
— Редко. А работали с ним хорошо.
— Интересно, почему так?
— От его зазнайства. Николай начинал у меня верховым. Много я с ним говорил о скромности. Не нравилось. Кто-кто, а я хорошо его знаю. Работник прекрасный, руки золотые, но заносчив. Начали хвалить, ну, голова и закружилась. А потом высокая награда занесла его. Одни к славе относятся спокойно, принимают ее как аванс на будущее, а другие не умеют славой распоряжаться. Николай именно такой. Если его фамилия не появляется в газетах, переживает, забыли пригласить в президиум — психует. Начинает искать причину, копит обиды, запускает работу. Поставил себя вне бригады. А рабочие поступили правильно, не захотели с ним работать.