– Я сгубил, что ли?
– Да вы все! Не прикидывайтесь дурачком! В том-то вся и беда России, что вы слишком умны! Горе от ума! Правильно писал ваш Грибоедов… Лучше б вы были поглупее, но поаккуратнее, больше бы ценили порядок, правила жизни… Почитайте Конфуция!
– Я читал Конфуция, и он мне не понравился… Ха-ха. Это почти цитата, извините, Цзянь…
– Я знаю, я тоже читал того, кого вы цитируете. Я слишком много прочитал русских книг. Я слишком уважаю и люблю русских…
– …особенно русских женщин. Особенно чужих русских жен… ага?
– А что ж вы терпели тогда, не встали, не возмутились? Что же вы не набросились на меня с кулаками, когда я, извините, трахал вашу многострадальную жену прямо здесь, вот на этом не очень чистом полу?
– Шикарно звучит: «…трахал вашу многострадальную жену…»
– Вы над кем смеетесь? Над собой смеетесь!
– Ой, ну хватит уже… без цитат никак не можете? Русская литература лезет у вас из ушей, из ваших пор, из ваших китайских ноздрей… черт бы вас всех побрал вместе с вашим сраным Конфуцием!
– Вам не удастся меня оскорбить. Я не бью лежачего. И я слишком вас уважаю.
– Меня?! За что же?
– Я читал ваши рассказы… Они очень… очень… Да что с вами говорить! Вы же сами не достойны своего таланта! Вы зарыли его глубоко, глубоко… так глубоко, что…
– Перестаньте меня смущать, премудрый Цзянь. Забудем про мой талант. Пусть он там и гниет, в этой глубокой глубине… Лучше скажите – чего вы хотите от меня?
– Я хочу помочь вам. Ведь вы остались совсем один…
– Да вам-то что?
– Сколько можно повторять – я вас уважаю, ценю… я хочу, чтобы вы не пропали в этой мерзости запустения…
– О-о, опять цитата!
– Я хочу вас увести отсюда… ведь здесь вы пропадете! Вы могли бы пойти со мной, я нашел бы для вас работу в нашем госпитале… Для начала вы могли бы описать свой собственный феномен – свое многолетнее пребывание в коме… это очень важно для науки!
– Для китайской науки?
– А разве есть другая наука?
– Вы это серьезно?
– Абсолютно. Вы, с вашим потенциалом, смогли бы много пользы принести своему народу…
– Китайскому народу?
– А разве есть другой народ?
– Ах, вы так вопрос ставите… Нет, дружище, не хочется мне приносить пользу – ни вашим, ни нашим… Я привык лежать, и мне нравится эта дурная привычка!
– И не стыдно вам?
– Ничуть. Оставьте меня в покое.
– Я предлагаю вам новую, интересную, увлекательную жизнь! Не хотите заниматься наукой – пишите свои рассказы, мемуары, опишите свои переживания и впечатления…
– Да кому это на хер нужно?
– Ну, не знаю… как еще вас убеждать? Послушайте! Если вы откажетесь идти со мной, мне придется поместить вас в дом-интернат для психохроников…
– Там мне и место! Это будет настоящий Русский Ковчег, о котором я так мечтал! Ах, если бы вы поместили нас всех, русских психов, на пароход «Святитель Николай» – и отправили бы по Енисею вниз по течению…
– Не надо так шутить, прошу вас… Вы испытываете мое терпение. Что мне с вами делать, не знаю… И что вы за люди, русские? Но что самое удивительное – когда вы оказываетесь в других странах, то легко адаптируетесь к чужой жизни и даже добиваетесь там больших успехов… Но почему же вы не можете жить нормально на своей родине?
– Да потому, что земля наша – прокаженная и проклятая Богом… Разве вы, Цзянь, не чувствуете сами, что воздух России отравлен, пропитан ядом? Здесь нельзя жить! Нельзя! Бегите отсюда, Цзянь, пока не поздно!
– О чем вы?!
– Да нет, это я шучу… не обращайте внимания… я шучу…
– Разве можно шутить такими вещами?!
– А что, у вас есть список вещей, над которыми нельзя смеяться? Ознакомьте меня, пожалуйста, с этим списком!
– Нет, с вами невозможно разговаривать. Лучше бы вы молчали. Вот молчали же столько лет – и молчали бы дальше…
– Золотые слова. И я с вами совершенно согласен. У меня к вам огромная просьба, дружище. Теперь – без шуток.
– Да, я слушаю.
– С вами я никуда не пойду. И в дом-интернат, если честно, мне тоже не хочется. Свою вонь еще нюхать можно, чужую – нет. Остается один вариант – вы меня оставляете тут одного. Запираете двери, занавесите окна, чтоб никто не совался.
– А если меня вдруг спросят про вас…
– Да кому я на хер нужен? Столько лет никто про меня не спрашивал, а тут вдруг спросят… Великий многомиллиардный Китай обойдется без одного креативного русского придурка… Нет, правда, Цзянь, сделайте так, как я прошу. Оставьте меня одного. Забудьте про меня. Оставьте меня в покое!
И он исполнил мою просьбу. Хороший мужик. Настоящий врач-гуманист. В другой жизни, возможно, мы с ним и подружимся… Но не в этой!
…после его ухода я провалился в сон – и приснилось мне, будто бы я – Царь-сторож, совершающий ночной обход в парке «Русский мир», где полно замечательных аттракционов, таких, как Царь-пушка, которая не стреляет, Царь-колокол, который не звонит, Царь-рыба, которая не плавает, Царь-медведь, который не рычит и даже не сосет лапу, Царь-ракета, которая не взлетает, Царь-баба, которая не дает, Царь-левша с подкованной им царевной Блохой, которая не скачет… и все эти потешные аттракционы служат только украшением грандиозного парка, только греют русскую душу и не имеют никакого функционального смысла и предназначения…
Но я понимаю, что это не мое собачье дело, а мое собачье дело – сторожить этот парк, эти бессмысленные аттракционы – и не задумываться ни о чем, никогда, ни о чем, ни за что, ни о чем… потому что ведь я – Царь-сторож, который сторожит то, что никому не нужно… потому что я… потому что мы… потому что вы…
Тишина. Зона Ру опустела. Только телик бубнит еле слышно.
– …Передаем последние известия. Сегодня в зоне Ру умер последний русский, – сообщает милая узкоглазая дикторша. – За Уралом до Владивостока не осталось ни одного русского…
– Неправда! А я-то жив!
Я ведь жив! Я жив!
Мне казалось, что я кричу. Но это мне только казалось.
– …В Эвенкии, недалеко от Ванавары упал метеорит, уже названный Вторым Тунгусским метеоритом. Китайские ученые поражены совпадением – в этом же самом месте, в 1907 году, отмечалось падение Первого Тунгусского метеорита…
– Опоздали… – шепчу. – Опоздали… – шепчу. – Опоздали…
МАЙСКИЙ СОН О СЧАСТЬЕ
«Красноярск красивый интеллигентный город; в сравнении перед ним Томск свинья в ермолке и моветон… Я согласился бы жить в Красноярске…»
«Женщина здесь так же скучна, как cибирская природа: она не колоритна, холодна, не умеет одеваться, не поет, не смеется, не миловидна и, как выразился один старожил в разговоре со мной: «жестка на ощупь»…
– А НЕ ВЫПИТЬ ЛИ НАМ ВОДКИ?
С этим сакраментальным вопросом торжественно обратился ко мне один из моих спутников, один из двух вечно пьяных поручиков, которых я различаю по внешним приметам. Пехотный поручик (опять забыл имя!) фон Шмидт – в мохнатой папахе, а поручик-топограф Гуго Федорович Меллер – с аксельбантом. Оба уставились на меня с жадной приязнью и любопытством.
– Имейте терпение, господа, – говорю им с предельной любезностью. – Мы уже подъезжаем к Красноярску. Там, на станции, можно будет и…
– Ах, какой вы педант, Антон Палыч, – ласково перебил меня тот поручик, что в мохнатой папахе. – А на свежем-то воздухе, на колесах-то, под весенним-то солнышком – выпить куда приятней!
– Золотые слова! – поддержал его тот, что с аксельбантом, доставая из своего дорожного погребца пузатый штоф и связку баранок (все это куплено на мои деньги, взятые у меня в долг). – Небось, не расплещу…
– Нет уж, увольте, – отказываюсь более строгим тоном. – Вы лучше полюбуйтесь, господа, какая вокруг красота… Наконец-то мы с вами въехали в лето!
– Вот за это и выпьем, – говорит мохнатая папаха, вынимая из рундучка два серебряных стаканчика. – За красоту натуры! И за ваше здоровье, доктор!
Киваю с улыбкой. Пейте, пейте, а мне здоровье и впрямь не помешает. Впрочем, папиросу, так и быть, закурю, хотя с моими-то легкими…
Наш тарантас выезжает из леса на просторную равнину, вдоль дороги радуют глаз молодые березки с распустившимися зелеными листочками (а ведь еще за три станции, совсем недавно, на березах почки даже не потрескались), и солнце светит так ярко, так ослепительно, так по-летнему жарко, что я снимаю шапку и распахиваю полушубок, и не могу согнать с лица улыбку, и мои хмельные спутники переглядываются, явно посмеиваясь надо мной.
Ну и пусть смеются: наконец-то закончилась многодневная грязь, и промозглый холодный ветер, и гнусные нескончаемые дожди. А сейчас – мы будто приехали в землю обетованную… Слава тебе, Господи!
Дорога пошла под уклон. А вон и Красноярск появился как на ладони – небольшой, но красивый город. Сияют под солнцем купола храмов, слева на холме видна часовня с золотой маковкой, а там, дальше – широкий Енисей, острова, а еще дальше, на противоположном берегу, синеют горы, похожие на Кавказ или даже на швейцарские Альпы…
– ГДЕ ТУТ У ВАС КЛОЗЕТ?
Пробегавший по коридору гостиницы мальчишка с чайником крикнул:
– Нужник во дворе, барин!
А я-то, чудак, размечтался о теплом клозете. Так что, придется моему многострадальному геморрою долго еще терпеть сквозняки и стужу. Ну да ладно, доктор, никто вас силком не тянул в эту поездку – сами придумали себе приключение на собственную… пардон, пардон. Ладно, хватит ворчать. Ты ведь только что радовался солнцу, весне, распустившимся березовым листочкам – а тут из-за сортира разнылся. Все равно ведь – сам знаешь – умрешь ты не от геморроя, а от чахотки… Тьфу-тьфу-тьфу. Прости меня, Господи, хоть я в тебя и не очень верю.