На следующий день все, кроме Зан-Кереля, почувствовали себя лучше. Зирек и Мериса воспрянули духом. Зирек рвался помочь по хозяйству, подшучивал над своим невежеством и умудрился развеселить даже Керкола. А вот Мериса… Майя забыла о ее несдержанном, своевольном нраве. У Сенчо Теревинфия держала рабынь в строгости, и дерзкое, вызывающее поведение белишбанки никого не удивляло, однако теперь развязность и сквернословие Мерисы повергали Майю в смущение. Наконец-то Майя поняла, почему Теревинфия хотела поскорее избавиться от своенравной и распутной невольницы, склонной по любому поводу дерзить, скандалить и ввязываться в ссоры. Однажды Мериса, споткнувшись о кнут, с проклятиями схватила его и сломала о колено. Майе пришлось извиняться перед Клестидой и объяснять, что белишбанка не в себе от пережитых потрясений.
Беспокоило Майю и то, что Мериса похотливо поглядывала на четырнадцатилетнего Бларду. Очевидно было, что все закончится бастаньем на сеновале, однако этим Мериса не успокоится – перенесенные страдания ее ожесточили, и она собиралась сорвать злость на простодушных крестьянах. Впрочем, разбираться с Мерисой у Майи не было ни сил, ни времени.
От Байуб-Оталя, измученного пленом и обессиленного, помощи ждать не приходилось. Несколько дней он питался яичной болтушкой и простоквашей – истощенный желудок не принимал другой пищи. Как он прошел долгий путь на сбитых до крови ногах, оставалось загадкой. Майя помнила его невероятную решимость и выносливость, но только сейчас поняла, на что он способен.
Днем, сидя во дворе в тени раскидистых сестуаг, Байуб-Оталь рассказывал Майе о том, что произошло после битвы при Раллуре. Пленников отправили в крепость Дарай-Палтеш, где за ними присматривал младший сын Дераккона, юноша добрый, но робкий и бестолковый. Все знали, что его отправили в крепость, чтобы он не опозорил имя отца на поле боя. За трусость его прозвали Плото – «заяц». К пленникам он относился сердечно, запрещал стражникам измываться над ними и даже прислал лекаря, однако некоторые узники скончались от ран.
– Вас взаперти держали? – спросила Майя.
– Нет. В Дарай-Палтеше нет темниц. Под крепостным рвом вырыт просторный отводной туннель. Вот там, на самом дне, нас и держали – уж не знаю, как долго. Счет дням мы не вели, кормили нас впроголодь, и, хотя мы старались все делить поровну, из-за еды часто вспыхивали ссоры, а одного узника даже убили во сне.
– Как?
– Острой щепкой горло проткнули. Я так и не узнал, кто на такое решился. Знаешь, мне до сих пор снится, что я там. Ну, со временем пройдет, наверное.
Байуб-Оталь ни разу не упрекнул Майю за ее поступок, разговаривал с ней так, будто не из-за нее в плену очутился, и не пытался ее усовестить, а на вопросы отвечал сдержанно и немногословно.
Спустя несколько дней он рассказал, как Хан-Глат и Форнида вывели пленников из крепости и отправили с войском из Палтеша в Беклу, чтобы обезопасить себя от нападения Карната. Вскоре стало ясно, что их взяли не как заложников, а ради развлечения благой владычицы. Сначала она заставляла пленников на коленях вымаливать у нее еду, а потом, вдоволь натешившись, перешла к унижениям изощреннее. Майя, хорошо помня о том, что видела из сундука в спальне Форниды, без труда представила себе ее измывательства.
Унижению Байуб-Оталь предпочел голод; впрочем, ему повезло – у одного из стражников жена была субанкой. Палтешец сжалился над Анда-Нокомисом и незаметно подкармливал его объедками.
Вскоре после убийства Дераккона с сыном Форнида, понимая, что войско Керит-а-Трайна слишком малочисленно, убедила Хан-Глата в необходимости стремительного похода на Беклу. Благая владычица знала, что Кембри отправился на юг, воевать с Сантиль-ке-Эркетлисом, а в Бекле остался небольшой отряд под командованием Эвд-Экахлона, поэтому решила достичь столицы прежде, чем туда доберутся гонцы с известием о гибели Дераккона.
– Форнида необычайно вынослива и сильна, – вздохнул Байуб-Оталь. – Я бы ни за что не поверил, если бы своими глазами не видел, как она за сутки без остановки прошла весь путь от Палтеша до Беклы. Солдаты еле держались на ногах. На рассвете один боец хотел отстать. Благая владычица призвала его к себе, спросила, есть ли у него семья, и заявила, что избавит его от необходимости признаться родным, что он трусливее слабой женщины. И тут же, на глазах у всех, пронзила его копьем, а потом сказала, что нельзя терять ни минуты. После этого уже никто не осмеливался роптать.
– А как же Зан-Керель… его тоже заставляли…
– Он держался, сколько мог, но я велел ему забыть о гордости и делать все, что угодно, лишь бы остаться в живых. Только это все равно не помогло – Форнида пресытилась унижениями и стала заставлять пленников измываться над товарищами, а Зан-Керель отказался наотрез.
– Она всех пленников с собой увела? – спросила Майя.
– Нет, всего десяток. Впрочем, я точно не знаю, мне тогда не до счета было. И как она их выбирала, тоже непонятно. Да она и сама вряд ли над этим задумывалась, будто обезумела. По-моему, ей просто доставляло удовольствие над кем-нибудь измываться. По дороге трое моих товарищей не выдержали, упали, и она их копьем заколола. Не помню, что дальше было… Но ты теперь понимаешь, почему Зан-Керель так плох.
– И как же у вас сил хватило после этого с нами из Беклы сбежать?
– У меня не было выбора. Жить-то хочется…
– Остались бы в городе, с лапанцами.
– Им Беклы не удержать. Эвд-Экахлон заперся в крепости, а лапанцам с Хан-Глатом не справиться – Рандронот же убит.
Видно было, что беседа утомила Байуб-Оталя. Майя оставила его сидеть в тенечке и пошла доить коров. В хлеву она разрыдалась, размышляя о своих несчастьях. «И что мне было делать? – всхлипывала она. – О Леспа, что было делать?! Не желала я зла терекенальтцам!»
Она пока не рассказывала Байуб-Оталю ни о Таррине, ни о своем истинном происхождении, смутно ощущая, что говорить об этом рано. Впрочем, рыдала она не только из-за этого. Майя с готовностью бралась за любую работу по хозяйству, стараясь отвлечься от печальных мыслей, а когда ложилась спать, хотела забыть о пережитом. Горше всего было вспоминать Мильвасену: глупая, бессмысленная смерть подруги заставляла усомниться в милости богов. Все невзгоды, выпавшие на ее долю, Мильвасена перенесла с честью и достоинством, насладилась заслуженным, но кратким счастьем и любила Эльвера до последнего вздоха, даже на смертном одре проявив необычайную силу духа. Майя терзалась угрызениями совести оттого, что у Сенчо по-детски упрекала Мильвасену в заносчивости и холодности, хотя позже прониклась к ней любовью и глубоким уважением. Только со смертью подруги она испытала настоящее горе. Смерть Спельтона, незнакомого тонильданского паренька, ужаснула Майю; о смерти Таррина она жалела, но обман Форниды задел ее куда больше; а вот неожиданная кончина Мильвасены, ровесницы и близкой подруги, разделявшей с Майей печали и радости, стала для нее жестоким ударом – по-настоящему Майя утратила невинность не в объятиях Таррина на груде рыбацких сетей, а у постели умирающей.
Горе усугублялось и разочарованием: казалось, равнодушие и холодность Эльвер-ка-Вирриона воплощали в себе отношение бекланцев к несчастьям окружающих.
Кроме того, Майя боялась, что за беглецами отправят погоню. В усадьбе никого не интересовала ни участь Беклы, ни судьба Кембри и Эркетлиса. Керкол наотрез отказывался расспрашивать соседей. Теперь Секрон наверняка узнал об убийстве Рандронота – а вдруг он решил, что в смерти лапанского владыки виновата Майя? (Ей и в голову не приходило, что Огма, свидетельница жуткого преступления, расскажет, что произошло на самом деле.) А если Форнида с Хан-Глатом уже разгромили лапанцев, то благая владычица все силы приложит к тому, чтобы отыскать Серрелинду, и Эвд-Экахлон не станет ей препятствовать. Нет, единственной надеждой на спасение для Майи – для всех пятерых беглецов – была победа Сантиль-ке-Эркетлиса над войском Кембри. Вся Бекла, не исключая наивной простушки Серрелинды, оказалась дутой пустышкой, под внешним блеском которой таились убийства, предательство и жестокость. Прав был Нассенда, назвав столицу империи злокозненным местом. Пристыженная Майя решила навсегда забыть о городе и обо всем, что с ним связано, но вот забудет ли город о Серрелинде?
Вскоре стала понятна причина неразговорчивости Керкола – он ухитрился уклониться от воинской повинности и больше всего боялся, чтобы его не отправили в ополчение. Майя догадывалась, что бекланским властям сейчас не до этого, но Керкол об этом не подозревал, чем и объяснялось его настороженное поведение. На самом деле хозяин усадьбы был добродушным малым и, несмотря на страду, находил время посидеть у постели Зан-Кереля, которого ни на миг не оставляли без присмотра.
Поначалу казалось, что Зан-Керель не жилец на этом свете. У него не осталось сил сопротивляться недугу, изнурявшему тело и разум. Зан-Керель не мог ни есть, ни пить, не понимал, где и с кем он, не спал по-настоящему, а лишь беспокойно ворочался в забытьи, бормоча что-то невразумительное, и не откликался, когда с ним заговаривали.
Майю охватило беспредельное отчаяние. Хуже всего было то, что она ни с кем не могла поделиться своим горем: Зирека она почти не знала, Мерисе объяснять бесполезно, Клестида, женщина добрая и отзывчивая, но простодушная, не поняла бы всей сложности Майиного положения и решила бы, что ее гостья просто-напросто хвастается своим знакомством со знатными особами – королем Карнатом и маршалом Кембри.
Поговорить по душам она могла только с Байуб-Оталем, но субанец держался отстраненно, с тем же учтивым, снисходительным равнодушием, которое так обижало и задевало Майю в те дни, когда он отверг ее наивные заигрывания. О дружеских отношениях оставалось только мечтать. Она не рассказывала ему о том, что произошло между ней и Зан-Керелем в Мельвда-Райне, однако подозревала, что он об этом знал, ведь они с Зан-Керелем провели долгие месяцы в заточении. Вдобавок зачем бы еще Майе рисковать жизнью ради освобождения катрийца?