Конюхи снова поймали его, и он терпеливо ждал, когда его отпустят, и он сможет разделаться с всадником. Я подошел, поблагодарил человека, который держал его, и принял у него из рук уздечку. Еще минуту назад я твердо верил в свой план, но сейчас засомневался. Я всегда хорошо ладил с лошадьми, а жеребец знал меня, но поможет ли это? Конь противился не только людям, в которых чуял Тьму, он вообще не собирался никому позволять садиться к себе на спину. Чтобы удержаться на нем, нужен дух, по крайней мере, равный его собственному, но даже и в этом случае, возможно, он предпочтет умереть, но не смириться с поражением. Но если мы не поладим, сегодня ночью я умру.
Я огладил белую шею и начал нашептывать коню ласковые слова. Сначала он отпрянул и приготовился к отпору. Он явно был умнее обычной лошади. Я видел, как он сражался с Кердиком.
Я провел рукой по его спине и холке, подтянул подпругу и заговорил с ним по-ирландски, не заботясь о том, меня могут услышать. В глубине души я просил Свет обуздать для меня этот гордый дух и даровать мне победу. Я положил левую руку на плечо жеребца и прыгнул ему на спину.
Единственный способ описать то, что произошло дальше, — это сказать, что он взорвался. Мир растворился в белом облаке гривы. Цинкалед потряс меня ужасающей силой и безграничной гордостью. Я держался за гриву и поводья, крепко сжимая коленями бока коня и припав к его шее. Но и так мне удавалось держаться с огромным трудом.
Он кружил по загону, вставал на дыбы, падал на все четыре ноги, прядал в стороны, и все это с невероятной скоростью. Думаю, зрители видели лишь размытое пятно, метавшееся по загону. У меня возникло ощущение, что я пытаюсь оседлать шторм или сдержать северный ветер. Нет, смертному не справиться с бессмертным, а я, наверное, все-таки только человек. Цинкалед оказался просто диким зверем, никогда не знавшим хозяина. И он был великолепен!
Я перестал думать о прошлом и будущем, я забыл все мысли и чувства. Элдвульф мог повесить меня, Цинкалед мог сбросить меня на землю и растоптать копытами. Все это вдруг превратилось в далекую неважную игру. Во рту возник какой-то мятный привкус. Цинкалед снова взвился свечой, но я уже не боялся ни жизни, ни смерти. Меня охватило сладкое безумие. Удивительно, но, похоже, то же самое испытывал и конь. Неожиданно в памяти всплыл образ моего меча. Я словно окунулся в океан света, и все стало легко и правильно. Я испытал острый приступ любви к Цинкаледу, а он в этот момент как раз задумал выкинуть какой-то очередной фортель. Но тут накрыло и его. Он навострил уши, услышал мое чувство и ответил на него! Мы больше не бились насмерть, мы летели, ослепленные восторгом, равнодушные ко всему прочему миру.
Цинкалед в последний раз встал на дыбы и заржал, бросая вызов всем, затем пал на все четыре ноги в центре загона и замер, как вкопанный.
Недавнее безумие битвы пеленой спадало с моих глаз. Я уже мог различить застывшие в немом изумлении открытые рты многочисленных зевак, видел, как нахмурился Элдвульф, заметил жадный огонь в глазах Кердика.
— Хорошо, –хрипло вымолвил король западных саксов. Его голос звучал будто издалека. — А теперь отдавай мою лошадь.
Я расхохотался, а король вздрогнул, краснея от гнева. Элдвульф первым сообразил, что происходит и схватил Кердика за руку. Король только еще начал поворачиваться к нему, когда я выхватил Каледвэлч, и от него во все стороны хлынули волны света. Я только подумал, но конь все понял и ринулся на Кердика. Кто-то завопил от ужаса.
Надо отдать должное королю, реакция у него оказалась отменная. Кердик отшатнулся, кувырнулся с перекатом, копыта Цинкаледа мелькнули в дюйме от его головы. А вот Элдвульф оказался менее удачливым и не таким ловким. Он еще успел вскрикнуть до того, как мой меч коснулся его. Наверное, он пытался произнести какое-то заклятье, но не успел. Я не собирался бить в полную силу, просто взмахнул мечом, и маг остался без левого глаза. Вслед за тем Цинкалед ударил копытом в ворота загона, перебил веревку, стягивавшую створки, ворота распахнулись, и мы понеслись! Я мгновенно забыл о том, что надо бы вернуться и добить темного мага. Остался только ветер в волосах и летящая в глаза развевающаяся белая грива.
Мимо нас проносились улицы римского городка, позади кто-то кричал. Встречный воин мигом оценил ситуацию, пал на одно колено и выставил перед собой копье, нацеленное мне в грудь. Я отчетливо видел застывшую на его лице гримасу то ли страха, то ли удивления, а потом чуть тронул коленями бока коня, и блестящий наконечник копья мелькнул мимо. Левой рукой я перехватил древко, а правой взмахнул мечом. Наверное, я все еще не отошел от приступа боевого безумия. Удар мой был точен. На шее воина возникла полоса, тут же налившаяся красным. Как он падал, я уже не видел.
Возле ворот стояла охрана. Ближайшего воина я убил копьем, позаимствованным у нашего первого обидчика, второе копье перерубил мечом и позволил коню стоптать того, кто его держал. Тут я заметил, что уже некоторое время пою какую-то боевую песню и снова рассмеялся. Неужели они думали остановить меня? Кто-то метнул копье, но промахнулся. Цинкалед прибавил ход. Мелькнули распахнутые ворота, а за ними римская дорога, уходившая на запад. По ней мы и полетели.
Саксы остались далеко позади. Пока они собрали отряд преследователей, мы умчались уже так далеко, что догнать нас никак не могли. Мы на свободе!
Глава восьмая
Мне нечего сказать о том, что было дальше. Помню четкий ритм летящих копыт, ветер, пустынные холмы, равнины. С дороги мы свернули. Я пел от радости, смеялся, меня переполняла любовь ко всему миру, я в этот момент готов был любить даже Кердика, хотя на самом деле с удовольствием убил бы его, окажись он тут. О да, Свет был сильным лордом, великим Верховным Королем. Любой воин с гордостью будет служить ему.
Позже, к вечеру, даже Цинкалед стал понемногу утомляться. Я пустил его легкой рысью. Дорога впереди долгая, напомнил я себе.
Но насколько долгая? Понятия не имею. Я находился в практически неизвестной мне стране. Откуда мне знать, какие тут расстояния и как далеко мы оторвались от саксов? Наверное, далеко, на такой-то скорости! Яркий свет в моем сознании постепенно угасал, не иначе как для того, чтобы не мешать думать. Я огляделся.
Мы приближались к западному краю равнины. Чем-то эти места напомнили мне Оркады: такие же холмистые и открытые, только здешние холмы повыше и позеленее. Сверившись с солнцем, я понял, что мы движемся на северо-запад, и довольно давно. Я смутно припоминал старую римскую дорогу, идущую через холмы. Цинкалед явно предпочитал равнину. Пожалуй, мы удачно свернули на запад по римской дороге. В том безумии, которое охватило нас с конем, ничего не стоило свернуть и на восток, и тогда сейчас мы бы оказались в самом сердце саксонских владений. Я улыбнулся. Экстаз побега оставил меня. Объяснив коню, что нам надо держаться западнее, я скоро обнаружил, что холмы становятся круче, а потом мы и вовсе подъехали к лесу. Но сначала нам повстречалась река. Небольшая такая сонная речушка, все еще слегка мутная от весенней грязи. В воде отражались кряжистые дубы на том берегу. Некоторое время пришлось ехать на север, пока не отыскался брод.
Спустившись к воде, жеребец заинтересованно фыркнул. Я спешился и дал ему напиться, тихо разговаривая с ним. Конечно, он хотел пить, но запаленным ни в коем случае не выглядел, хотя любая другая лошадь давно бы пала от такой гонки.
Я смотрел, как конь пьет и тоже ощутил жажду. Встав на колени у воды, я обнаружил, что все еще сжимаю в руке Каледвэлч. Я улыбнулся и начал вкладывать меч в ножны. Только сейчас я заметил кровь на клинке.
Воспоминание потрясло меня. Саксы… они встали у меня на пути! Память тут же восстановила всю картину. Я увидел, как покалеченный Элдвульф с рассеченным лицом падает на землю. Я вспомнил сакса с копьем, вспомнил, как я хохотал, убивая воинов у ворот. Меч выпал у меня из рук, я откинулся на спину, с ужасом глядя на Каледвэлч, будто это он учинил весь этот разбой, а я не имею к нему отношения. Тут я сообразил, что конь пьет слишком много и оттащил его от воды. Только теперь до меня начало доходить, что я убил трех человек и тяжело ранил четвертого, и до сих пор даже не вспоминал об этом. Нет, от моих рук пали уже четверо, если вспомнить несчастного Конналла. Но то было милосердное убийство, а это… это была война, битва.
Я позволил лошади подойти к воде и попить еще немного. Король Луг благословил меня на битвы, ожидавшие впереди. Могло ли охватившее меня безумие быть следствием этого благословения? Говорят, Кухулин в битвах терял разум, а он ведь был сыном короля Луга. Есть, есть виды безумия, которые в народе называют священными. Так говорилось в песнях. Но меня пугало то, что я могу убивать и мне все равно. Ну и что? Не надо было бежать? Глупости!
Я вытер клинок травой, потом протер полой плаща и вложил в ножны. Затем снова встал на колени и напился из реки. Вкус у воды был под стать реке: спокойный, насыщенный. Некоторое время я посидел на берегу. Конь вошел в воду и мне передалось его удовольствие. Я расседлал Цинкаледа, обтер его спину травой, поплескал на него водой и оставил получать удовольствие дальше.
Я сидел и смотрел на свое отражение. Оно то и дело колебалось, когда конь двигался, и все же я смог заметить, как изменилось мое лицо с тех пор, как я видел его отражение в бассейне в Ллин-Гвалх. Странное лицо, надо сказать. Глаза остались прежними, не считая озадаченного выражения, поселившегося в них. Лицо заострилось, приобрело жесткость, стало лицом воина. Это у меня-то! У худшего воина на всех Оркадах! Но, пожалуй, главным изменением стали проступившие на нем черты нездешности, совершенно незнакомые дотоле. Я смотрел на Цинкаледа и думал о том, что недавно убил трех обученных саксонских воинов и ранил короля. Но как мог это сделать я, Гвальхмаи ап Лот, вовсе не воин, совершить такое? Да, саксы были напуганы, они растерялись, увидев огромного коня, вихрем несущегося на них, да еще огонь, которым горел мой клинок! Тут любой забудет все на свете. Если бы не это обстоятельства, меня бы, конечно, сразу убили. Наверное, таким подвигом мог похвастаться какой-нибудь знаменитый воин в пиршественном зале, но я-то понимал, что мои воинские доблести ни при чем.