И вот два вокалиста — Майя Булгакова и Александр Некрасов, этот московский Монтан, двойник, подражавший своему парижскому оригиналу, — его, как и любвеобильного француза, осаждали толпы поклонниц, требовавших на концертах «бисировать» чуть ли не каждую песню, — вместе с квартетом Петренко вошли в программу «Молодые москвичи».
Программа была уже почти готова, когда «папа» — Разниковский пригласил Володю Петренко послушать новую певицу, пришедшую в «Первый шаг».
С Фармаковским за роялем Майя спела в тот вечер «Скалинателлу» на итальянском языке и «Коимбру» на испанском.
А когда знакомство состоялось, Петренко без всяких раздумий попросил у «папы» разрешения пригласить Майю в свой квартет. «Папа» же, улыбнувшись, сказал, что он лично не возражает против такого содружества, наоборот, приветствует его, но пока, возможно, придется повременить. Дело в том, сказал Разниковский, что он должен представить Майю Юрию Сергеевичу. «Папа» уважал Саульского, видел, как тот трудится с новым оркестром, и знал, что он ищет певицу для своей программы.
Петренко тоскливо посмотрел на Разниковского и на Майю и хотел было уйти, но в это время Майя вдруг обратилась к Разниковскому:
— Эммануил Самойлович, но ведь одно другому не мешает. У Юрия Сергеевича я не буду занята полностью, если он, конечно, возьмет меня…
— Возьмет, — без тени сомнения сказал «папа». — Но что получится? Вы работаете с Фармаковским, будете работать с Саульским — и еще с Петренко? Силенок-то хватит? Ведь вам еще на работу ходить нужно!
— А я и там пою!
— Как?! Во время работы?
— Во время обеда…
Вот так было год назад, когда Майя Кристалинская впервые встретилась с Володей Петренко.
Она начала работать с Саульским и все же выкраивала время и для квартета Петренко, пела с ним свой небольшой репертуар и постепенно переходила с иноязычных песен на русские — да и немодно становилось петь на чужих языках, своих хороших песен появлялось все больше и больше. Стал писать песни и Петренко, увлеченный не только аккордеоном, но и композицией, для квартета он сочинял инструментальную музыку, а к песням перешел, когда появились вокалисты.
Одну из его песен пела и Майя, автор стихов ей был хорошо известен — Аркадий Арканов…
Песню Владимир Петренко написал специально для Майи.
Ты ушел, ничего не ответив,
И всю ночь провела я без сна.
Для меня был закат на рассвете,
А кругом разливалась весна…
Это была песня о неразделенной любви — такое бывает очень часто. И не реже бывает то, что произошло — с весной «уплывали надежды, уносимые вешней водой», а потом все закончилось, потому что «весенние талые воды угасили былую любовь». И — «ни к чему начинать все сначала».
Репетиции шли на Кузнецком мосту, в большом доме, где жил Петренко, в его просторной квартире с окнами на проезжую часть, всегда полную обычно спешащими москвичами и машинами, которым не просто было разъехаться на узкой, горбатой улочке. Летом, как правило, окна в доме бывали распахнуты, и прохожие, несмотря на спешку, останавливались на несколько минут: квартет играл так, что толпа разбухала под окнами — ну как не послушать этот торопливый аккордеон, подгонявший его контрабас, журчащий кларнет и всхлипывающую гитару! И женские голоса — один высокий и словно прозрачный, затем его сменял голос пониже, неторопливый и негромкий, и было в нем нечто такое, что заставляло остановиться..
Пели за окном две Майи, пока их имена еще никто не знал, узнают позже, но их можно было увидеть после репетиции вместе с музыкантами, державшими в руках Зачехленные инструменты, они выйдут из дома на Кузнецком и, попрощавшись с ними, впишутся в этот спешащий поток на узкой улочке, чтобы влиться потом в другой поток, несущийся по широкому Охотному ряду, а тот, в свою очередь, растворится на широком тротуаре улицы Горького. На сквере у памятника Пушкину обе Майи сядут на скамейку, купив предварительно по брикетику мороженого, и будут осторожно откусывать его маленькими порциями, чтобы, не дай бог, не застудить горло. Посидят, поговорят сначала о чем-нибудь веселом, затем перейдут к теме, которая уже давно обсуждается ими: Майя Булгакова будет убеждать Майю Кристалинскую переходить на работу в эстраду, а Майя Кристалинская станет убеждать Майю Булгакову совершить этот подвиг вместе.
Покончив с мороженым, они разбегутся в разные стороны и встретятся вечером на концерте в ЦДРИ, где вначале выступит Майя Булгакова, а Майя Кристалинская, стоя за кулисами, постарается не упустить ни одного звука в ее песне, когда же Майя Булгакова под шелест долетающих за кулисы аплодисментов появится перед ней, Майя Кристалинская обнимет, скажет: «Хорошо, молодец» — и поцелует в пылающую щеку. Потом все будет точно так же, но — наоборот: Майя Кристалинская появится на сцене и, спев свои две-три песни, уйдет за кулисы.
Но вскоре Майя Булгакова все же оставит ЦДРИ, ей предложат роль в картине, которая Булгакову очень увлечет, и она будет «жить» в павильоне «Мосфильма», порог ЦДРИ переступит через несколько месяцев, и не для того, чтобы петь, а чтобы послушать голос Кристалинской, по которому соскучилась; она уже оставит мечту стать певицей, кино ее уже затянет полностью, и Булгакова останется в нем до конца своей жизни как актриса редкого дарования, ей будут удаваться любые роли, большие и маленькие, в фильмах заметных и неудачных, но достаточно в титрах появиться ее фамилии, как интерес к нему сразу возрастет, ее появления на экране будут ждать, а дождавшись, зал притихнет и станет свидетелем того, как эта худенькая женщина с умными глазами воскресит еще одну частицу души русской женщины, отличную от тех, что раскрывала она в других своих фильмах.
А их телефонные звонки друг другу не прекратятся никогда. Видеться они будут редко, но непременно всякий раз, когда у Майи — новая программа, а у Булгаковой — премьера нового фильма, а потом снова на помощь приходил телефон…
И кто знает, не благодаря ли Кристалинской — но не ее совету, на который бы она не решилась, а благодаря голосу, резко выделявшему Майю среди многих певиц, — Булгакова, уйдя навсегда в кино, сделала единственно правильный выбор, давший России великолепную, самобытную киноактрису.
Может быть, и так…
Отлаженная однажды и, казалось бы, навсегда жизнь Кристалинской могла бы еще долго быть разделенной на две части — работа и концерты, первая — на восемь часов, вторая — на последующие шесть, и так почти ежедневно, если бы не прервалась неожиданной для нее поездкой в Закавказье, предложенной Госконцертом: Баку, Тбилиси, Ереван стали первыми этапами ее гастрольного турне, растянувшегося затем на двадцать пять лет. Летом пятьдесят восьмого все казалось ей в диковинку — поезда, встречающие автомобили, гостиницы, прогулки по незнакомым городам, банкеты — никаких ведь городов, кроме Москвы и незадачливого для нее Новосибирска, она не видела.
В Москве ее знали — ЦДРИ и все, кто был возле него, о ней говорили, и «крути на воде» расходились далеко. Интерес к ней начинался с ее красивой фамилии, затем появлялось любопытство — «говорят, что-то необыкновенное», в те дни, когда она пела, зал ЦДРИ задыхался от аншлага.
И когда позвонил Володя Петренко и сообщил, что предложил включить ее в бригаду артистов, едущую в Закавказье вместе с ним и его квартетом, и Госконцерт дал согласие, Майя обрадовалась.
Гастроли были двухмесячными, и Майя написала заявление на два отпуска — очередной и за свой счет.
Начальник КБ Леонид Иванович Машей, человек, который жил не только авиастроением, но еще и хорошо знал архитектуру, живопись и неплохо рисовал, углубился в заявление Майи, потом взглянул на нее, сидевшую перед его столом, и коротко спросил:
— Гастроли?
Майя ответила тоже коротко:
— Да.
— Надеюсь, уходить не будешь?
— Не знаю, — честно сказала Майя.
— Ладно; Я не могу тебе отказать мог бы, но не имею права мешать. Пой. — Машей подписал заявление, затем поднялся из-за стола и протянул Майе руку: — Успехов!
…Здесь, вдали от Москвы, о ней никто не знал, московский «десант» на кавказской земле, сплошь, за небольшим исключением, состоял из артистов без имени, но, как решили в Госконцерте, сумеющих обратить на себя внимание. Пока у них было одно достоинство — они из Москвы, а столица всего государства в столицы союзных республик плохих артистов не посылает, иначе самолюбивые кавказцы могли бы расценить это как недружественный политический акт «центра» по отношению к «окраине».
Были в концерте номера на любой вкус: и вокал — сопрано и тенор, и сцены из спектакля, и балетная пара, и вокальный дуэт. Я не называю фамилий, потому что сегодня они никому ничего не скажут. Но вот одну фамилию все же назову:
«Олег Бошнякович — художественный свист, — значилось на афише, и строчка эта тогда тоже ни о чем не говорила. Подумаешь, невидаль — художественный свист. Иногда приезжает на гастроли Таисия Савва — красиво свистит, ничего не скажешь, — разные мелодии, песенки. Но Олег Бошнякович, поверьте, — это другое дело! Мне не раз приходилось слышать его свист — и не на концертах, а в кругу наших общих друзей, и то, что он делал, — это для Книги рекордов Гиннесса. Блестящий пианист, ученик Игумнова и Нейгауза, этих корифеев русской пианистической школы, вдруг обнаружил еще одну грань своей феноменальной одаренности — вот этот самый свист. Оперы «Евгений Онегин», «Кармен» он свистел от начала до конца с небольшими купюрами! Я не знаю, чем Бошнякович ошеломил слушателей Закавказья, но думаю, что это не были модные шлягеры.
И наконец, последняя строчка афиши — «Майя Кристалинская — жанровые песни». Не будем сейчас протестовать против такого определения песен Кристалинской, простим безвестного составителя афиши. Для нас важно другое — это была первая афиша с именем Майи в ее жизни. Потом их будут сотни, но первая имеет одну особенность: при взгляде на нее, висящую на улице, обозначенный новичок с гордостью может считать себя артистом…