роходит по Воскресенской, и люди его не замечают, и только витринные стекла его отражают, бредущего непонятно куда и неясно зачем…
…то есть как это – неясно зачем? Путешествие мое – отнюдь не блажь и не прихоть! Главное – иметь в жизни цель, а когда путешествуешь, то имеешь цель. Тем более, такую цель, которую я перед собой поставил…
И это – все? И только-то? Перед кем ты оправдываешься? Перед другими? Перед Сувориным? Перед братьями? Перед самим собой? Перед Богом? Но ведь ты же не веришь в Бога (в бога!), ты даже мысленно произносишь это слово с маленькой буквы… А почему, собственно, я должен верить? Разве он (ну пусть – Он), разве Он – верит в меня?
Ну, приедешь ты на этот свой остров, ну, проведешь там свою занудную перепись, ну, напишешь потом свою книгу, которая к литературе не будет иметь никакого отношения… и что дальше?
Ничего. Я стану себя уважать.
Но – при чем тут литература? Вот если бы ты написал об этом роман, который потряс бы весь мир и заставил бы плакать читателей всей земли… но ведь ты его не напишешь! Слишком маленький, хилый плод – в результате такого громадного подвига… Стоит ли ради какой-то публицистической документальной книжонки гробить свое драгоценное здоровье? Ведь если бы ты не отправился в эту губительную поездку, то наверняка прожил бы лишних (отнюдь для тебя не лишних!) лет десять-пятнадцать… О, сколько бы мог ты еще написать – повестей, пьес, рассказов… Как ты этого не понимаешь – ведь ты же сам врач! Какой смысл тащить на себе этот крест, восходить на эту Голгофу – если ты сам заранее знаешь, что смертен, и воскресения не будет…
«Какой смысл! Какой смысл!» Сгинь, сатана… Да, возможно, я и не очень верю в бога, но у меня есть совесть – и я подчиняюсь зову совести… и ты меня, бес, не собьешь с пути!
– БАРИН, ПОДАЙТЕ КОПЕЕЧКУ!
Резко остановился, едва не наступив на сидящего прямо на тротуаре нищего. Судорожно сунул руку в карман пальто, достал горсть монет.
– Помолись за меня…
– Дай тебе Бог здоровья, барин.
– И тебе спасибо, – буркнул, не глядя.
Потом огляделся вокруг. Залюбовался на высокие белокаменные стены и золотые купола Рождественского собора. Неподалеку, на Новособорной площади, в окружении базарных рядов, высилось торговое здание с большими окнами и тремя куполами. «Братья Бревновы». А дальше, за площадью, ближе к Енисею, был виден городской парк, представлявший собой часть естественного соснового леса, огражденного забором.
В парке дышалось легко, пахло горьковатой смолой и пряной сиренью и черемухой.
Читальня располагалась в уютном павильоне в китайском стиле, с дракончиками на крыше. Наряду со столичной прессой (правда, двухмесячной давности), здесь имелась подшивка «Енисейских губернских ведомостей». Но чтение позавчерашнего номера удовольствия мне не доставило – скучнейший провинциальный официоз. Указы и постановления властей, сообщения о розыскании беглых преступников и счастливых наследников, о судебных делах, о торгах и продаже имений. Объявлялось также о том, что как раз сегодня, 28 мая, должны начаться приемные экзамены для поступающих в первый класс Красноярской гимназии, а среди главных местных сенсаций значились сообщения о трех убийствах и двух смертях «от излишнего употребления вина» представителями крестьянского сословия. И все, и больше никаких происшествий. Иль газета плоха, или жизнь скушна…
Вот, правда, парочка любопытных объявлений. «Продается «Памятная книжка Енисейской губернии на 1890 год», вместе с картою, отпечатанной в 9 красок. Цена 3 рубля». Что ж, надо будет купить, если где попадется. И еще – о подписке на ежедневный «Метеорологический бюллетень»… особенно забавна последняя фраза (жаль, забыл в гостинице записную книжку – непременно бы переписал): «…Считаем своей обязанностью, во избежание всяких недоразумений, заявить, что современное состояние науки и средства, которыми метеорология располагает, не при всяком состоянии погоды дозволяют предсказывать с некоторою степенью достоверности ожидаемую погоду на следующий день; поэтому в подобных сомнительных случаях, обсерватория предпочитает открыто заявить о своей несостоятельности, взамен слишком ненадежных предсказаний, которые могли бы подорвать в публике доверие к науке, как то, к сожалению, неоднократно случается в других странах…»
Уф…
– БА! КОГО Я ВИЖУ!
– воскликнул, заглядывая в читальню, молодой господин весьма интеллигентного вида, с аккуратной бородкой. – Уж не Чехов ли Антон Палыч?
– Он самый, – сказал я, вставая и протягивая руку лучащемуся улыбкой незнакомцу. – С кем имею честь?..
– Филимонов Федор Федорович, – и он крепко пожал мне руку. – Адвокат, журналист, поэт. Пользуясь случаем, хочу засвидетельствовать вам свое глубочайшее почтение, а также… – Он слегка замялся, полез в портфель, – вот, книжку хочу свою подарить. «Песни сибиряка». Стихи.
– Большое спасибо. Прочту обязательно.
– И что ж это занесло вас, столичного литератора, в наш забытый Богом Ветропыльск?
– Как вы сказали? Ветропыльск?
– Именно так, – и он рассмеялся. – Грешен – я окрестил этим именем сей град в одном из своих фельетонов. И вы знаете – прижилось!.. Больно уж пыльный наш городишка… да и вообще, – Филимонов пренебрежительно махнул рукой, – не мешало бы здесь хорошенько проветрить!
– А мне Красноярск показался красивым городом…
– Вы поживите здесь подольше – многое разглядите. – Филимонов оглянулся и крикнул кому-то: – Емельян Федорыч, где вы там застряли? Не стесняйтесь, входите!
В павильон зашел еще один молодой господин – русоволосый, светлоусый, в сером застегнутом на все пуговицы сюртуке.
– Емельян Федорович Кудрявцев, – представился он. – Издатель и редактор газеты «Справочный листок Енисейской губернии».
– Очень приятно. А я вашей газеты здесь не нашел, – сказал я, обмениваясь с ним рукопожатиями.
– Слишком мал тираж, – вздохнул Кудрявцев. – Ну да ничего – скоро я начну выпускать газету «Енисей», вот уж тогда развернусь!
– Рад за вас, – говорю. – А скажите мне, господа – как вы проведали, что я здесь?
– Узнали на станции, – сказал Филимонов. – Провожали в Томск своего приятеля и в книге приезжающих вашу фамилию узрели… – Он широко улыбнулся. – Вы не думайте, что мы тут, в своем Ветропыльске, и книг не читаем… Читаем! Еще как читаем! Ваши «Пестрые рассказы» у меня дома на письменном столе лежат, до дыр зачитаны…
– Не смущайте меня, Федор Федорыч, – мягко остановил я его. – Все равно не поверю, что кроме вас двоих мою персону здесь кто-нибудь знает. Об заклад побьюсь, что местные читатели предпочитают Крестовского да Михайлова!..
– А как вы угадали? – изумленно уставился на меня Кудрявцев. – Мне как раз вчера Шепетковский говорил, что читатели нашей публичной библиотеки больше всего спрашивают именно их – Михайлова да Крестовского…
– Угадать нетрудно, – говорю. – Читатель по всей России одинаков. Так что, господа, будем жить без иллюзий.
– Но и смиряться с невежеством тоже нельзя, – нахмурился Кудрявцев. – Ведь не ради великих прибылей открыл я два года назад свою типографию. Верю – будет скоро у нас своя свободная газета. Открылся же в Красноярске свой городской музей, и общественная библиотека открылась. Даст Бог, и каменный театр еще отстроим!
– Да вы оптимист, – говорю. – Впрочем, от всей души желаю, чтобы сбылись все ваши планы. Если же хотите знать мое мнение, то мне кажется особенно важным, чтобы у вас поскорее открылся свой университет.
– Давно пора! – воскликнул Филимонов. – Но разве с нашим Помпадуром дождешься университета?.. – Что еще за Помпадур?
– Губернатор наш… Теляковский, – и Филимонов скорчил кислую мину. – Ну да я его скоро выведу на чистую воду! Пишу сейчас пьесу – »В краях сибирских», там всех этих субчиков так распишу, что не обрадуются! Но не будем о грустном, господа… Вы нам лучше, Антон Палыч, скажите – надолго ли к нам пожаловали?
– Завтра утром отправляюсь в дальнейший путь, – сказал я. – А цель моя – остров Сахалин.
– По писательской надобности или по служебной?
– По личной. Впрочем… – И я вдруг задумался. – В каком-то смысле можно назвать мою поездку и служебной… хотя никто меня туда не командировал. Взял, правда, на всякий случай корреспондентский билет из редакции «Нового времени».
– Понимаю, – многозначительно заметил Кудрявцев. – Гражданский долг исполняете, так сказать. Ведь я угадал?
– Отчасти, – сказал я уклончиво. – Когда к поездке готовился, уйму книг прочитал про Сахалин – даже тараканы в голове завелись… Впрочем, господа, я и сам точно не знаю – зачем еду. Может, из любопытства. Может, ради физической закалки – а то ведь я совсем закис и обленился, ей-богу. А может, просто от скуки.
– От скуки поехали бы в Ниццу, – возразил, улыбаясь, Филимонов.
– А я и в Ниццу потом заверну, – сказал я, – на обратном пути.
– Да что это мы тут вам допрос устроили? – спохватился вдруг Филимонов. – Вы наш гость, у вас всего лишь один вечер в распоряжении… Предлагаю немедленно, пока совсем не стемнело, прогуляться вместе по городу. Мы вам с Кудрявцевым все покажем и расскажем. Если, конечно, у вас, Антон Палыч, нет иных, собственных планов…
– С удовольствием, – говорю. – И какой маршрут вы предлагаете? Собор на площади я уже видел…
– Думаю, прямо из парка выйдем на набережную, – сказал Филимонов, – и пройдемся до Стрелки. А там покажем вам старый, Воскресенский собор, гостиные дворы, памятник на могиле Николая Резанова, городской музей, прочие достопримечательности…
– А потом непременно заглянем в Общественное собрание, – подхватил Кудрявцев, – и там поужинаем.
– Вчера у них был неплохой симфонический концерт и танцевальный вечер, – сказал Филимонов, – а сегодня, в понедельник, должно быть тихо.
– Вот и славно, – одобрил я этот план. – Чего же мы медлим? В путь!
– А НЕ ВЫПИТЬ ЛИ НАМ ВОДКИ?
С этим сакраментальным вопросом торжественно обратился ко мне Филимонов, когда, завершив нашу экскурсию по городу, мы расположились в буфете Общественного собрания.