«Ого! – подумал ученый. – Близка гроза! Надо спешить!»
Совершив несколько необходимых приготовлений, Ринарди вышел из павильона и стал вдали, под навесом деревьев, не обращая ни малейшего внимания на тяжелые капли дождя, начинавшие шлепать по листве. Он устремил пристальный взор на крышу павильона, стараясь сосредоточить на нем всю силу воли, весь магнетизм интенсивного желания, на которое был способен.
Ринарди что-то шептал побелевшими дрожащими губами, считая молнии и мысленно вычисляя быстроту приближения грозы. Мучаясь опасением, что тучи, может быть, изменят направление, пронесутся мимо, он беспокойно следил за их ростом.
Теперь облака черной грядой тянулись с запада на восток, откуда подымалась луна на ущербе. Ее осколок, точно четвертушка гигантской жемчужины, заброшенной на горизонт, печально сиял, озаряя фантастическим светом тянувшиеся к нему облака. Они живописно клубились в просветах молний, то и дело вспыхивая от их перелетных изломов.
Эффект этих разнородных освещений, молочно-белого сияния луны и огненных вспышек электричества в недрах туч, был поразителен. Между ударами грома, сотрясавшими воздух, шепот начинающегося дождя и заунывные песни ветра в деревьях разносились подобно гулу дальнего водопада.
Поэт в душе, Ринарди, несмотря на крайнее возбуждение, не мог не любоваться этой величественной картиной. Вдруг хижина-павильон в просветах деревьев озарилась сторонним красноватым светом. Что это значит?.. Профессор быстро оглянулся: ничего не видно. Ему, вероятно, показалось.
Яркая молния, разорвавшая тьму почти одновременно с рокотом грома, прервала его размышления и отвлекла от всего, кроме ожидания следующего удара – роковой седьмой вспышки электричества. Сбудутся ли его ожидания, расчеты, мечты?.. Сбудутся ль, нет ли?.. Ринарди весь превратился в ожидание, в страстный порыв призыва, надежды и воли. Кровь стучала ему в виски, сердце то билось отчаянно, то замирало так, что дыхание спирало в груди до боли.
Глава XXIV
Не сводя глаз с расстилавшегося по небу мохнатого безобразного чудища, стояла в это время и Софья Павловна на балконе вышки, где она временно поселилась в Майиной комнате. В другом конце хозяйка спальни, утомленная беспокойным днем и вечерним весельем, почивала безмятежно, несмотря на раскаты грома, но Орнаеву они не допустили заснуть. Не боясь грозы, она вышла, осторожно притворили за собой двери балкона и стояла, любуясь живописным хаосом.
Крупный ливень приближался, быстро наполняя светлую ночь мглой и шипением. Черное чудище на небе разрасталось, надвигаясь и развертываясь клубами; вот одна из широких лап его доползла до востока и набросила на месяц темный покров.
Сразу потемнело, будто бы небо, как нахлобученная шапка, опустилось на землю, прикрыв ей лицо, и все слилось в бесформенный, завывающий, шипящий хаос, от времени до времени разрываемый молниями и сотрясаемый раскатами грома.
Но что это за странные багровые вспышки порой пронизывают мглу непогоды? То вспыхивают совсем другим светом, чем молния, то полосами ложатся на туман и сквозь дождевые потоки бросают на ближайшие предметы алые отблески. Откуда этот свет?..
Вдруг Орнаева ахнула и, несмотря на ливень, решительно перевесилась за перила, глядя на лабораторию профессора и вышку над ней. Софье Павловне пришла мысль: не седьмая ли это, роковая гроза? Не профессор ли там, увлекшись своими опытами и калиостровской магией, наделал какой-нибудь беды, поджег что-нибудь?.. Нет, слава богу! Там все темно… Старик, вероятно, тоже заснул крепко, утомленный.
«Проспит свою седьмую грозу и магического огня не добудет!» – подумала, невольно улыбаясь над завтрашней досадой родственника, Орнаева.
В эту секунду послышался продолжительный треск, багровый свет вспыхнул ярче, а вслед за ним дом ярко осветился, и огненная заря легла на цветник и ближайшие деревья.
«Пожар! – мелькнуло в Софье Павловне страшное соображение. – Загорелось в гостиной: красный свет от обоев, от занавесей, пока они не загорелись».
– Майя, дитя мое!.. Вставайте! – закричала она, пробегая мимо сладко спящей девушки. – Скорее! Скорее, ради Господа Бога! Внизу, в гостиной и столовой, кажется, горит!..
Майя вскочила, протирая глаза, ничего еще не соображая.
– Скорее одевайтесь, Майя! Накиньте что-нибудь… Внизу пожар! – еще раз крикнула ей Софья Павловна и бросилась к дверям следующей маленькой комнатки, откуда была дверь на лестницу.
Но едва Орнаева ее открыла, клубы дыма, пополам с пламенными языками, ворвались снизу. Коридор был полон огня и смрада.
Отчаянный продолжительный крик обеих женщин окончательно перебудил всех спавших в доме. Внизу, впрочем, и без того уже просыпались от трескотни, дыма и жару. Из нижних комнат ходы были свободны; горели только смежные с помещением хозяина дома приемные да та сторона коридора, откуда шла единственная лестница в покои Майи. По ней пройти нельзя было уже задолго до того, как вверху, в дверях, показалась Орнаева.
Едва успела она захлопнуть створки, внизу что-то затрещало и с грохотом повалилось. В то же время отчаянные крики и шум поднялись по всему дому, во дворе раздались звон в колокол, топот, чьи-то громкие повелительные распоряжения.
Майя, поняв наконец, в чем дело, бросилась было на лестницу с отчаянным воплем: «Ариан! Отец!» – но Орнаева ее перехватила и захлопнула перед племянницей и вторую дверь в ее комнату.
– Туда нельзя! Разве не видите вы?.. Лестница горит!.. Нам одно спасение – балкон! – кричала она, схватив за руку девушку, лишившуюся всякого соображения. – Поймите же, медлить нельзя! Скорее туда, на балкон… Боже мой!
Тут только она заметила, что Майя совсем раздета. Софья Павловна сорвала с вешалки какой-то пеньюар, схватила одеяло с постели и, закутав вырывавшуюся из рук Майю, потянула ее к выходу – но тщетно.
Наконец Орнаева поняла, что напрасно теряет с ней время, что надо действовать не убеждениями, а собственной волей. С удивительным присутствием духа и быстротой красавица бросилась к дверям, заперла их и, прихватив ключ, подбежала к балкону.
Цветник был полон народа. Никого не узнавая, Софья Павловна отчаянно стала звать на помощь:
– Сюда! Сюда!.. Несите нам лестницу!
Тут она увидела молодого графа и Бухарова, метавшихся внизу; люди со двора уже тащили лестницы.
– Сюда! Скорее, Ариан! Спасите Майю, скорее!.. Я не могу одна справиться… Ей дурно…
И точно: Майя в эту минуту схватилась за голову и без чувств упала на пол. Черный дым и огненные струйки врывались в замочную скважину, ползли в щели из-под дверей. Еще минута, и упавшее с Майи одеяло задымилось и вспыхнуло… Девушка лежала в обмороке на полу в двух шагах от огня.
Вне себя, Орнаева бросилась к ней.
Поднять ее, дотащить только до балкона – и Майя спасена. Но бедная женщина чувствовала, что у нее подкашиваются ноги, кружится голова, что она сама обессилела и готова упасть.
– Боже мой!.. О Господи! Дай мне сил!.. Помоги мне ее спасти! – страстно вскричала она, забывая о себе самой.
В эту секунду в средине комнаты, между балконом и пленницами огня, раздался треск, и пол вспыхнул синим пламенем. Но Софья Павловна смотрела не на пламя, а на внезапно восставшего пред ними человека в белой одежде.
Величественный, спокойный, печально улыбающийся ей, он простер руку свою над безжизненным телом девушки, и вдруг оно стало легким в руках Софьи Павловны, как тело малого ребенка. Без усилия донесла она Майю до балкона, а сама неотрывно смотрела на белого человека.
Он стоял у самого огня, не обращая на него внимания, глядя на Орнаеву глубоким ласковым взглядом.
В эту минуту над перилами балкона показалась голова графа Кармы. Миг, и он перепрыгнул на балкон, где, на пороге пылающей комнаты, принял свою супругу.
– Вот она! Забирайте ее! Невредима – благодаря Белому брату! – прошептала Орнаева, с рук на руки передавая бесчувственную Майю.
Но Ариан не расслышал ее слов.
Он схватил в объятия возлюбленную, перешагнул через перила со своей дорогой ношей и закричал Софье Павловне:
– Сейчас! Я сейчас помогу вам сойти!
Но когда граф передал Майю на руки Бухарову, стоявшему на полпути к земле, и поспешно взбежал снова вверх, он не успел подать руки Софье Павловне: она лишь мелькнула перед ним на пороге комнаты, падая внутрь ее, вся охваченная пламенем, и пропала в дыме и грохоте провалившегося пола.
Через несколько часов, когда не столько усилия людские, сколько дождь, не перестававший идти до утра, прекратил пожар, обугленное тело Орнаевой было найдено среди дымящихся головней гостиной, откуда и занялся огонь по неизвестной и совершенно непонятной причине. Софья Павловна и хозяин дома оказались единственными жертвами этой ужасной катастрофы.
Но профессор Ринарди погиб не от огня. Смерть его тоже оказалась фактом загадочным.
Остывшее тело профессора было найдено на другой день на некотором расстоянии от дома, в чаще парка. Фонарь, оброненный по направлению к павильону, и отворенная дверь строения указывали, что профессор зачем-то ходил туда ночью. Предполагать надо было, что он, занимаясь чем-то в хижине во время грозы, неожиданно заметил в стороне дома огонь, побежал к нему, но, увидав пожар, был сражен на месте. Вскрытие тела подтвердило предположения: профессор скончался мгновенно от разрыва сердца.
Дом сгорел не совсем: только пустые ночью приемные комнаты, гостиная и над нею вся спальня Майи. Этим обстоятельством и объяснилось, что ни одна душа, кроме хозяина дома и его так несчастно погибшей родственницы, ничем не поплатилась, кроме разве испуга. Майя Ринарди не пострадала от огня ни единым ожогом, зато впоследствии едва не поплатилась жизнью или рассудком – оба эти бедствия ей одинаково грозили во время ее продолжительной болезни. Тем не менее многие доктора нашли, что нервная горячка явилась благодетельным исходом и спасла бедняжку от сумасшествия.
Бухаровы, с истинным самоотвержением приютившие и вынянчившие Майю, потом во всю жизнь не могли достаточно надивиться последовательности болезненных видений страдалицы и ее удивительному бреду.