«Юрий Георгиевич, вы придумали меры по защите земли? Нас замучили штрафы. Платим за пожоги, за землю. Не придумаем с вами ничего, будем платить еще больше. Но никакими деньгами нельзя откупиться от совести. Мы должны думать о будущем. Потомки нас осудят, если мы оставим им пустыню!»
«Надо отсыпать дороги. Без них нельзя двигаться в тундру. Правильное решение. Используйте зимние морозы, ледяные покрытия и снежные передувы. Зима должна стать доброй помощницей».
Дед усмехнулся. Все это говорится для красного словца. Как будто они сами не работали в области, не знакомы со свирепыми морозами и пургами. Будь их воля, они бы отправили добрую союзницу — зиму с Ямала на вечную командировку в любой другой город, на постоянное жительство в коридоры министерств.
Мысли его прервал взволнованный голос Кожевникова.
— Начали спуск! — лицо мастера сияло.
— Давай, давай! — Дед улыбнулся и поднял кверху большой палец. — Давай, давай!
Кожевников подошел к Владимиру Морозову и встал рядом с ним у лебедки.
В устье, затянутое паром, скользнула первая буровая труба. А за ней пошли следующие, одна за другой, скрученные навечно в один ствол.
Дед смотрел по-хозяйски. Картина работы была обычной, не особенно живописной и привлекательной, но доставляла ему особую радость. Заветная мечта осуществлялась. Значит, его нельзя назвать фантазером и авантюристом. Скоро первая скважина в Харасавэе даст газ. Смежил глаза. Представил свой кабинет, знакомую карту. Сколько он провел бессонных ночей и утренних часов около нее, мысленно пересекал вдоль и поперек тундру, выхаживал извилистые русла рек! Скоро отметит на оконтуренной Бованенковской площади первую буровую! А через месяц-два приступят к спуску колонн на Р-23 буровой мастер Честнейший и на Р-25 его Сашка!..
Дед остался доволен работой Кожевникова. Кивнул одобрительно ему, улыбнулся. Подойдя к специалистам, увидел азербайджанца. Белая защитная каска выдавала новенького.
— Откуда к нам прибыли?
— Буровой мастер, прилетел с Каспия, — блеснув ослепительно белыми зубами, охотно ответил Афган. — К своему сержанту прилетел. Закон фронтовиков — помогать друг другу.
— Хороший закон, — добрея лицом, сказал начальник управления. — Кожевников — настоящий друг.
Дед направился осматривать маленький поселок буровиков, заваленный снежными сугробами. Спуск колонны только начался, и до конца еще долгие часы работы, а может быть, и дни.
Глава 30ПИСЬМА ВАЛЕРКИ ОЗИМКА
Валерка Озимок неожиданно почувствовал необыкновенную тягу к письмам. Редкий день он не подсаживался к столу с пузырьком чернил, и конверты с исписанными страничками мчались в два адреса: тетке — в Тулу и Марии Ивановне — в детскую комнату милиции. Других верных друзей и знакомых у парня не было. Он мог еще написать Катьке, но она была рядом с ним на буровой Р-19.
В последнее время он стал обращать особое внимание на бумагу. Старался открыть непонятную для себя тайну: почему на одних листах писать было легко, ручка так сама и бегала по бумаге, мысли были четкими и ясными, а на других ничего не получалось. Мысли тогда сразу тормозились, и слова куда-то разбегались, хотя перед глазами стояли хорошо знакомые картины.
Ему казалось, что он жил каждый день в нереальном мире, который никогда не кончится и будет всегда рядом, постоянно радуя маленькими жизненными удачами. Порой стоило чуть прикрыть глаза, а потом быстро открыть их, и картина поражала. По всем переплетам вышки прыгали голубые огни электросварки. Пятна света выхватывали из темноты переливчивые наплывы сосулек и растрепанные бороды инея.
Продутая сквозняками, забитая снегом буровая вышка казалась исполинским великаном, стоящим на растопыренных ногах. От электродов мелкой дробью сыпались капли расплавленного металла. Они падали в мерзлый снег и сразу начинали парить меленькими вулканчиками.
Ошеломленный парень не успевал фиксировать в памяти одну за другой смены картин. Они не повторялись, возникали все вновь и вновь, поражая игрой красок. Как завороженный, он учился смотреть, ловить доносящиеся звуки: самые глухие и резкие — внизу — свист реактивных двигателей в машинном зале; грохот многочисленных решет глиномешалки; тяжелое сопение компрессоров; звон сталкивающихся свечей на верхних полатях.
После отправленных писем Валерка Озимок старался представить, как его письма читали пугливая тетка и лейтенант милиции Мария Ивановна. Самые интересные письма от своих подопечных она обычно вывешивала на специальном стенде в своем кабинете. Валерка очень хотел, чтобы и его письма почитали те шалопаи, которые состоят на учете у Марии Ивановны, позавидовали бы его судьбе. Подумать только, он оказался на самой крайней точке Ямала, не где-нибудь, а в самом Харасавэе. Пусть только догадаются поищут на карте; А найдут Харасавэй — удивятся. Вот куда залетел Валерка Озимок!
Он, как только мог, торопил весну. Вел строгий учет оставшимся дням, не хуже настоящего бухгалтера. Безжизненная белая пустыня должна скоро ожить, и тогда вырвутся из молочного тумана серые гуси — стая — первые вестники весны. Трубно будут кричать, оглашая наметенные сугробы и ломающиеся ледяные поля. Потом на вытаявшие горбатые спины бугром сядут пуночки. Птички, зябко выдергивая лапки из холодного снега, будут поворачивать головки к солнцу, стараясь высушить взъерошенные мокрые перья: на вытаявшей мочажине откроется жухлая трава и опавшие красные листья березок. Придет весна, и возбужденный гомон птиц не будет затихать с раннего утра до поздней ночи.
Валерка Озимок готовился к отпуску. Любому встречному в Салехарде или в Тюмени, Туле или в Москве он мог сказать с законной гордостью: «Я зимовал на Харасавэе!» Заранее представлял удивленное лицо незнакомого собеседника и его круглые глаза. Дал бы себя спокойно разглядывать, как будто был известным путешественником вроде Миклухи-Маклая или летчика-космонавта, Героя Советского Союза. Умные люди сразу бы оценили его смелость и мужество. Никакой героический рассказ о себе не мог бы его так возвеличить, как одна-единственная фраза: «Я зимовал на Харасавэе!».
Ему нравилось мечтать. То видел он себя на мосту, то помбуром, то бурильщиком. От Владимира Морозова и Петра Лиманского мысленно перенимал опыт работы. Спокойствие и мудрость — Кожевникова. Будущее манило его своей новизной и самостоятельностью. Со стыдом вспоминал о своих просчетах и дурацких выходках. Например, осенью не обследовал ближайшие озера и не разобрался, чем они интересны. Не проявил жадный интерес к зарыбленным озерам, чтобы перегородить протоку сетями, не старался наколотить больше селезней на пролете. Шурочка Нетяга куда дальновиднее оказался! Сумел убедить, что землю надо беречь. Это по его совету Валерка постигал тундру и знакомился с повадками птиц и зверей. Учился их наблюдать в живой природе.
За последнее время Валерке казалось, что он живет совсем в ином мире, недоступном пониманию других. Порой стоило ему чуть прикрыть глаза, а потом быстро открыть — и картина поражала: по всем переплетам вышки прыгали голубые огни; пятна света выхватывали из темноты переливчивые наплывы сосулек и растрепанные бороды инея.
Запорошенная снегом буровая вышка казалась великаном. От электродов сыпались мелкой дробью капли расплавленного металла. Они падали в мерзлый снег, и сразу начинали дымить маленькие вулканчики.
Ошеломленный парень не успевал фиксировать в памяти смену картин. Они не повторялись, поражали новыми красками. Как завороженный, он учился смотреть, запоминать доносящиеся звуки: звон свечей на верхних полатях, свист реактивных двигателей в машинном зале, тяжелые удары молота на земле.
Порой Валерка Озимок по-настоящему завидовал себе. Слишком легко ему все давалось. Захотел прошвырнуться — укатил на Север. В мире оказалось много добрых людей, приютили и согрели. Никогда он не думал, что перемена места принесет ему столько удачи. Он впитывал в себя красоту морозных ночей, прыгающие сполохи северных сияний.
Каждый новый день не повторял прожитый, оставался в памяти его трескучим морозом, или недельным снегопадом, или свирепой и глухой пургой. Доски обшивки балков потрескивали на морозе, и рождалась в ночи стрельба, пугающая и таинственная. Ничего подобного он не видел ни коротким летом, ни поздней осенью.
Неузнаваемо изменился маленький поселок. Балки засыпало по самые крыши снегом, и рабочие передвигались по снежным коридорам, а то просто по крышам домиков. Они стали для бригады тротуаром…
Один раз Валерию Озимку выдался праздник. Радость принес вылетевший неизвестно откуда песец. Он догонял лемминга легкими прыжками. Охотившийся зверек поразил красотой и законченностью движений. При резких поворотах песец пушистым хвостом поворачивал сбитое тело, как рулем шлюпку. Валерке тогда показалось, что балерины в своих прыжках подражали легкости песца. Он испугался глупого сравнения и обругал себя. Не дай бог рассказать об этом Катьке, высмеет его, пожалуй.
Катька ему все больше и больше нравилась. Делала она все обстоятельно, с аккуратностью. Стирала ли его грязные рубашки или пришивала оторванные пуговицы. Иголка в ее маленькой руке мелькала быстро и уверенно.
«Слетаю на «Горку», куплю тебе новую рубаху, — говорила Катька с сознанием особой ответственности. — Присмотрела там одну, в синюю полоску».
«В полоску я не уважаю».
«Самые модные сейчас рубашки в полоску».
«Откуда ты знаешь, модные, не модные?» — и он удивленно смотрел на Катькины красные щеки. Заработалась она в экспедиции, даже в отпуск не летала.
«Значит, знаю», — отрезала категорично Катька. Поворачивалась к кастрюлям, давала понять, что разговаривать больше не намерена.
Появление на буровой бывшей коллекторши Валерка Озимок встретил настороженно, боялся, как бы Зина не испортила Катьку. Для соблазна новоявленная судомойка надевала на каждый палец по два золотых кольца. Красила губы яркой помадой и вызывающе смотрела на всех. С Кожевниковым и буровиками она не разговаривала, была в обиде на всю бригаду, не делая никому исключения.