Майя поглядела на сверкающую поверхность бассейна и вспомнила летнее утро на озере, стаи белых ибисов на мелководье… Из забытья ее вывел протяжный звук трубы – глашатай вновь звал гостей к столам. Майя вздрогнула и опасливо посмотрела на Сенчо, но верховный советник даже не шевельнулся. Она торопливо уселась на табурет, не зная, чего еще ожидать. В залу вошли музыканты – три киннариста, барабанщик, флейтист и дерланзель с деревянным ксилофоном – и расположились у бассейна. Рабы длинными шестами опустили лампы, свисавшие с потолка в углах, и погасили их. Теперь яркий свет заливал только центр пиршественной залы. Музыканты настроили инструменты и заиграли грустную мелодию, прерываемую отрывистыми ударами барабанов и мерным звонким пощелкиванием дерланзеля. В залу вбежали двадцать молоденьких девушек в полупрозрачных одеяниях – серых, коричневых, зеленых и белых, – заняли свои места вокруг бассейна и по знаку главной танцовщицы пустились в пляс.
Майя всегда любила танцы и в Тонильде никогда не упускала случая попрыгать и покружиться в хороводе, но никогда прежде не видела выступлений Флелы – знаменитых на всю империю танцовщиц, исполнявших священные танцы богини Аэрты. Девушек обучали с раннего детства; сами они не были ни рабынями, ни свободными женщинами, а считались собственностью империи, будто имперские драгоценности или имперские гвардейцы. Им вменялось в обязанность выступать на религиозных церемониях, светских торжествах и празднествах. Они жили вместе, как солдаты в казарме, подчинялись предписаниям своего ордена и пользовались уважением горожан; их почитали, но не завидовали строгостям и тяготам такой жизни. По достижении определенного возраста девушкам разрешалось покинуть Флелу и даже, с позволения благой владычицы, выйти замуж, впрочем многие, всей душой любя танец, посвящали остаток своих дней обучению других, помогали придумывать наряды или находили себе иное занятие во Флеле. Все расходы Флелы оплачивала имперская казна; танцовщицы считались неприкосновенными – Сенчо однажды попробовал выкупить одну из них, но, столкнувшись с гневными протестами и яростным сопротивлением, не стал настаивать на своем.
Через несколько минут Майя с растущим восхищением сообразила, что танец изображал величественное течение реки и сменяющиеся времена года. Этот танец, под названием «Тельтеарна», ежегодно исполняли на празднестве дождей, поэтому искушенным зрителям были хорошо знакомы все движения и последовательность танцевальных фигур. Майя, никогда прежде не видевшая подобного представления, с огромным удовольствием следила за необыкновенным зрелищем, по-детски непосредственно восторгалась и ахала, с живостью реагируя на происходящее, – ведь ей был хорошо знаком бескрайний водный простор. Она едва не разрыдалась, сообразив, что танцовщицы вначале изобразили серые волны, ласково набегающие на берег под легким ветерком, потом – песчаные отмели, обнажавшиеся в середине знойного лета, а затем – бурю и мутные потоки половодья, заливавшего окрестные земли в сезон дождей. К счастью, верховный советник безмятежно спал во время представления; прекрасный танец настолько захватил Майю, что она наверняка не справилась бы со своими обязанностями. Воспоминания о танце в маршальском особняке остались с Майей на всю жизнь.
Танец завершился, воображаемые воды медленно отступили во мглу, смешиваясь со звездным светом. Под приглушенные звуки киннар девушки замерли, прильнув к полу. Восхищения Флелой по традиции изъявлять не полагалось – это считалось богохульством. В пиршественной зале на минуту воцарилось почтительное молчание, после чего гости снова начали переговариваться.
Затем Дераккон и представители благородных семейств покинули пиршество, а остальные гости разбрелись по особняку – кто отправился играть в азартные игры, кто искал утех в обществе невольниц или шерн.
Рабы погасили светильники, и пиршественная зала погрузилась в полумрак. Ярко освещенным оставалось только центральное окно, врезанное в толстую внешнюю стену в пяти локтях над полом; широкий подоконник и закрытые ставни придавали ему вид своеобразной сцены.
Танцовщицы Флелы и прислуга удалились из пиршественной залы (юноша с солонками, проходя мимо помоста, лукаво подмигнул Майе). Между колоннами у входа задернули тонкие золотистые занавеси. Музыканты негромко наигрывали веселые мелодии. В зале по-прежнему звучали разговоры и смех, но в воздухе повисло напряженное ожидание. Внезапно под освещенным окном появился высокий юноша из Палтеша – тот самый, что предложил Мерисе свой кубок, – помахал подушкой и швырнул ее на подоконник, воскликнув:
– Отависа!
– Отависа! Отависа! – послышались отовсюду громкие выкрики.
– Мельтирея! – завопил другой юноша, швырнув на подоконник свою подушку.
Ему вторил нестройный хор голосов.
Молодые люди друг за другом подходили к окну, выкрикивали женские имена: Отависа, Мельтирея, Никтентия, Пансикая… Гора подушек на подоконнике росла. Одна из невольниц Кембри, стройная лапанка с длинными темными волосами, отмечала их число мелом на столе.
Мериса, часто дыша, что-то одобрительно пробормотала, а потом ахнула:
– Восемнадцать!
– Отависа! – крикнул Эльвер-ка-Виррион, забросил подушку на подоконник и наполнил вином свой кубок.
– Ага, теперь ей победа обеспечена! – заявила Мериса, глядя на Майю. – Жаль, нам с тобой не судьба. Теревинфия этого никогда не допустит.
– А что происходит? – недоуменно спросила Майя.
– Как что? Выбирают королеву керы! – пояснила Мериса. – Понимаешь, число подушек ограниченно – на празднестве дождей их всегда пятьдесят, – а потом тянут жребий, кто их швырять будет. Какая девушка больше всех подушек наберет, та и будет королевой керы.
– Шерна?
– Ой, Майя, ты такая глупышка! Кера – занятие не для шерны. Королева керы – из рабынь, ей в награду достанется тысяча мельдов. А может, и вольную дадут, представляешь? Если бы я у Хан-Глата осталась, может, и мне бы повезло. Хан-Глат своих невольниц приятелям уступает, у его наложниц всегда есть возможность связями обзавестись и прославиться. Ох, я из-за тебя счет потеряла. Равана, сколько уже там? – обратилась она к одной из рабынь.
– Двадцать одна за Отавису, – ответила девушка. – Надеюсь, ей повезет. Знаешь, она мне в прошлом году сорок мельдов ссудила, а потом долг простила.
Через несколько минут со всех сторон послышались восторженные восклицания – стало ясно, что Отависа набрала необходимое число подушек. Две невольницы взобрались на широкий подоконник и разложили подушки ровным слоем. Гомон стих. В луче света возникла красавица в серебристо-сером одеянии, расшитом снопами, которую Майя заметила на лестнице. Девушка счастливо улыбалась, в глазах блестели слезы. Под крики толпы и звон кубков Отависа распростерла руки в приветствии, потом легко оперлась ладонями о подоконник, кувыркнулась, будто лист на ветру, и уселась в оконном проеме лицом к гостям. Музыка зазвучала громче, ритм ее ускорился. Отависа медленно распустила завязки у горла и, непринужденно поведя плечами, высвободилась из одеяния, которое серым облаком легло ей на бедра. Затем она вытянула стройную ногу, и широкоплечий юноша в облегающих кожаных штанах бережно снял с нее сандалию.
– Ох, это же Спельта-Нард! – восхищенно прошептала Мериса. – А я-то все гадала, кого она выберет ради такого случая.
– А кто это? – спросила Майя.
– Вообще-то, он раб, но очень знаменитый, – объяснила белишбанка. – Лучший егерь Эльвер-ка-Вирриона. Говорят, жены Леопардов от него без ума.
Обнаженная Отависа медленно встала, оттолкнув смятое одеяние ногой. Тонкая ткань, чуть слышно зашуршав, слетела на пол. По зале прокатилась волна изумленных вздохов. Девушка с улыбкой протянула руку, помогла юноше взобраться в оконный проем, опустилась на колени в позе, традиционной для начала керы, и ловко раздела своего спутника.
Когда Оккула объяснила, что такое кера, Майя поначалу преисполнилась отвращения, представив, что их с Таррином заставляют на глазах у всех заниматься сугубо личным делом. Теперь же, глядя на представление, она осознала свою ошибку: Отависа и ее спутник предавались своему занятию весело и радостно, с необыкновенной легкостью и без малейшего смущения, так что сама Майя невольно заулыбалась. Своим непринужденным поведением любовники словно бы игриво приглашали зрителей присоединиться к их наслаждению. Зрелище не было омерзительным или отталкивающим, а, наоборот, манило шутливой изобретательностью, дразнящим лукавством и вызывающей, нескромной игривостью; в нем не было намеков на притворную или подлинную страсть. Поведение любовников словно бы утверждало: «Это не похоть, не вожделение, а удовольствие, развлечение, птичий щебет в саду наслаждений». Майя ахнула, поддавшись чувственному порыву, и оцепенела от восторга, когда Отависа, сидя на коленях своего спутника, лицом к зрителям, с напускным удивлением оглядела себя и, широко раскинув руки, одарила гостей сияющей улыбкой, будто говоря: «Я рада, что меня за этим застали».
Чуть погодя стало ясно, что возбужденным зрителям примеры больше не нужны. В полумраке пиршественной залы мужчины нежились в объятиях своих спутниц и ласкали невольниц, не обращая внимания на соседей, которые занимались тем же. Отовсюду слышались вздохи, стоны и экстатические восклицания, иногда – шутливый протест. Отависа и егерь незаметно соскользнули с подоконника и, подобрав одежду, тихонько удалились.
– Да ну их всех! – неожиданно вскричала Мериса, вскакивая с места так резко, что Майя испуганно вздрогнула. – Я что, не женщина, что ли?!
Она стремительно распустила завязки у шеи, расстегнула пояс и торопливо скинула одеяние с плеч. Мериса, хмельная и распаленная недавним представлением, была похожа на увядающий, но все еще прекрасный цветок. Золотые браслеты поблескивали на гибком обнаженном теле, подчеркивая его жадную напряженность. «Так вот что сводило с ума путников на тракте из Хёрла в Дарай, – восхищенно подумала Майя. – Вот почему тризат пожалел Мерису…»