– Что ж, – говорю, – я тебя понимаю, пацан. Хуже нет, когда человека напрягают, когда не дают жить свободно… Ну, а теперь – давай спать. Вон, ложись в том углу, там тепло и не очень грязно. Только чур, на чердаке не гадить. Если чего захочешь, иди на двор. А по-маленькому – на крышу. Прямо с крыши и ссы.
– Да я не хочу.
– Ну а вдруг. Не терпеть же. Видишь вон слуховое окно?
Повозились, устроились. Слышу – сопит. Вот, думаю, псих малолетний. От такой хорошей жизни сбежал. Нет чтоб радоваться, нос задирать – в десять лет в седьмом классе!.. так он взял и сбежал. Я – понятно, мне пуля грозит, пока долг не верну, мне спокойная жизнь не светит… а он-то?! От мамочки с папочкой, от сладкой жизни – к бичам, на чердак…
Не заметил я, как заснул. А разбудил меня среди ночи какой-то шум. Возня, шебуршание, а потом сдавленный вскрик мальчишки: «Не надо!.. Пожалуйста!»
Встрепенулся я, вскочил, вытащил из кармана спички, чиркнул – и вижу: какой-то бичара к Севе пристраивается, зажал его в угол, левой рукой за шею обхватил, а правой штаны с пацана стягивает. Все понятно – пидор, решил нежным тельцем полакомиться. Такого гнусного беспредела я стерпеть не мог, подскочил к насильнику, оттащил его от Севы и без лишних слов пару раз отоварил по морде.
– Хоре, хоре! – кричит. – Больше не буду! Я пошутил!
– За такие шутки тебя надо за яйца подвесить, – говорю на полном серьезе. – И не стыдно – детей насиловать?
– А ты что, для себя мальчонку приберегаешь? – хрипит этот гад.
– Ах ты, гнида вонючая! – тут уж я озверел и выдал ему по полной программе.
Сева меня за руку схватил, кричит:
– Не надо, не убивайте его! Он же просто больной!
– Голубой он, а не больной. Пидор гнойный! Ух, моя бы власть – всех бы пидоров перестрелял…
– Всех – не надо, – возразил вдруг Сева. – Среди них встречаются большие таланты. Например, Оскар Уайльд.
– Писатель, что ли?
– Ну да. Или Чайковский. И много еще других. Что ж теперь, убивать всех подряд?
– Насчет Уайльда, – говорю, – не знаю, не в курсе, а вот насчет Чайковского – уверен, что он детишек по чердакам не насиловал…
– Это точно, – смеется Сева, – да он и мухи-то за всю жизнь не обидел…
– Откуда ты знаешь?
– Я много чего знаю, – а сам вздыхает. – У меня был любимый учитель, по музыке, так он в меня тоже… это… влюблен был… Вообще среди хороших педагогов немало встречается педофилов… к сожалению. И этот мой учитель – он меня учил на скрипке играть, мне тогда еще пять лет было, но я видел по его лицу, что он меня любит… и – хочет…
– Да что ты мог понимать – в пять-то лет?
– Такие вещи я и в три года уже понимал, – и Сева опять вздохнул, отягощенный грузом своих тягостных воспоминаний. – Взрослым кажется, что они умеют скрывать свои мысли и чувства… но я вижу их всех насквозь…
– И меня? – говорю. – Меня ты тоже видишь насквозь?
– Н-нет… – смутился Сева. – Насчет вас я пока лишь только догадываюсь… Вы – не такой, как все эти, на чердаке… Вы – вроде меня, тоже прячетесь от кого-то…
– Меня грохнуть хотят, – говорю. – Задолжал я пять штук зеленых, а вернуть не успел во-время…
– Значит, вас на «счетчик» поставили?
– А ты и впрямь вундеркинд. Быстро соображаешь.
– Тоже мне, бином Ньютона, – и смеется, паршивец. Понял, что я его не обижу – и осмелел.
– Ты и Ньютона знаешь?
– И Булгакова тоже, – и опять смеется. А что я смешного сказал? И при чем тут Булгаков?
– Эх ты, – говорю, – горе от ума. Ладно, хватит трепаться. Давай спать.
Устроились мы по новой. Побитый бичара в дальний угол уполз.
Заснул я, но вскоре опять проснулся – будто кто меня в бок толкнул. Руку протянул, чтоб проверить – на месте ли Сева, а его и нету. Что за черт? Подскочил я, оглядываюсь – да разве чего разглядишь в темноте. Вижу только – слуховое окно распахнуто. Подошел к нему, выглянул – а Сева у самого края крыши стоит, за железное ограждение держится и смотрит куда-то вверх, на ночное звездное небо. Вылез я тоже на крышу.
– Ты чего, – шепчу, – что случилось?
– Ничего не случилось, – отвечает, и поворачивает ко мне лицо, освещенное лунным светом.
– Может, ты лунатик?
– Я на звезды люблю смотреть, – отвечает с улыбочкой. – Посмотрите, как ярко сегодня светит Альфа в созвездии Возничего!..
– Какая, к черту, Альфа? Звезда, что ли? Ну, ты даешь… Ты, небось, и стихи сочиняешь?
– Писал когда-то, – и он отмахнулся пренебрежительно. – Поэзия, как форма творческого самовыражения, себя изжила. Стишки пригодны лишь для песен и для частушек…
– Фу ты, ну ты. Не много ли на себя берешь?
– А что я такого сказал? Не случайно на Западе поэтов давно уж никто не читает. А те, кто там еще пишут стихи, давно уж не пользуются рифмой и размером. И у нас – поэтов больше, чем читателей поэзии. То есть поэты варятся в собственном соку. Я проводил специальное исследование – еще в пятом классе – и обнаружил, что даже сами поэты читают только себя… это свидетельствует о глубочайшем кризисе поэзии!
– Чтобы судить, надо знать это ремесло…
– А я – знаю. У меня есть даже венок сонетов – самая трудная форма стихосложения. Но в поэзии главное ведь – не техника.
– А что же?
– Не знаю. Наверное – врожденный дар видеть мир по-своему, не так как все. Видеть суть за внешней оболочкой.
– А если эта суть не очень поэтична?
– Чаще всего именно так и есть… – Он повернул лицо в мою сторону, глаза его сверкали не менее ярко, чем Альфа в созвездии Возничего. – Люди заблуждаются, утверждая, что Поэт должен воспевать красоту. Красота, гармония – это слишком просто, и это не главное. Поэт должен обнаруживать суть вещей и явлений – и как бы заново давать им свои имена. Поэт – тот, кто впервые всё называет…
– Почему ты ушел из дома? – перебил я его.
– Я ведь уже говорил. Очень просто – мне захотелось свободы.
– Но ты же еще ребенок! Родители за тебя отвечают, они волнуются, они тебя любят…
– Они любят себя, – и он усмехнулся. – Впрочем, я тоже их люблю. Но я не учу их, как им надо жить… А если честно, я просто не хочу так быстро взрослеть! Не хочу я жить по их расписанию! Поживу лет пять на свободе, а там видно будет.
– Они тебя быстро отловят, – сказал я. – Натравят ментов, объявят всероссийский розыск…
– Уже объявили, – сказал Сева.
– Ну, вот видишь. Так что, будь начеку.
– Обязательно буду. А можно, я с вами тут поживу несколько дней?
– Живи. Только знай, что за мной за самим идет охота…
– Значит, будем скрываться вместе. А кто вас ищет?
– Бывший друг. Мы с ним в школе вместе учились. Теперь он живет с моей женой.
– Примите мои соболезнования, – потупился Сева.
– Да уж ладно… Я в детстве ведь тоже, как ты, подавал большие надежды. Вундеркиндом, правда, не был, но считался очень даже способным мальчишкой. Школу с серебряной медалью закончил, потом – истфак универа, кандидатскую защитил, читал лекции студентам, писал какие-то книжонки… Потом, когда победила свобода и демократия, жить гуманитариям стало совсем худо, сунулся в бизнес, в коммерцию. Купи-продай…
– И сперва повезло, ведь так?
– Угадал, пацан. Масть пошла, дуракам везет, но недолго. В 98-м потерял и бизнес, и машину. Квартира была записана на жену, а жена тут же мигом снюхалась с моим другом…
– С тем самым?
– Так точно. С другом детства. И он плавно переселился к нам, оставив свою квартиру своей первой жене и двум деткам. Джентльмен, короче. А я остался ни с чем. Из дома ушел, как побитый пес, стал снимать комнату. Капитулировать не хотелось, решил начать новое дело, и для раскрутки взял в долг у друга. Он дал пять штук баксов – на срок и с процентами… Я-то думал, что друг подождет, потерпит… друг же все-таки! И жену у меня отнял, и в мой дом, словно тать, вселился – должен, думаю, угрызения совести хоть какие-то испытывать… Небось, моя супруга никак не меньше пяти тысяч баксов стоит…
– Значит, вы подсознательно именно на это и рассчитывали? – спросил Сева с мягкой укоризной.
– Я рассчитывал на удачу! Но, конечно, не думал, что друг мой окажется таким волком! И когда меня какая-то шпана возле подъезда излупцевала, мне и в голову не пришло, что это по его указке. А он мне в тот же вечер звонит: ну что, Дим Димыч, намек понял? Это я – Дим Димыч. В следующий раз, говорит, так легко не отделаешься. Гони должок с процентами – и ты свободен. Иначе – заказывай гроб с музыкой. Дело принципа, говорит. И трубку бросил. Тут-то, брат, я и понял, что шутки кончились. И – пустился в бега. Вот, бичую теперь, по чердакам прячусь. Только, чую, недолго мне прятаться. Найдет он меня…
– Это же сколько вы ему теперь должны? – поинтересовался Сева.
– Думаю, на сегодняшний день – штук десять зеленых.
– Ого, – сказал Сева. – Проблема серьезная.
– Еще бы, – усмехнулся я. – Это тебе не бином Ньютона. И не венок сонетов. Тут похоронным венком пахнет.
– Проблема серьезная, но разрешимая, – произнес Сева абсолютно серьезным тоном.
– Так, может, подскажешь, где выход?
– А вы скоро сами догадаетесь, – и улыбается так загадочно, лунатик чертов. – Я ведь ваш должник…
– Когда догадаюсь-то? Мне же деньги срочно нужны!
– Долго ждать не придется… Я же вам сказал – догадаетесь сами. Это уж точно не бином Ньютона.
Когда я проснулся, чердак был пуст, все бичи расползлись кто куда. Только Сева, свернувшись клубочком, посапывал возле горячей трубы.
– Эй, лунатик, вставай, – разбудил я его. – Пора на работу.
– Да, сейчас… – Он сладко зевнул, потянулся. При утреннем свете, взъерошенный и бледный, он казался особенно жалким и беззащитным. Как воробышек, выпавший из гнезда.
– Айда за мной! – приказал я.
Мы покинули гостеприимный чердак и во дворе соседнего дома умылись холодной водой из колонки. Причесались, пригладились. Доели остатки вчерашнего батона.