Тут из дома вышел дедушка.
– Ладно, давай, – сказал Никита Нине и, щелкнув по козырьку кепки, направился к машине.
Нина все никак не могла понять, нравится он ей или нет. С одной стороны, он во всем проигрывал Филе, тут даже сомнений не было, а с другой… почему-то ужасно хотелось провести с ним время. Может быть, даже не целый день и не час, а вот просто лишнюю минутку, просто хотя бы посмотреть ему в глаза, чтобы и он смотрел и не отводил…
Через несколько дней Нина, проснувшись пораньше, увидела Никиту, сидящего у яблони. На коленях у него лежал небольшой блокнот, который скорее походил на записную книжку, чем на альбом. Похоже, карандашом он рисовал Джина, развалившегося рядом.
Нина подошла:
– Рисуешь ты тоже по-блатному? – спросила она насмешливо, чтобы он не подумал, что она ищет повода поговорить.
Никита бросил на нее быстрый взгляд, а потом снова вернулся к рисунку. Рука его двигалась резко. Наверно, у него такой стиль в рисунке – только прямые линии, которые создают общую картинку, решила Нина.
– Скорее всего, – ответил он, – я ж сам учился. Так, знаешь… тут чиркну, там чиркну, и что-то получается…
Нина осторожно присела на корточки рядом и взглянула на рисунок.
– Получается, – согласилась она. – Джин! Ты теперь у нас обнаженная натура!
Никита засмеялся и мазнул глазами по голым Нининым коленкам. Нина тут же встала и оправила платье.
– Кхм… Давно рисуешь? – спросила она, не глядя на него.
– Да минут десять…
– Да нет, я в общем…
– В общем… – он наклонил голову вправо, видимо, чтобы рисовать было удобнее, – лет с двенадцати. Увидел девчонку красивущую, и вот как-то, знаешь… не мог не нарисовать. Получилось, конечно, ужасно… Но с этого потом пошло-поехало.
– И что, много красивых девушек уже увековечил в своем блокноте?
Никита оторвался от рисунка и посмотрел на Нину снизу вверх. Глаза у него шутливо заблестели.
– Ну с тех пор я смекнул, что с девчонками гораздо приятнее знакомиться, а не рисовать их. Ну, ты знаешь, – он подмигнул ей, закрыл блокнот, сунул карандаш в карман штанов и поднялся.
Тут на участке появилась Туся, прошла через дырку в заборе.
– Нин! – крикнула она. – Пойдем с тобой на речку, пока солнце еще не так печет?
Нина кивнула:
– Да!
– Отлично! Я тогда за пледом… – И Туся исчезла.
Никита привалился спиной к яблоне и закурил.
– Слушай, – сказал он осторожно. Нине даже показалось, что он еще не решил, спрашивать или нет, – я все хотел… Не знаю, нормально или нет, но все-таки… А что у нее в ухе? Я давно заметил, думал, может, наушники. Но не один ведь она будет всегда таскать… И говорит она странно, как будто нерусская…
– Слуховой аппарат, у нее из-за гриппа осложнения, по-моему, лет в десять были. Она поэтому говорит с легким акцентом. Так у всех людей бывает, у которых проблемы со слухом.
Никита кивнул и выдохнул дым.
– А как с ней говорить надо? Она вроде обиделась в тот раз на шашлыках…
– Когда?
– Спросила, где я учился играть на гитаре. Я ответил, а она не услышала…
– Она не обиделась, а расстроилась. Ей очень тяжело дается глухота. Поэтому мы стараемся говорить четко, и обязательно чтобы она видела наши губы. Она умеет по ним читать. Просто делай то же самое. Не опускай голову, не мямли…
– Аааа… – он затянулся. – Жалко, симпатичная девчонка.
Нина серьезно посмотрела на него и нахмурилась.
– А что, глухота делает ее менее симпатичной?
– Не заводись так. Ничего плохого не имел в виду. В моих глазах симпатичная девочка остается симпатичной несмотря ни на что, просто все люди разные… Если ей кто-то понравится, а его отпугнет…
– Значит, он дурак, – сурово перебила Нина.
Никита выдохнул дым, который тут же скрылся в листве яблони.
Собиралась гроза. Ветер вмиг переменился и из теплого и легкого стал сокрушающим и сбивающим с ног. Листва деревьев трепыхалась в воздухе. Небо посерело.
– Столько дней жара стояла, пусть польет, – сказала бабушка, глядя в окно. – Только бы успели доехать…
Нина, читающая в кресле, кивнула. Почти в эту же секунду она услышала, как открылась входная дверь, и дедушка, появившись в гостиной, потрепал Нину по макушке.
– Давайте чай попьем, – сказал он и добавил, когда бабушка собралась уйти на кухню: – Сонь, я еще Никиту пригласил.
Бабушка кивнула.
Нина постаралась вернуть все свое внимание истории Мартина Идена, но в голове, как неоновая вывеска в темноте, высвечивалось одно и то же имя. Никита. Никита. Никита.
Нина раздраженно вздохнула и захлопнула книгу.
Стол бабушка накрыла в гостиной. На белой скатерти стояли четыре сервизные чашечки и такой же сервизный чайник. Рядом с чайником в изящную вазу бабушка поставила букет желтых тюль- панов.
Под шум хлынувшего дождя все сделали первые глотки.
– Никита, вы бы позвонили домой, сказали, что у нас задержитесь. Вечер, почти ночь, да еще и дождь. За вас, наверно, волнуются, – сказала бабушка, пододвигая ему поближе вазочку с конфетами.
– У меня никого нет, – ответил Никита.
– Как? Совсем никого? – бабушка быстро укротила свое любопытство и добавила: – Извините за вопрос.
– Да ничего. Папа умер, когда я был маленький, мама тоже, болела. Меня бабушка растила, но она тоже умерла. Так что… да, совсем никого.
Нина удивилась. Как это можно жить совсем одному? Когда никого родного на всем белом свете?
Никита, сидящий напротив, вдруг посмотрел на нее поверх тюльпанов. Нина смутилась и отвела взгляд.
На втором этаже жалюзи стали биться об открытые окна.
– Боже мой! – спохватилась бабушка. – Там же сейчас у нас потоп будет!
Она поднялась. Дедушка встал следом, видимо, намереваясь помочь.
– Нина, закройте все на первом этаже… Как сверкает! – бросил дедушка и вышел из комнаты.
Нина поставила чашку на стол и тут же стала обходить большую гостиную по периметру. Легкие светлые занавески трепыхались от ветра.
– Ты не мог бы… кажется, на кухне было распахнуто настежь… – сказала Нина Никите.
Когда он вернулся в гостиную, она уже закрывала последнюю форточку.
– А Джин? – спросил Никита.
Нина вскрикнула и подбежала к входной двери. Бедный пес сидел на крыльце. Длинные уши его трепыхались, как занавески в комнате.
– Заходи! – Нина быстро промокнула собаку полотенцем и только после этого разрешила идти в комнату.
Когда Нина вошла в гостиную, Никита сидел в кресле, там, где она недавно читала, и держал ее книгу в руках.
– Интересно?
– Нормально. А что, ты читал?
Он повертел книгу в руках и положил на чайный столик, стоящий рядом.
– Не-а. Не люблю читать. Ну как-то… вот не мое, и все.
Нина подумала, что это плохо, но вслух ничего не сказала. Она встала около окна, лицом к Никите, и стала оглядывать комнату, думая, что бы поделать. И где, в конце концов, бабушка с дедушкой?! Тут, между прочим, чай остывает! Чай остывает, а атмосфера…
Нина почти решилась спросить Никиту, как он относится к стоящей почти весь месяц жаре, чтобы перерезать наконец удушающую нить молчания, когда окно, которое она так и не закрыла до конца, вспомнив про Джина, вдруг поддалось порыву ветра и распахнулось. Все легкие ткани вмиг взлетели: и ажурные занавески, и юбка Нининого платья. Волосы устремились вверх так, словно перестала действовать сила притяжения… Нина на долю секунду закрыла лицо руками, стараясь защититься от ветра, который окутал ее, как одеяло, и не давал дышать.
Наконец ветер прекратился, и она смогла вздохнуть. Нина опустила руки и открыла глаза. Рядом стоял Никита. Видимо, он захлопнул форточку.
Нина никак не решалась поднять глаза выше, так и смотрела на стык его шеи и футболки и сжимала за спиной ладошки. Она вдруг подумала, что будет грустно, если он поднимет ее подбородок пальцем. Она тогда в нем разочаруется. Когда он поднял руку, Нина затаила дыхание. Но он не собирался трогать ее подбородок… Кажется, он хотел провести ладонью по ее щеке…
– Ну и льет! – сказал дедушка, входя в комнату.
Нина выдохнула и отступила от Никиты. Он тут же уронил руку на подоконник и непринужденно оперся на нее.
Больше Нина в этот вечер с Никитой вдвоем не оставалась. Она сидела в кресле с большой спинкой, скрывающей ее ото всех, у камина, который зажег дедушка, и делала вид, что читает, задумчиво водя пальцем по губам.
Глава пятнадцатая
Нина сидела на крыльце рядом с Джином и задумчиво смотрела на Никиту, выходящего из дедушкиного «Москвича». Закатное солнце подсветило его светлые волосы, он приложил ладошку ко лбу, как козырек, потому что впервые забыл надеть свою кепочку.
Нина удивилась. Как это так, вот человек просто стоит, с дедушкой ее о чем-то говорит, даже солнце ей не загораживает, а сердце у нее колотится как сумасшедшее.
Наконец он посмотрел на нее и, улыбнувшись, кивнул. Нина едва заметно подняла уголки губ (на настоящую улыбку у нее просто не хватало духу – так сильно ее волновало его внимание) и опустила руку на спину Джина, чтобы чуть-чуть отвлечься.
После того грозового вечера, как его окрестила Нина, отношения между ними стали какими-то странными. Они как будто двигались навстречу друг другу, но осторожно, нежно покачиваясь… как лепестки на воде. Нина не знала, куда себя деть. Впервые, с тех пор как она призналась себе в симпатии к этому задорному, яркому, хулиганистому деревенскому мальчишке, увидела намек и на его чувства к ней. Не то чтобы он открыто оказывал знаки внимания… Нет, все проявлялось на уровне чувств, взглядов, атмосферы между ними. Стоило им столкнуться в дверном проеме, когда дедушка приглашал его выпить чай, или когда он намеренно делал круг по двору, выйдя из гаража, чтобы просто сказать ей: «Привет, Нина», – в такие моменты она терялась, потому что теперь не было в нем нахальной самоуверенности и бесшабашности, какая была в первые дни их знакомства и которая отвратила ее от него. Теперь Нина видела какую-то проникновенную искренность, и эта искренность смущала ее так, как никогда не смущали комплименты ухажеров, их букеты, подарки и другие знаки внимания.