— Есть мороз, — Кожевников потер рукой уши. — Сегодня сорок пять градусов. Сам смотрел на термометр. У нас мороз завертывает и посильнее. На градуснике пятьдесят пять, а мы работали. Ни разу не останавливали буровую!
— Вах, вах!
— Афган, оденем тебя потеплее. Валенки получишь, шубу. Я не дам замерзнуть своему товарищу.
Кожевников обходил рабочих и знакомил с солдатом своего взвода. Подошел он и к Чеботареву.
— Знакомьтесь, Аскеров Афган Гаджи Ага оглы. Наш гость, Чеботарев Николай Евдокимович.
— Чеботарев? — черные, жгучие глаза Аскерова Афгана загорелись. — Наши бригады соревновались! Чеботарев, твоя бригада победила мою. Помнишь? Сейчас я рад пожать тебе руку.
— Вроде такое было, — ответил хриплым басом Чеботарев, подбочениваясь. Отметил про себя, что Кожевников не уронил его в глазах азербайджанца, поднял авторитет. Сразу не вспомнить, с кем соревновались. — Моя бригада многих побеждала! Спасибо за память!
— Николай Евдокимович, здравствуйте! — сказал, подходя, главный инженер Кочин. — Мы вас с Эдигорьяном на «Горке» ждем, а вы в свою бригаду. Может быть, и правильно. Понимаю, бригада тянет. Интересуетесь успехами. Могу обрадовать, подошли к спуску колонны. Вы поприсутствуете?
Чеботарев в упор посмотрел на главного инженера. Удивленно пожал плечами, давая понять никчемность заданного вопроса.
— Зачем меня ждать на «Горке»? Мое место сейчас здесь.
Конечно, он мог бы улететь, не хотелось, чтобы приняли его за гастролера. Теперь уже не до обид. Он рабочий и не может оставаться трухлявым пеньком, когда бригада готовится сдавать буровую. Его рабочая совесть заставляла остаться, посмотреть на работу, самому участвовать. Прилетел азербайджанец из Баку. У него тоже есть сознание! Начнут спускать колонну — каждый лишний рабочий будет находкой. Разве можно все предугадать заранее? Мороз есть мороз! Может выйти из строя гидравлическая мешалка. Начнет замерзать цементный раствор. Не стоит перечислять все предпосылки к аварии. Буровой мастер и бригада должны быть начеку!
— Правильно. Спуск колонны — ответственное дело, — подхватил проникновенно Кочин. — Сколько лет работаю в экспедициях, а всегда волнуюсь. Не могу взять себя в руки.
На следующее утро, когда Сергей Балдин стал собираться на вахту, Чеботарев, ничего не говоря, снял с вешалки спецовку отдыхающего в отпуске электрика и тоже начал одеваться. Спецовка и геологическая куртка оказались тесными, но другого выбора не было, пришлось с этим мириться.
Сергей Балдин, приняв вахту, занял свое место у лебедки.
Чеботарев скоро вошел в работу. Проворства ему не занимать. Выдергивал тяжелые клинья, раскручивал ключом трубы. Он почувствовал, что соскучился по знакомому гулу ротора, инструменту. Все было, как прежде: так же поливал глинистый раствор, намерзал на спине спецовки лед, с поясов вышки пиками свешивались длинные сосульки. Он сразу ощутил, как руки его налились силой и стали проворнее. За работой некогда было думать о личных обидах. Он по праву занимал свое место и знал, что сейчас очень нужен смене.
Глава 29ФРОНТОВИКИ
Шла последняя промывка скважины перед спуском колонны.
В балке сидели, тесно прижавшись плечом к плечу, два пожилых мужчины, седых фронтовика. Говорил больше пока один Аскеров Афган. Он привез своему гвардии сержанту пожелтевшие фотографии, свернутые треугольниками письма с войны, потрепанные страницы фронтовых газет и бережно раскладывал все это на столе.
Кожевников вновь мыслями возвращался к войне. Внимательно вглядывался в фотографии. Иногда даже вспоминал имена и фамилии солдат своего взвода. Самые отчаянные и находчивые зарубились в памяти дерзкими поступками, особой сметкой и храбростью. После каждого боя он писал строевые записки, подводил точный учет потерям, перечислял убитых и раненых. Оставшихся в живых продолжал числить на котловом довольствии. Об особенно отличившихся докладывал командиру взвода.
Многих солдат на фотографиях он не узнавал, и тогда Афган подсказывал ему их фамилии. Кожевников поражался памяти и энергии Аскерова, который задался целью собрать саперов батальона.
Солдаты вместе прошагали по дорогам войны, и сейчас пережитое на войне захлестнуло их, обернулось явью. И снова они пылили по разбитым большакам, ночевали в перелесках, перелопачивали горы глины около окопов и землянок, наводили мосты через безымянные реки. Они вновь медленно двигались со своим батальоном вместе с пехотой в одних боевых порядках к главным боям, где решалась судьба России и войны.
Днепр открылся для них неожиданно, из-за колючей щетины красного тальника. Туман, накатываясь, отжимал правый берег. Черная узкая полоса холодной, зимней воды не давала представления о ширине русла, которое смутно угадывалось по теряющимся звукам и далеким всплескам накатывающихся волн.
Саперы скрытно рубили кустарник. Связывали проволокой тонкие прутья в пучки. Сами особенно не верили, что солдатам удастся доплыть на метелках до середины широкой реки, но другого материала не было под рукой. Для плотов только подвозили кряжи деревьев.
Переправляться начали в тумане. Кто на снятых в домах дверях, деревянных балках и бог весть откуда добытых дырявых каюках и плоскодонках.
— Погибли на Букринской переправе, — помрачнев, глухо сказал Аскеров и сдвинул часть фотографий и правую сторону.
Потом вспоминали Польшу, Сандомир, как готовились к наступлению и форсированию Вислы.
И вторая стопка фотографий выросла незаметно на столе.
— Погибли на Сандомирском плацдарме!
Трудно давались воспоминания. Прошлое не уходило, по-прежнему тревожило горькой памятью о боевых друзьях, холмиках земли, которые остались на чужих полях, с красными фанерными звездами.
Иногда Афган вскидывал голову и напряженно смотрел на электрическую лампочку. Миганием она рассказывала буровому мастеру: шел ли спуск труб или поднимали свечи наверх.
По устремленному взору азербайджанца Кожевников угадывал причину его волнения. Они понимали друг друга с первого взгляда, по отдельным фразам, профессиональным взглядам на вещи.
Афган не мог привыкнуть к лютым морозам. Сильные порывы ветра сбивали с ног. И хотя он старался закрыть лицо, все-таки отморозил щеки и нос.
Неожиданно в ночной тьме прокатился широкий раскатистый грохот. Буровые мастера тревожно переглянулись между собой.
Выстрелы повторялись один за другим, как будто в бой вступили тяжелые гаубицы. Грохот нарастал и набирал дьявольскую силу.
— Грохочет, как на Нейсе! — почему-то шепотом проговорил Афган.
— Не война. Подвижка льдов! — также тихо ответил ему Кожевников. — Но грохот в самом деле, как на Нейсе.
Они не сказали больше ни слова, но каждый из них невольно подумал о Сашке Лозовом. Смерть разведчика помогла им отыскать друг друга в огромной стране среди десятков тысяч городов и миллионов поселков и деревень. Было невозможно понять, сразу объяснить, почему они больше тридцати лет не искали друг друга, не испытывали тянущей необходимости общения. Может быть, причиной всему наступающая старость, когда особенно появляется потребность в старой дружбе и в опоре?
Кожевников нашел на столе темную руку Афгана и крепко пожал. Он благодарил товарища за прилет, за волнующий вечер воспоминаний. Без прошлого не было бы и настоящего в их жизни и работы. Работа снова захватывала их своим напряжением.
Прокатившиеся громы начали сотрясать тонкие стены балка. Сжимались ледяные поля, и долетавшие взрывы возвращали к действительности, к основной работе, такой далекой от войны.
Электрическая лампочка над столом часто заморгала. Вольфрамовое колечко потускнело и растянулось красной гусеницей.
— Начали спуск колонны! — сказал, сосредоточивая внимание, Аскеров. Беспокойно прошелся по балку. Торопливо начал складывать фотографии в конверты.
— Оставь, Афган, — попросил Кожевников. — Пусть фотографии лежат. Немного поговорили, а как будто вновь прошагали по войне…
— Мастер, вертолет поет! — закричал, врываясь в балок, Валерка Озимок в сбитой на ухо шапке-ушанке, забрызганной раствором.
— Поет? — переспросил Кожевников, по-своему расценивал оживление верхового, понимая его суматошную радость и волнение. Разве он сам не прыгал теленком при спуске первой колонны?
— Говоришь, летит? — брови Кожевникова выразили сомнение. — Сколько сейчас времени?
— Не успел купить часы! — верховой дурашливо засмеялся. Нос его стал от этого совсем курносым. — Ночь. Утром темнота, днем темнота, ночью темнота. Можно жить без времени — на смену разбудят, на обед живот не даст проспать.
— Ладно, Валерка, — прервал его Кожевников, — зажигай солярку на противнях. Надо встречать вертолет.
Запылали дымные костры на противнях. Красные огни выхватывали из темноты ферму буровой вышки. Электрические лампочки желтыми пятнами освещали арматуру перекрытий и толстые ледяные сосульки.
Кожевников с Афганом вышли из балка. Азербайджанца не согревала меховая шуба и брезентовый плащ. Поеживаясь от холода, он спросил, прячась за балок:
— Павел, кого ты ждешь на буровую?
— Начальство. Какая свадьба без генерала? — Кожевников усмехнулся. — Пользы никакой, а толчею устроят. Надо идти встречать. Мы с тобой, Афган, рядовые!
— Почему рядовые? — возразил азербайджанец. — Мы мастера с тобой, Кожевников. И войско у нас есть на буровых.
Вертолет успел приземлиться. Несущий винт промолол последний круг, сгоняя с площадки снежную крупу. Из открытой двери в темноту выпрыгнул мужчина. Он расправил широкие плечи и, разминая ноги, направился к полосе света. Меховая шуба и высокая шапка-ушанка делали его великаном. Подойдя к костру, прилетевший бросил взгляд на толпившихся буровиков, которые оставались в темноте ему не видны, и тер руки над летающими языками огня.
По решительной походке и властной посадке головы Кожевников сразу узнал Деда.
— Где Кожевников? Мастер, хватит прятаться. Пора встречать начальство, — решительно сказал начальник управления, не сомневаясь, что среди встречающих должен быть и буровой мастер. — Докладывай о делах!