Оказавшись на втором этаже, Нина замерла. Здесь пахло гораздо приятнее, чем на первом. Соломой, дождем и свежестью. А на потолке было огромное круглое окно, под которым стоял небольшой столик, накрытый белой скатертью. На столике Нина разглядела торт, чайные кружки и термос, который совсем не сочетался с утонченностью белой скатерки, но который, по непонятной Нине причине, только добавлял атмосфере уюта.
Никита отодвинул для Нины стул (как-то она говорила ему, что ей было бы очень приятно, если бы он так делал). Она села.
– Посмотри наверх, – шепнул он ей на ухо, и кожа ее покрылась мурашками от тепла его дыхания.
Нина подняла голову. Огромное звездное небо заглядывало в окно и подмигивало.
– Господи, какие яркие звезды…
– Это потому, что город далеко, – сказал Никита.
А Нина подумала: «Нет, потому что ты рядом».
– Что это за место? Такое окно…
– Не знаю, нашел, когда с парнями лазил по заброшкам в детстве, – его голос доносился откуда-то сзади. – Наверно, кто-то хотел себе сделать что-то вроде мастерской… ну, я имею в виду, здесь, на втором этаже. Первый-то точно для животных.
Вдруг полилась тихая музыка, в которой иногда слышались шумы. Нина повернулась.
– Боже мой, ты и проигрыватель для винила притащил!
– Бабушка любила слушать. Я подумал, что музыка с телефона как-то… не в твоем вкусе.
– Что это у меня за вкус такой? Что комната моя мне подходит, винил подходит, альбом а-ля СССР подходит – это про Тусин подарок вспомнила, – а современные технологии не подходят.
Никита улыбнулся, достал из кармана зажигалку и поднес к свече, стоящей на столике. Тут же возник небольшой прыгающий островок света. Луны, подглядывающей в окно на потолке, ярких звезд и этой свечи было вполне достаточно, чтобы все отчетливо видеть. Никита разлил чай из термоса. Нина тут же почувствовала запах мелиссы и мяты. Потом разрезал торт.
– У нас есть еще минута, – приглушенно сказал он, достал из кармана свечку и вставил в торт, а потом поднес зажигалку. – Так… – посмотрел на часы, – ровно сорок пять минут. Поздравляю, теперь ты официально родилась. Загадывай желание.
Нина смотрела на Никиту, одна часть лица которого была освещена свечой, а другая была немного в тени; слушала какой-то приятный советский джаз, и сердце ее от счастья било крыльями в груди. Какое загадывать желание, когда все уже сбылось? Нина закрыла глаза и с тихим счастьем в сердце, ни о чем не думая, просто задула свечку.
Они сидели под этим звездным окном, наверное, несколько часов. Много говорили, иногда танцевали, иногда молча смотрели наверх, на звезды. Чай уже давно остыл даже в термосе, а уходить из этого амбара – кто бы мог подумать! – Нине совсем не хотелось. Когда Никитины часы показали, что время близится к рассвету, он молча подав руку, пригласил Нину на последний на сегодня танец. Но они не танцевали. Так и замерли, целуясь. Все как в тумане.
Легко, тепло, громко бились сердца…
Небо уже стало голубеть, когда Нина прокралась в свою комнату, распрощавшись с Никитой. Все-таки нет ничего лучше тихого счастья! Что эти бабочки в животе, что это волнение… Самое сладкое – уверенность в самых сильных, самых спокойных чувствах. Одинокая настольная лампа так и горела, как они ее оставили перед уходом. Нина подошла выключить, когда взгляд ее упал на снимок мамы и ее первой любви. Задумавшись, Нина перевернула его и еще раз прочитала надпись: «2005 год. Мой Димочка! Не забывай обо мне в армии. Я тебя очень жду. Люблю. Не могу не любить!» 2005 год… Мама здесь в том же возрасте, что и она, Нина. «Ты можешь себе представить, в моем возрасте она уже была мной беременна», – сказала Нина Тусе как-то. Все, что она когда-то слышала: все разговоры про ее непохожесть ни на кого из родителей, бабушкина резкость с гостьей, которая все никак не хотела замолчать, Никитино замечание, что если бы он не видел ее отца, то подумал бы, что вот он, на фотографии, – все завертелось в голове, все соединилось, как бывает, когда наконец обратил внимание на детали, которым раньше не придавал значения, потому что ничего и не искал. Нина села на кровать. В молчании она просидела так до тех пор, пока не послышался шум на кухне. Нина знала, кто просыпается раньше всех. Она спустилась вниз. Бабушка сидела за столом и пила кофе.
– Боже мой, Нина, как ты рано… А почему такие красные глаза? Плохо спала?
Нина села за стол, напротив бабушки, и положила прямо перед ней найденную фотографию.
– Бабушка, – спросила она с нездоровым спокойствием, – мой папа мне не папа?
Глава двадцать третья
Бабушка молчала, но Нина по растерянному выражению, которое появилось в ее глазах на несколько секунд, все поняла.
– Лучше тебе поговорить об этом с мамой, Нина, – сказала бабушка.
Она поднялась, налила Нине кофе, поставила перед ней кружку и положила руку ей на голову.
– Выпей, Ниночка. А я разбужу Олю.
Нина держала ладони на кружке, пока ждала, и, что удивительно, совсем не чувствовала жара. В голове была какая-то странная, совсем неуместная пустота. Вроде и подумать есть о чем, а мысли совсем не появляются.
Мама опустилась на стул напротив. Нина не подняла на нее взгляд, все так же упорно смотрела на стол и держала ладони на кружке. Только краем глаза Нина заметила красивый мамин халат, похожий чем-то на восточные накидки. Мама надевала его обычно по выходным и не спеша жарила блинчики или накидывала по ночам, чтобы подойти к болеющей Нине и проверить ее температуру.
Мама взяла фотографию, лежащую на столе.
– Что получается, – сказала Нина тихо, – мой папа… – она остановилась, чтобы вздохнуть и не заплакать, – все-таки не мой, да?
– Он твой папа, – уверенно сказала мама. – Он тебя растил, безоговорочно любил и искренне заботился о тебе.
– Только похожа я вот на того молодого человека. В мой год рождения ты сидишь на его коленях, мама. Я раньше просто внимания не обращала, потому что и не думала ни о чем таком… Хотя ведь черным по белому написано. 2005 год… Мой Димочка… Люблю… За несколько месяцев ты ведь не могла взять и сразу полюбить другого, да еще и сразу же забеременеть… Мам, – Нина наконец подняла уставшие от бессонной ночи глаза, – ну я ведь не дура. И не маленькая уже.
Мама подперла рукой подбородок.
– Ты действительно не маленькая и уж тем более не дура, – сказала она, оглядывая Нинино лицо. – Ты только не думай, что у тебя нет папы. Он у тебя есть. Поверь мне, он у тебя лучше всех на свете. А вот этот мальчик на фотографии… Это маленький, слабый мальчик. Мне было пятнадцать, когда мы познакомились. Он – постарше, оканчивал школу. Как-то, – мама пожала плечами, – совсем сошли с ума от любви, ни о чем не думали… Я на этой фотографии еще не знала о беременности, хотя был уже второй месяц. Он в армию уходил. Тогда еще служили два года. Я пообещала ждать. Мы даже пожениться сразу после армии собирались. Все серьезно, все по любви. О беременности я ему написала через месяц. Ему первому сообщила. Так боялась родителям говорить, что чуть тебя не потеряла от страха. Он сказал, что рад. Я думаю, Нина, что он правда был рад и правда был очень влюблен. Сказал, что, когда вернется, мы будем вместе. И я решилась рассказать папе.
– Ты боялась дедушку?
Мама слабо улыбнулась:
– Это он с тобой ласковый и нежный, а быть дочкой офицера, Нина, очень тяжело. Даже горбить спину за столом я не имела права и могла получить такой выговор… Ну да ладно, что об этом сейчас говорить…
– Они ругались?
– Они были растеряны, но ни в чем не упрекнули и помогли. Тяжело это было…
– А… он, – Нина не знала, как его назвать, – что?
– Он приехал. Я его очень любила, Нина… честно говорю, была такая любовь, что никаких сил не было думать… Но, понимаешь, Нина… Я тебя любила на тот момент уже полтора года, я тебя знала и готова была не спать ночами и быть взрослой ради тебя. А он тебя еще не знал, ты была незнакомкой для него… Он честно пытался. Но пришлось искать работу, без образования его никуда не брали, только грузчиком или все в этом роде. А учиться, сама понимаешь, возможности не было. Нужно было кормить тебя. Мои родители, конечно, помогали, даже квартиру оплачивали. Но папа считал, что ответственность за семью на мужчине и ясно давал это Диме понять. А Дима… Дима не смог. Не был он готов к бессонным ночам сразу после армии, к необходимости работать без выходных, к отсутствию перспектив. Как-то вечером он извинился и ушел, – мама провела ладонью по глазам. – Ушел, да. Я пыталась работать сама, но папа, мой папа, сказал не выдумывать, что он позаботится о нас. Я жила с родителями, растила тебя.
– А папа? Мой папа… Вы же говорили, что у вас любовь со школы.
– У него ко мне, – кивнула мама. – На танцы приглашал, всегда давал списывать, шоколадки таскал. Ты видела его школьные фото, Нина? Смешной такой, да? Очень раздражал меня своим вниманием. Когда я влюбилась в Диму, я так грубо попросила его не лезть, что он действительно оставил меня в покое. Школу я оканчивала на домашнем обучении, поэтому мы случайно встретились через несколько месяцев после того, как Дима ушел. Он удивился, что у меня ребенок. Я спросила, разве не ходили слухи. Он сказал, что ему плевать на слухи. Я тогда была, Нина, совсем слабенькой и нисколько не красивой. По ночам плакала, днем о тебе заботилась. Понятия не имела, как дальше мы с тобой будем, не всю же жизнь на шее у родителей… О любви тогда речи не шло. Мы дружили. Он иногда присоединялся к нам, когда мы с тобой гуляли. Снова стал сладости таскать. И постепенно… Он ведь тоже тогда учился, денег мало было. Но когда у тебя было воспаление легких, он покупал лекарства на свои деньги и даже притащил тебе огромного плюшевого мишку, чтобы порадовать. Ты помнишь этого мишку?
Нина кивнула. Огромный белый медведь, больше трехлетнего ребенка, она только недавно согласилась перетащить его на чердак.
– Потом мы влюбились, поженились… Тебя растили. Я боялась какое-то время, что Сережа будет относиться к тебе снисходительно, а он оказался лучшим папой, какой у тебя только мог быть. Только, Нина, я прошу тебя, не расстраивайся, пожалуйста. Дело ведь не в тебе и даже не во мне, дело было в том, что Дима просто оказался мальчиком, которому не хватило сил пройти через трудности. Да и бог с ним…