Кстати, о брачном ложе… Родион Щедрин в своей автобиографической книге рассказывал, упоминая о жене: «…На нее в КГБ, как нам недавно рассказал бывший чин, была целая гора доносов….У нас в спальне был вмонтирован подслушивающий микрофон… Конечно, мы предполагали, что нас подслушивают. Но прямо в спальне?.. Молодоженов?..».
Несмотря на небольшую площадь, расположились они в новой квартире втроем: молодожены и домработница Катя.
Катя работала в семье Щедриных еще раньше, когда был жив отец композитора. Позднее, поругавшись с матерью Родиона Константиновича, домработница перебралась в какую-то военную московскую семью.
«На второе утро нашей новой жизни, умудрившись опрокинуть на себя яичницу-глазунью, Щедрин, в сердцах, уселся в машину и покатил за Катериной. Ворвавшись в благочинное семейство безо всякого предупреждения, он побросал немудреный Катин скарб в чемодан, нацепил на нее пальто и под вопли офицерской жены, громко взывавшей к закону, уволок Катю к нам на Кутузовский. Русский человек склонен покоряться судьбе и напору…
Катя спала на кухне возле газовых конфорок, сооружая на ночь свою постель-раскладушку. Утром Катина опочивальня превращалась в место жаренья-паренья. Наступала ночь – обратно в спальню…» (Я, Майя Плисецкая).
Эпизод, очень показательный для жизни балетных звезд. О Галине Улановой, к примеру, рассказывали, что она могла только вскипятить чай, ничего больше на кухне не умела… Судя по рассказу танцовщика Большого театра Вячеслава Гордеева, решительно все в их доме с Надей Павловой, партнершей по сцене и жизни, делали поклонницы: готовили, убирали, даже стелили постель… Удивительная неприспособленность и, главное, нежелание заниматься бытом тут налицо. Судя по эпизоду с яичницей-глазуньей, из-за которой Щедрину пришлось прибегнуть к помощи домработницы, Плисецкая так же не обременяла себя домашними делами.
Конечно, это не главное и нет смысла осуждать ее за это.
– Любовь преображает каждое живое существо, придает смысл существованию, – говорил Родион Щедрин. – Я счастливый человек, потому что испытал это чувство в жизни. Если б я не встретил ее, то продолжал бы искать все эти сорок лет!.. В Майе Михайловне триста процентов женственности. Без нее я бы не написал такие балеты. Моя муза – моя жена…
– Я думаю, все обстоит немножечко наоборот, – говорила Плисецкая. – Это Родион Константинович продлил мою сценическую жизнь. Полагаю, что как композитор он мог бы обойтись без меня, а вот я без него – нет.
Отныне все свободные вечера они проводили в этом доме на Кутузовском, и не только в своем маленьком жилище: в другом подъезде обосновались Лиля Брик и ее последний муж Василий Катанян, разменявшие квартиру на Арбате на кутузовскую новостройку. Плисецкая и Щедрин и раньше были очень дружны с этой парой (Щедрин писал музыку к пьесе Катаняна «Они знали Маяковского», к одноименному фильму, а Катанян сочинил либретто для первой щедринской оперы «Не только любовь»), а житье по соседству сблизило их еще больше. С 31 декабря 1958-го встреча Нового года у Лили Юрьевны стала для Плисецкой и Щедрина доброй традицией, которую они свято соблюдали целых полтора десятилетия.
Лиля Брик и Катанян не пропускали ни одного спектакля Плисецкой и каждый раз отправляли на сцену огромные корзины цветов.
Майя Плисецкая и Родион Щедрин. 1964 г. Фотограф – Александр Еланчук
«Любви не нужны книги. Это книгам нужна любовная интрига».
«Решением самого Сталина Л. Брик получала третью часть (мать и сестры другие две трети) наследия Маяковского. И денег у нее водилось видимо-невидимо. Она сорила ими направо и налево. Не вела счету. Когда звала меня в гости, оплачивала такси. Так со всеми друзьями.
Обеденный стол, уютно прислонившийся к стене, на которой один к другому красовались оригиналы Шагала, Малевича, Леже, Пиросмани, живописные работы самого Маяковского, – всегда полон был яств. Икра, лососина, балык, окорок, соленые грибы, ледяная водка, настоенная по весне на почках черной смородины. А с французской оказией – свежие устрицы, мули, пахучие сыры…
Но в один прекрасный день Лиля оказалась нищей. Хрущев, правитель взбалмошный, непредсказуемый, безо всякого предупреждения приказал прекратить выплаты наследникам Маяковского, Горького, А. Толстого. Стабильно на Руси только горе да слезы. Лиля внезапно оказалась на мели. Стала распродавать вещи. Беззлобно итожила:
– Первую часть жизни покупаем, вторую – продаем…
И даже тогда Лиля делала царские подарки. Именно в ее безденежные годы она подарила мне бриллиантовые серьги, которые и сегодня со мной…» («Я, Майя Плисецкая»).
Корзины с цветами Майя Плисецкая получила и после очередной своей премьеры – в балете «Каменный цветок» С. Прокофьева в новой постановке Юрия Григоровича.
Как мы помним, «Сказ о каменном цветке» не удержался в репертуаре Большого театра, и вот теперь благодаря его новой редакции молодому балетмейстеру удалось показать много нового и интересного для советской хореографии. Плисецкая получила здесь заново сочиненную партию уже знакомой ей Хозяйки Медной горы.
Для постановки Григоровича была восстановлена вся партитура Сергея Прокофьева в подлинной авторской инструментовке, и это вернуло музыке драматизм и остроту звучания.
В постановке Лавровского партия Хозяйки изобиловала пантомимными моментами; она покровительствовала любви Катерины и Данилы, поддерживала мастера в его работе. Хозяйка в постановке Григоровича стала человечной и способной на любовь, страдающей и ревнующей. Такой образ стал еще более интересным для Плисецкой. Рассказывая о работе с Григоровичем, Майя Михайловна честно призналась в этом в своей книге:
«Хозяйка» Ленинградца два была мне много интереснее. Свежесть танцевальных комбинаций, очевидное спряжение их бажовскому образу верткой ящерки, разнообразие душевных состояний. Меня куда больше увлекла и захватила вторая работа. Новый спектакль был взят на гастроли в американский тур и прошел там хорошо. Я даже послала в Ленинград автору постановки приветственное письмецо, поздравляя его с удачей».
Известно, что первоначально танцы Хозяйки сочинялись балетмейстером для первой исполнительницы этой партии в Ленинграде – Аллы Осипенко. Теперь же, зная о природном прыжке и пластической выразительности московской исполнительницы, Григорович внес в партию новые фрагменты, сделав ее более танцевальной. Он не ошибся в Плисецкой: своим исполнением балерина внесла немалую лепту в успех спектакля. По словам балетоведа Н. Рославлевой, «мнения единодушно сходились на том, что в этой роли с блеском проявилось дарование артистки. Хозяйка ее была и обольстительной чаровницей, и повелительницей, и сказочной вещуньей, и таинственной ящеркой».
«Вокруг ее имени накручена уйма чертовщины, осуждений, ненависти, укоров, домыслов, сплетен, пересудов. Это была сложная, противоречивая, неординарная личность. Я не берусь судить ее. У меня нету на это прав…» – писала Плисецкая о Лиле Брик. Невольно возникает мысль: ведь и о самой Майе Михайловне можно сказать практически теми же словами. С одним уточнением: противоречивой личностью она никогда не была. Пожалуй, скорее цельной.
Со временем дружба Плисецкой с Лилей Брик сошла на нет, отношения разладились. По словам ее друга Сергея Николаевича, дело было в Родионе Константиновиче.
– Я могу пережить, когда унижают или обижают меня, – говорила балерина. – Могу этого даже не заметить. Но когда речь идет о Щедрине, меня начинает душить ярость.
«По странной ассоциации вспоминала в такие моменты Лилю Брик, как та тиранила Щедрина, заставляя его быть то личным водителем, то писать музыку для фильма о Маяковском, хотя это совсем не входило в его планы, и т. д., – рассказывал С. Николаевич. – На этом и поссорились, как потом выяснилось, навсегда. Щедрин эту тему никогда не поддерживал, а только напряженно молчал. И вообще разрыв с Лилей, не первый и не последний в череде других разрывов и расставаний, был, похоже, для них обоих особенно мучителен. Только Майя со свойственным ей чувством «несравненной правоты» пыталась все объяснить и оправдать, а Щедрину, человеку закрытому и сдержанному, любой разговор на эту тему был неприятен».
Кстати, именно Родион Щедрин, Лиля Брик и ее муж добивались по инстанциям (втайне от балерины) возвращения Плисецкой статуса выездной. Ну и сама Майя Михайловна, конечно, приложила к этому немало усилий. И только в 1959 году, после ее письма Н. С. Хрущеву, наконец-то достигшего своего адресата, председатель КГБ А. Н. Шелепин вальяжно принял балерину в своем холодном кабинете на Лубянке.
– Прочел Никита Сергеевич ваше письмо. Просил нас тут разобраться. Мы посоветовались и думаем – надо вам с товарищами вместе за океан отправиться. Никита Сергеевич вам поверил. У нас тоже оснований не доверять вам нету. Многое из того, что нагородили вокруг вас, – ерундистика. Недоброжелательство коллег. Если хотите, профессиональная зависть. Но и вы много ошибок совершили. Речи свои и поступки контролировать следует…
– Дядя ваш, господин Плезент, умер 7 апреля 1955 года в Нью-Йорке… – неожиданно добавил он. – Два его сына с семьями живут там же. Если они захотят встретиться с вами, что ж, мы запрещать не будем. Это уж ваше дело. Не бойтесь.
«Как они все это узнали? – мелькнуло в голове у Майи Михайловны. – Неужто следили, побывали на похоронах?».
Сомневаться в этом не приходится.
«Но я вовсе не хочу сводить всю трагедию моей семьи к родному дяде с американским паспортом в кармане клетчатого твидового пиджака», – писала балерина.
Трагедию семьи – нет. Но вот к печальной истории с зарубежными гастролями балерины наличие американского дяди отношение все-таки имело…
В самом деле, почему Плисецкую не выпускали на серьезные зарубежные гастроли до 1959-го и почему ее выпустили именно в тот год, да еще и деликатно подтолкнули к встречам и общению с американскими родственниками – остается тайной за семью печатями. Но думается, ничего случайного здесь быть не может…