«Болеро» я репетировала по прохоженным тропам, – подчеркивала Плисецкая. – Хореографические ноты были написаны, их надо было исполнить. ”Айседора” ставилась на меня.
Премьера ”Айседоры” состоялась в Монако. Там, в Монако, Айседора и погибла, удушенная своим шарфом. Пятьдесят лет назад. Было ей – пятьдесят. Мы как бы отмечаем две даты: мне тоже пятьдесят, но теперь уже с хвостиком…»
Возраст исполнительницы, конечно, учитывался балетмейстером – в «Айседоре» не так уж и много действенного танца. Прыжковая вариация под музыку «Марсельезы» – пожалуй, и все. Остальное напоминает пантомиму в стилистике немого кино. Удивительная пластика Плисецкой уместна и здесь; несомненно, она придает очарования этому небольшому балету. Запоминается сцена, когда героиня, сидя на полу, жонглирует воображаемыми мячиками – столько изящества и кокетливости… Диссонансом звучат, пожалуй, есенинские строки из уст Плисецкой-Айседоры: как известно, босоножка не говорила по-русски…
«В конце балета на сцену выбегают дети. Бежар поставил им мизансцены, не танец. Но дети важны. Это выражает идею школы Айседоры. Произношу в публику: “Я говорила о своей школе… но меня не понимали”. Понимают ли меня? Все – мистерия. Белокурая девочка подает мне в книксене букет полевых цветов. Бежар сам выбирал их сегодня в цветочной лавке. Правильный ли букет? Это тоже важно. С самого края авансцены я кидаю цветы в партер людям. Так делала Айседора. Цветы – это ее душа…
…Скрежет тормозов, двадцатишестиметровый шарф, шарф во всю сцену, опутывающий танцовщицу, словно шелковичный кокон. Темнота…
То, что я работаю с Бежаром, будоражило балетную Москву. Я не упускаю случая – интервью ли, телевизионная передача – рассказать о великом хореографе из Брюсселя, открывателе новых миров. Чиновников это бесит, руководство моего театра тоже, но я упрямо продолжаю “просвещение народа”». («Я, Майя Плисецкая»).
Уж упрямства Майе Михайловне было не занимать…
Любопытно одно из ее высказываний:
– По выступлениям в «Айседоре» я поняла, что она очень нравится геям. Видимо, у них хороший и утонченный вкус. Ведь «Айседору» далеко не все понимают.
Понимали действительно не все. Но как всегда, после битвы с чиновниками Плисецкая добилась премьеры «Айседоры» в Москве. И как всегда – полный успех и долгие овации. Балерина тридцать две минуты выходила на поклоны. «Одна, с детьми, с пианисткой, выводила взволнованного Бежара, вновь одна… С ярусов дождем стремились на сцену разноцветные лепестки роз. Это был счастливый для меня вечер. Москвичи выказали мне всю свою влюбленность, расположенность, радуясь вместе со мной свершившейся справедливости».
Майя Плисецкая в балете «Айседора». 1985 г. Фотограф – Бернардо Дораль
Тридцать две минуты несмолкающих оваций… Ненароком вспоминаются рассказы о клаке Большого театра, которая умела организовать овации. В частности, ее существование подтверждал и недавний Генеральный директор Большого Анатолий Иксанов:
– С одной стороны, это люди, увлеченные театром, потрясающе знающие все, что здесь происходит. Но, в то же время, это безобразие. Когда вдруг из лож раздаются дикие крики «Браво!» артисту, который еще ничего не сделал на сцене, это мешает зрителям, разрушает спектакль. Или когда в зале никого уже из зрителей нет, а клакеры, сбившись в кучу у рампы, вновь и вновь вызывают любимца на поклоны. И как не стыдно неким артистам выходить на подобного рода вызовы и кланяться? Кому? Это позор, и это вопрос воспитания артистов. Инициаторами этого являются они сами.
Но вернемся к «Айседоре». Несколько в другом ключе представлена ситуация с ее московским спектаклем в книге В. Лагунова «Шипы и розы Большого балета». Гастроли труппы Мориса Бежара в Москве должны были завершиться заключительным гала-концертом. Майя Михайловна просила Бежара дать ей возможность станцевать в нем «Айседору». Но тот по каким-то причинам не хотел, чтобы в концерте принимала участие Плисецкая. Представитель администрации Бежара спрашивал его: зачем он создает такую неудобную ситуацию? Ведь Майя Плисецкая была первой балериной, с кем он работал в Советском Союзе. И Бежар уступил.
«На самом же концерте, когда М. М. танцевала ”Айседору”, я оказался рядом с Бежаром в первой кулисе, – пишет В. Лагунов. – Плисецкая более 20 минут раскланивалась под нескончаемые овации и будто бы специально не замечала Бежара, который все время выкрикивал: “Браво, Майя!”. Наконец она его увидела, взяла на поклон. И он был счастлив. Позже М. М. мне скажет, что Бежар находился под влиянием Улановой и Васильева».
Сквозь лепестки роз и слезы умиления проглядывает еще один не очень приглядный эпизод, связанный с «Айседорой». В 1978-м этот балет показывали по телевидению Буэнос-Айреса. Происходило это во время гастролей Плисецкой в Аргентине. После исполнения бежаровского шедевра с ней состоялось интервью, и журналист неосторожно начал беседу не с того вопроса – правда ли, что сейчас вы не танцуете в тех балетах, которые не подходят вашему темпераменту? Видимо, легкий намек на сложности исполнения для возрастной балерины… Плисецкая переменилась в лице. «Глупый вопрос, – зло произнесла она. – Я не буду отвечать на него. Я же сказала вам, что буду отвечать только на вопросы об Изадоре. Ни о чем больше я говорить не буду».
И дальше, во время всего интервью – демонстрация явной недоброжелательности по отношению к собеседнику и высокомерия звезды… Увы, от такого общения с прессой лучше было отказаться.
Возможно, у плохого настроения балерины были серьезные причины. Из-за болезни было отменено одно из ее выступлений в Аргентине. По словам В. Лагунова, пресса негодовала вовсю и была настроена крайне агрессивно.
– Как странно, – горько вздохнула Плисецкая, – я ведь здесь раньше очень много танцевала. Они заработали на мне большие миллионы… Но болеть здесь нельзя ни единого дня…
Увы, балет – искусство молодых, и бестактный вопрос аргентинского журналиста вполне понятен, хотя, наверно, и неуместен в телепередаче. В известной записи «Лебединого озера» 1977 года Плисецкой уже пятьдесят два, и видно, что ей нелегко. Она тяжело дышит на поклонах во 2-м акте, в котором для балерин в принципе нет ничего сложного. Есть и явные проблемы с равновесием, но ее прекрасный принц, Александр Богатырев, умело помогает в пируэтах. Лицо примы кажется болезненным, такое впечатление, что она заставляет себя улыбаться…
Все это замечают сегодняшние любители балета. Вот лишь одно высказывание на форуме в Интернете, посвященном искусству танца:
«Конечно, все зависит от конкретной балерины/танцовщика. Кто-то может и после 32/38 прекрасно танцевать, а гибкая контрактная система при умном руководстве труппой способна все это контролировать.
Но, на мой взгляд, нельзя делать таких вещей, как Майя Михайловна Плисецкая (при всем моем уважении к ней), когда в 1976 году станцевала и записала «Лебединое озеро» (в хореографии Григоровича в паре с А. Богатыревым). Запись потрясающая – какой исторический документ! но ведь ее становится просто жалко. Там столько ляпов, не говоря уже о том, что и форма ее в 51 год уже оставляла желать лучшего».
В 3-м, самом ответственном акте, балерина заметно взяла себя в руки: дотанцевать достойно во что бы то ни стало! Получилось, и опять – с большой помощью партнера. Но… в целом партия исполнена великолепно! С присущими Плисецкой артистизмом, блеском и экспрессией. Нет, списывать ее со счетов не было никакой необходимости, прима – по-прежнему первая!
Плисецкая вполне могла исполнять достаточно сложную хореографию, и делала это с удовольствием. После ее «Айседоры» родилась «Леда» – небольшой балет, поставленный Бежаром в 1979 году. Он оказался весьма оригинальным по содержанию и постановке. Хореограф соединил две легенды – всем известную греческую о «Леде и Лебеде» и японскую о юном рыбаке, влюбившемся в вещую птицу. Плисецкая начинала балет в лебединой пачке, сорванной затем страстным партнером, и оставалась в короткой тунике. Но Лебедь срывал и тунику, и балерина представала в трико телесного цвета, символизирующем телесную наготу. Дальше шли такие откровенные поддержки, что было понятно сразу: показать все это в Москве не стоит и пытаться… И премьера «Леды» прошла в Париже. Существует запись дуэта из этого балета в исполнении Майи Плисецкой и Хорхе Донна. Надо признать: хореография его по-современному сложна и… совершенно вне эстетики. Неужели воспитанной на лучшей классике балерине в конце танцевальной карьеры стало изменять понимание того, что красиво, а от чего лучше отказаться?
– Вкусу же не столько учатся, сколько его прививают, – говорила Майя Михайловна. – Нашему народу прививали и сейчас продолжают прививать плохой вкус. Во всем. А по сути, мы, как обезьяны, неинтеллигентно повторяем Запад.
С последним утверждением спорить не приходится.
«Я танцевала ”Леду” – всегда с Хорхе Донном, другого партнера в “Леде” у меня не было – в Брюсселе, Буэнос-Айресе, Сан-Пауло, Рио-де-Жанейро, Токио… Но никогда не смогла показать ее в Москве. Москвичи ”Леду” так и не увидели. Слишком вольный, раскованный балет поставил Бежар. А теперь и Донн ушел из жизни…» – сожалела Майя Михайловна.
Хорхе Донн – танцовщик аргентинского происхождения, работал в труппе Бежара и, говоря прямо, много лет состоял его интимным другом. Ушел из жизни в 1992-м от последствий СПИДа… Об этом в откровенной книге Майи Плисецкой – ни единого слова.
Полет «Чайки» и «Дама с собачкой»
«Недавно мне поведали, что преступников в тюрьме «Алкатрас» у Сан-Франциско моют под душем теплой водой, – повествовала Плисецкая. – Чтобы вовсе отучить тело от холода – воды в тамошнем заливе ледяные. Все беглецы, пускавшиеся вплавь, не достигали берега. Приученный к теплу организм замерзал и гиб. Нашу публику тоже полоскали в теплой водице. Скудные балеты Главного выдавались за немеркнущие шедевры. Нет других горизонтов, да и только. Моя пропаганда, помноженная на закон запретного плода, возымела действие. Имя Бежара стал окружать загадочный ореол…»