Нина обрадовалась. Наверно, если бы он ответил иначе, все любовное наваждение сразу бы рассеялось.
– Я бы даже и дальше пошел учиться, да что делать? – продолжил он. – Я вот рисую, да и все. Какой толк?
– Что ты, любое увлечение можно превратить в любимое дело. Нужно только не забрасывать и немножко подумать.
Он кивнул, и они снова замолчали. Наконец Никита убрал карандаш за ухо и стал закрывать блокнот.
– А что? Даже посмотреть не дашь? – удивилась Нина.
– Как-то не люблю показывать.
Нина терпеть не могла выпрашивать, поэтому кивнула. Но вдруг ей в голову пришла мысль.
– А дай блокнот и карандаш… Обещаю, смотреть не буду. Я хочу только написать на обороте что-нибудь…
– Что?
– Ну, что-нибудь на память.
Он пожал плечами и протянул ей карандаш и блокнот. Нина долго не думала. Еще с начала свидания, тогда, когда он кинул камешек в ее окно, в голове стало крутиться одно стихотворение…
Когда она вернула ему карандаш и блокнот, он прочитал:
Шепот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья,
…
Ряд волшебных изменений
Милого лица…
Она намеренно написала только свои любимые строки.
– Сама придумала? – спросил Никита.
– Нет, – улыбнулась Нина, – один очень хороший поэт.
– Красиво.
– Правда?
Никита закрыл блокнот и осторожно убрал его назад, в корзину.
– У меня такое ощущение, – наконец сказал он, – что, если бы ты их не написала, я бы, может, и не подумал, что красиво. А ты написала, я прочитал и сразу подумал о тебе. Вспомнил тебя вот такую, растрепанную… только не обижайся… на рассвете, с усами от вишневого компота над верхней губой, поэтому да, я правду сказал. Красиво.
Он с улыбкой наблюдал, как она поспешно провела ладонью по губам, чтобы убрать вишневые усы. А потом тоже посмотрела на него и улыбнулась смущенно.
Когда он проводил ее до дома и ушел к себе, Нина еще долго стояла у окна, глядя ему вслед. Бабушка с дедушкой пока не вставали. Она легла в кровать прямо в одежде и уснула с тихо бьющимся сердцем и счастливой улыбкой на губах.
Глава девятнадцатая
Утром за завтраком бабушка поинтересовалась:
– Где ты все время пропадаешь, кошечка моя?
– Из речки со своей бандой не вылазят, – сказал дедушка с улыбкой.
Нина только кивнула и улыбнулась. Свою банду, как называет их дедушка, она видела за последние несколько недель совсем редко.
Когда Никита не возил дедушку по делам, он всегда звал ее куда-нибудь: покататься на велосипедах в лесу, поплавать на лодке, пройтись по полю на закате… И Нина соглашалась. И отказывать, если уж совсем честно, ей нисколько не хотелось. Летний день растягивался в вечность, когда Никита оборачивался, чтобы посмотреть на нее. И постепенно случалось то, чего она и хотела: она стала чувствовать себя с ним так же хорошо и безмятежно, как со своими друзьями. Она смеялась рядом с ним, даже легонько касалась его, если очень хотелось, лохматила волосы, совершенно бесцеремонно и мило хватала за запястье, чтобы посмотреть, сколько времени, а в кармане его штанов теперь почти всегда можно было обнаружить ее резинку для волос.
Как-то Никита с интересом спросил ее:
– Слушай, а пойдешь со мной на рыбалку? Только надо утром. Встанешь?
Раньше Нина никогда не ходила на рыбалку, но из всего предложения она услышала только слова «со мной», поэтому сказала:
– Я же встала в четыре утра ради ресторана под открытым небом. И вообще, я жаворонок!
– Запомню, – ответил он.
И Нина не сомневалась, что он действительно запомнит. Она чувствовала, что он внимателен к ней настолько, что слышит (именно слышит) все то важное (и не очень), что она рассказывает о себе.
Вскоре в папке «Нина» в Никитиной голове прибавилась пометка, что ее ни в коем случае нельзя брать с собой на рыбалку. Первое время она спрашивала у него обо всех снастях и других нюансах: «А откуда ты знаешь, что здесь есть рыба?», «А где ты покупаешь червей?», «А сколько вот так надо сидеть и ждать?» – а потом, стоило ему вытянуть из реки первую рыбешку, как Нина изменилась в лице. Она смотрела на дергающуюся рыбу, которую Никита отцепил от крючка и бросил в ведро, и молчала. Когда он выдернул из воды вторую и бросил быстрый взгляд на Нину, то не поверил своим глазам, так моментально произошла перемена ее настроения. По щекам Нины текли слезы, а сама она сидела около ведра и смотрела на рыбу.
– Никиточка, – она подняла на него блестящие и покрасневшие глаза, – давай отпустим, а? Ну пожалуйста… она ведь мучается.
Он даже растерялся.
– Совсем отпустить?
– Совсем. – Глаза Нины стали блестящими, а кончик носа покраснел. – И больше сегодня давай не будем ловить. Давай больше не будем, ну, Никиточка, – добавила она.
Как ему не хотелось отпускать свой улов, если бы кто знал! Он совсем не воспринимал рыбу как… ну, как что-то живое, что может нуждаться в жалости. От вида избитой собаки у него всегда разрывалось сердце, и он был готов спасти несчастное животное, как сделал это с Нининой кошкой, но рыба… Как можно ее жалеть? Это ведь еда.
– Ну что тебе стоит… – Нина потерла нос и провела ладонью по глазам, вытирая слезы.
Никита взял ведро и вытряхнул из него свой скудный улов. Когда он повернулся к Нине, глаза у нее все еще были на мокром месте, но на губах уже играла благодарная, ласковая улыбка. Сердце его, сжимавшееся при виде ее слез, тут же как будто свободно вздохнуло.
– Спасибо, – сказала она и осторожно, будто робея, прижалась к нему.
Никита замер. Через секунду, конечно, прижал ее крепче, но в те первые мгновения он был поражен тем, как приятно с ней вот так просто стоять. Он даже подумал, что нужно было тогда не поцелуя добиваться, а обнимать. Когда она пошевелилась, он легко опустил руки. Не хотелось ломать то хрупкое, что они вокруг себя возвели за эти несколько недель.
– Теперь опять весь день лицо будет красное… – проворчала она, поворачиваясь к реке. – Ты знаешь, у меня есть отвратительная особенность. Если я хоть слезинку пущу, это всегда будет заметно по меньшей мере еще сутки. Не знаю, что делать. Особенность, конечно, ужасная…
Когда Никита возил дедушку по делам, Нина проводила время с друзьями, но больше – с Тусей. Она рассказывала ей про все свидания.
– И знаешь, что мне нравится в нем больше всего? – говорила Нина с улыбкой.
– Нет, – отвечала Туся с искренним интересом.
– Он открыт новому, понимаешь? Есть такой тип людей… чаще – не очень образованных, которые вдруг становятся такими принципиальными в своем невежестве, что просто ужас. Те, которые даже допустить не могут мысли, что над чем-то непонятным им стоит подумать, а не считать это бессмыслицей… Он не такой. Он готов… нет, он хочет знать больше, понимаешь… Есть в нем вот эта приятная живость ума, которая постоянно толкает его к чему-то большему. Как-то я спросила у него, согласен ли он прочесть что-то, что раньше ему казалось скучным. Он сказал: «Да». Понимаешь, без недовольства сказал, не чтобы доставить мне удовольствие ответом. Он правда не против. Он не считает недостаток образования ни своим особенно положительным качеством, ни непреодолимой пропастью, понимаешь? А вообще, он очень умный. Правда, он как-то по-житейски умный… Не знаю, как объяснить… Вот недавно они с дедушкой говорили о физике, а я в ней как дерево, поэтому просто молчала и слушала… Так вот, он не знал формулу вычисления давления. Дедушка откопал задачник еще своих школьных лет и пристал к нам с Никитой. Задача такая: кто больше давит на поверхность – слон или маленькая девочка. Я помню, что тут все сложнее, чем кажется… Так вот, представляешь, Никита не знал формулу давления, ну, сила на площадь… И он просто логикой эту формулу сам вывел. С помощью рассуждений. Представляешь? Он как-то пришел к этому… что-то вроде того, что девочка массой своего тела давит точечно, а у слона четыре ноги… Ладно, я не запомнила. Но он умный! Я все больше восхищаюсь им…
– И влюбляешься.
– Да.
Как-то она и Никита сидели на старом пирсе. На Нине было светлое платье, распущенные волосы трепал теплый ветер, а ноги она опустила в воду.
– Это можно носить? – спросила Нина.
Никита покачал головой, а потом замер:
– Носить на себе или с собой?
– На себе.
– Нет.
– А с собой?
– Ага.
Нина задумалась:
– То есть ты загадал что-то меньше подушки, неживое, что-то, что может быть любого цвета и что можно носить с собой… Телефон?
– Ты правда думаешь, что я бы загадал телефон?
– Действительно, о чем это я, ты же даже время по наручным часам смотришь. Кстати, который час?
– Почти шесть.
Нина согласилась, что сейчас действительно почти шесть. Жара спадала, появлялась вечерняя прохлада.
– Клатч?
– Что?
– Забудь. Это еще более дикое предположение.
Они помолчали. Нина болтала ногами в воде. Наблюдая, как стрекоза летает над речкой, она вдруг случайно посмотрела на Никиту. Он смотрел на нее. Она чуть улыбнулась, наклонив голову к плечу.
– У тебя глаза как небо перед грозой… Как интересно, глаза-гроза… – негромко сказала она. – У тебя гроза, как небо перед глазами… Это тоже имеет смысл, хотя все-таки нет…
В ее светлых волосах играло солнце. Он улыбнулся этой бессмыслице, которую она произнесла, и, убрав прядь волос ей за ухо, погладил ее щеку.
– Поцелуешь меня? – совсем тихо спросила она.
Игра, которая развлекала их до этой минуты, уже была позабыта.
– А пощечину не словлю?
Нина удивилась, как интересно сочетались в его вопросе шутка и серьезность.
Она покачала головой и прикрыла глаза. Она слышала и чувствовала его теплое дыхание. Сердце трепетало мотыльком, живот скрутило от волнения… Он нежно коснулся губами уголка ее губ. Нина открыла глаза. Лицо его все еще было близко.
– Неожиданно, – сказала она.
Он молча поднялся, а потом протянул ей руку. Домой они шли в тишине. Нина смотрела под ноги и старалась вернуть себе способность трезво мыслить. Она правда хотела, чтобы он поцеловал ее… Столько прекрасных качеств она увидела в нем за время их общения, что, кажется, почти потеряла голову… Или нет, не так, лучше сказать «по уши». А он ее не поцеловал…