– Иду! – крикнула, свесившись с балкона.
На улице Туся сказала ей:
– Угадай, кого еще принесло.
– Ванька?
– Ванька!
И они побежали к большому особняку через дорогу, где стояла машина с распахнутым багажником, и немолодой, но красивый мужчина, Ванин папа, заносил сумки в дом.
Даня уже тряс руку светловолосому щупленькому пареньку в очках. Нина, не сбавив скорости, налетела на них так, что они все едва устояли на ногах.
– Ну привет, Ванечка, – Нина обвила его, как обезьянка.
Ваня был последним, кто присоединился к их компании и, можно сказать, запер за собой дверь. Ваня среди всех них, разношерстных, был самым спокойным, собранным и сдержанным человеком с милейшей улыбкой, которая появлялась очень редко, но всегда искренне. Часто, когда в компании наступал разлад из-за Дани и Туси или из-за Дани и Нины («всегда виноват Даня!»), Нина шутливо говорила Ване:
– Ну что же вы, Иван Андреевич, не вмешиваетесь в наши распри?
А он ей:
– Для Вани это слишком много, а для Ивана Андреевича это слишком мелкая распря.
Вообще, Нина давно решила, что если сравнивать их банду с еще какими-нибудь известными компаниями друзей, то Ваня всегда будет Атосом, или же Ватсоном, или же, на худой конец, Гермионой. Короче говоря, любым хоть немного трезво мыслящим и сдерживающим авантюрную черту других персонажем.
– Слушай, ты нам солнце привез! – сказал Даня.
– На речку ходили уже? – спросил Ваня.
– Шутишь? Да тут ноябрьские морозы стояли вплоть до сегодняшнего дня. В городе, что ли, тепло? – Ваня не посещал школу, его родители были дипломатами и всюду таскали сына за собой, поэтому Ваня учился всегда дистанционно, находя преподавателей в Интернете.
– Да понимаешь, я только вчера из Африки прилетел, у родителей командировка была… – Ванин папа окликнул его и попросил помочь с чемоданами. – Ладно, через час давайте пересечемся?
– Заходи ко мне, мы у меня будем, – сказала Нина.
С наступлением настоящего тепла жизнь заиграла новыми красками. Нина вставала еще раньше обычного, завтракала всегда неизменно чашкой кофе и тостом с маслом, затем проплывала кругов десять или двадцать в бассейне, потом завтракала еще раз, уже под пристальным взглядом бабушки, а весь оставшийся день пропадала со своими друзьями где только придется. Они лазили по утесам, бегали на речку, правда, еще не решались купаться («господи, да она как в Сибири! Да ну тебя, Данька! Сам ныряй, но учти, что судорога будет исключительно твоей проблемой»), сидели и лежали на газоне, играли в карты, шахматы, дрессировали Джина, который смотрел на них насмешливо, как бы с высоты своего возраста. И особенное их изобретение – вечера, когда лето все-таки давало слабину и понижало температуру до неприличия низко, они проводили, собравшись у Нины в гостиной, сидели рядом с камином на коврике с чашками чая и выпечкой тети Сони и читали вслух рассказы, романы или стихи наизусть. Нина часто встречалась с подобным времяпрепровождением в книгах и, когда друзья маялись от безделья, предложила попробовать… Дольше всех отнекивался Даня, но нужно сказать, что даже Ваня с Тусей с сомнением отнеслись к Нининой затее.
– Да ладно вам! – обиженно сказала Нина. – Почему бы и нет! Это весело… Вот смотрите, – она подскочила к огромному дубовому стеллажу с книгами, – можем «Алису в Стране чудес» почитать или… или… о! Пьесы Оскара Уайльда! Давайте по ролям? Это очень смешно, вы не пожалеете.
Нина подлетела к Тусе и принялась обнимать ее:
– Ну, Тусечка, ну пожалуйста, ну уговорись и их помоги уговорить…
В итоге, конечно, согласились и даже сами обрадовались, что согласились, просмеявшись до поздней ночи.
Читали по ролям в тот первый раз «Как важно быть серьезным». («Вообще-то, – пояснила всем Нина, – тут игра слов. Слово «Earnest», означающее по-английски «серьезный», созвучно имени Эрнест, которым представляются главные герои, хотя ни один из них серьезным ни разу не является…»)
В комнате был приглушен свет, только пламя огня танцевало на лицах ребят. Рядом сопел Джин.
Даня читал за Алджернона. Он вальяжно устроился в кресле, положил пятку на колено и произнес таким тоном, как будто не просто играл роль джентльмена девятнадцатого века, а действительно родился им:
– А какая романтика в предложении? Быть влюбленным – это действительно романтично. Но делать конкретное, недвусмысленное предложение – в этом нет ни малейшей романтики. Тем более что его могут принять. Насколько мне известно, так обычно и поступают. Тогда – прощай вся романтика, ведь вся ее суть – в неопределенности. Если я когда-нибудь и женюсь, то обязательно постараюсь тут же выкинуть это из головы.
Джеком был Ваня. Он встал, вытянувшись по струнке, как офицер, и серьезно сказал:
– Не сомневаюсь, дорогой Алджи. Суд по бракоразводным делам специально и существует для людей с дефектами памяти.
Даня в ответ, небрежно пожимая плечами и откусывая кусочек пирога:
– Какой смысл рассуждать на эту деликатную тему? Ведь разводы совершаются на небесах…
Или вот еще: их было всего четверо, а героев пьесы значительно больше, поэтому, когда им понадобилась пожилая леди, они тут же все крикнули: «Тетя Соня!»
– Что я должна сделать, вы говорите? – удивилась Нинина бабушка, когда они изложили просьбу. – Да что вы, дети, какая я актриса…
– Ну, бабуля, – заворковала Нина, – там всего несколько реплик и все ужасно остроумные, ты посмеешься.
Бабушка согласилась, и вот над какой сказанной ее героиней фразой друзья хохотали громче всего:
– Извини, Алджернон, если мы слегка опоздали, но мне надо было навестить дорогую леди Харбери. Я не была у нее с тех пор, как умер ее бедный муж. Никогда не видела, чтобы женщина так изменилась. Она выглядит лет на двадцать моложе. А теперь я выпила бы чашку чаю и отведала твоих знаменитых сэндвичей с огурцами…
Конечно, они не все вечера проводили подобным образом. Скорее, если все были свободны (Даня по-прежнему мотался в деревню и отмахивался от друзей: «У меня все под контролем!») и у всех совпадало настроение или если погода выдавалась на удивление отвратительной.
Как раз в один из таких вечеров в дверь постучали. Нина пошла открывать.
– О, салют, – сказал Никита, привалившись к дверному косяку.
Нина на секунду растерялась, все-таки уже чуть больше недели она успешно не вспоминала о нем и его отвратительном поступке. Потом, взяв себя в руки, она кивнула, даже не пытаясь улыбнуться. Нина редко позволяла себе открыто показывать свою неприязнь, но сейчас притворяться, она считала, было лишним.
– Слушаю?
– Мне нужно переговорить с Андреем Георгиевичем, он дома? Позови, а…
Про себя Нина раздраженно добавила: «Пожалуйста, если тебе не трудно, и если я никого не отвлекаю» – и, впустив Никиту в дом, отправилась наверх. Дедушку она нашла в его кабинете.
– Тебя там парень, который беседку строил, ждет. Никита.
Дедушка, казалось, не удивился и сказал, что сейчас подойдет.
Вернувшись к друзьям, Нина взяла в руки книгу и спросила:
– Так что? На чем мы остановились?
– Мы уже решили не дочитывать, мы на стихи переключились, – сказал Даня. – Декламируем любимые, изображая поэтов-шестидесятников.
– Ну да, сейчас бы Тютчева читать как поэт-шестидесятник, – буркнула Нина.
– Ты же любишь Фета, – сказала Туся, положив голову на колени, – прочитай. Я люблю, когда ты стихи читаешь.
Нина согласилась. Одно она помнила наизусть, считала его самым трогательным и всегда еле сдерживала слезы. Нина сфокусировалась на прыгающем пламени и начала:
Я тебе ничего не скажу,
И тебя не встревожу ничуть,
И о том, что́ я молча твержу,
Не решусь ни за что намекнуть.
Целый день спят ночные цветы,
Но лишь солнце за рощу зайдет,
Раскрываются тихо листы
И я слышу, как сердце цветет.
И в больную, усталую грудь
Веет влагой ночной… я дрожу…
В гостиную вошел дедушка, за ним Никита.
– Не обращай внимания, тут у ребят литературный вечер.
Дедушка подошел к огромному стеллажу и взял с полки толстый блокнот, в котором у него были записаны номера всех друзей и знакомых.
Нина закончила:
Я тебя не встревожу ничуть,
Я тебе ничего не скажу.
Случайно взгляд ее упал на Никиту, и в первую секунду она даже подумала, что пламя сыграло с ней злую шутку и она видит галлюцинации. Никита выглядел уже не таким уверенным, с него сползла напускная и местами бесцеремонная бравада, в глазах его Нина заметила замешательство и… что это, неужели смущение?
Дедушка позвал Никиту в кабинет, и они ушли. А Нина весь вечер чувствовала себя ужасно – так может чувствовать себя богатая дама, которая во времена засухи оказалась среди бедных.
Глава десятая
Нина вышла из душа и, глядя на себя в зеркало, медленно сняла халат. Вид обнаженного, не прикрытого ничем тела смутил ее. Она тут же подумала: «Господи, мне же почти семнадцать, а я что, получается, никогда себя в полный рост обнаженной не видела?» Нет, по частям – конечно. Тут грудь без бюстгальтера, там бедро… Но вот так, в общем… еще никогда. Даже в ванной она как-то не присматривалась к себе в зеркале, куталась в полотенце или халат, но никогда вот так внимательно, как художник, рассматривающий свою натурщицу, без спешки – никогда… Нина скользила глазами по телу, а потом вдруг потрясла головой: отчего-то свой собственный вид показался ей диким и даже пугающим.
Она поскорее надела простые хлопковые трусики, которые ей покупала мама и которых было у нее навалом, чтобы перестать смущаться самой себя. Хотела уже надеть платье, но задумалась и остановилась. Сердце ее забилось сильнее, ладошки вспотели. Медленно она стянула с себя хлопковые трусики и вытащила из глубин шкафа один из тех новых комплектов, которые тайком положила в чемодан, чтобы мама не увидела.
Нина еще раз посмотрела на себя в отражении огромного зеркала, и щеки ее заалели – так необычно и странно было видеть свою небольшую грудь, которую едва прикрывало тонкое, полупроз