Трудно передать впечатление от этого сурового наставления. Смех замер; даже на лицах молодежи было недоумение. У Щегорина лицо позеленело, а нижняя челюсть затряслась в его напрасных попытках засмеяться или что-нибудь ответить. Велико было общее поражение, но сильнее всего преобладало в обществе удивление необъяснимому молчанию хозяйки дома, позволившей так оскорбить в своем доме избранного ею жениха своей дочери. Все смотрели на Аполлинарию Антоновну в недоумении, а то и в страхе, ожидая, что будет.
А Белокольцева стояла неподвижно и молча, будто под влиянием наваждения, так что ее можно было принять за окаменелую, если бы не глаза ее, беспокойно бегавшие во все стороны, чтобы не встречаться с устремленным на нее пристальным взором молчаливого спутника словоохотливого капуцина…
Вдруг последний обернулся, ища кого-то глазами в толпе, их окружавшей, и поманил Леонида Карницына издалека. Тот подошел, смущенный.
– Вот хороший молодой человек, – сказал капуцин и положил руку на плечо студента. – Трудолюбивый, честный… Прекрасный жених для любой девушки! Тем более что ведь он только теперь несостоятелен, а скоро, очень скоро получит наследие своего отца… – Капуцин перевел взгляд на заметно побледневшую хозяйку дома и с особенным значением договорил: – Он сам не знает, да вероятно, не знаете и вы, что в той письменной шкатулке, которую покойный Сергей Фомич Белокольцев передал его матери перед смертью, заключается часть достояния, потерянного отцом юноши. Да-да, молодой человек, поищите в ней! Скажите матушке, осмотрите сегодня же с нею шкатулку – и в ней, в потайном ящике, найдете свое благосостояние.
– О господи!.. Да что ж это? Неужели вправду?!
Все повернулись по направлению, откуда раздался этот возглас. Там Марья Леонидовна, схватившись рукою за стул, чтобы не упасть, другою закрыла глаза, ослепленные мгновенной надеждой.
Вмиг Наташа уже стояла рядом, обнимая ее и шепча:
– Пойдем! Пойдем, голубушка, скорее посмотрим… Откуда ж знать ему, что папа дал Леониду шкатулку? Если монах это знает, то и всё знает!
А между тем капуцин, склонившись к уху Аполлинарии Антоновны, прошептал ей внушительно:
– Письмо имело дубликат, а при нем вексель. Пора, пора покаяться!.. Помни и ты час смертный.
Кто стоял близко, те слышали эти странные слова и ужаснулись перемене лица Белокольцевой. Ни одного слова не возразила она капуцину, а только, вся помертвев, опустилась на стул и закрыла лицо руками, поникнув головой.
Все внутренне разволновались ужасно, но вместе с тем какой-то необъяснимый гнет лежал на всех. Будто чье-то холодное веяние оледенило общество; даже дети и молодежь присмирели, в недоумении глядя на странную пару ряженых.
Молчавший все время высокий красавец с окаменелым лицом наконец отвел глаза от хозяйки дома, медленно повернулся и пошел, увлекая за собой и капуцина. Большинство последовало за ними, а с оставшихся возле генеральши будто разом снялось онемение. Гости заговорили: «Кто такие? Что за странные, дерзкие люди? И откуда набрались они смелости смутить все общество, напугать дорогую Аполлинарию Антоновну какими-то глупыми речами!.. Надо узнать! Надо просто заставить этого капуцина снять маску, потребовать от него объяснения, извинений!..»
Пока вокруг еще не пришедшей в себя Белокольцевой суетились почетные гости, на другом конце залы раздались крики, суета еще большая, и все туда бросились, не исключая самой генеральши, дрожащей и бледной. Там, среди расступившейся в страхе детворы и молодежи, распростерся на полу капуцин, покинутый своим товарищем. Что случилось? Почему ему сделалось дурно? Куда девался маркиз?.. Никто ничего не понимал и рассказать не мог, хотя все говорили разом.
Загадочные незнакомцы шли вместе, потом маркиз оставил капуцина, которого со всех сторон задерживали расспросами, и один зашагал вперед. Но только что толпа их разделила и маркиз вышел – кажется, вышел, – куда? кажется, в переднюю… Одним словом, едва его не стало рядом с монахом, тот зашатался и, прежде чем успели его подхватить, упал на пол, очевидно без чувств.
– Так скорее же сымите с него маску! Дайте воды! – наконец нашлись некоторые. – Воды!.. Одеколону!.. Спирту, скорее!
«Ага! Вот теперь-то мы узнаем, кто этот штукарь!» – в то же время радовались многие, бросаясь разоблачать интересного всезнайку, красноречивого обличителя и оракула.
Впереди всех была Аполлинария Антоновна. Робости теперь в ней не было и следа! Она пригнулась к бедному, беспомощно лежавшему капуцину, своими руками отбросила с головы его капюшон, сорвала седую бороду, сдернула маску… и отступила вместе с другими, не веря своим глазам.
Перед ней было бледное кроткое лицо Юрия Белокольцева, ее безобидного идиота-племянника.
– Юша!.. Юша Белокольцев?.. – раздались со всех сторон изумленные и разочарованные возгласы. – Вот уж не ожидали!
– Да откуда же набрался он смелости? Откуда вдруг заговорил так уверенно? Откуда знал?..
– Юрий?! Может ли быть?.. Да ведь он говорил совсем другим, не своим голосом! Что ж это за чудо?
«Что за чудо? Именно!.. Откуда юродивый мог узнать о письме? И… и неужели он сказал правду о шкатулке мужа?! – размышляла, стоя над бесчувственным юношей, генеральша и вдруг вздрогнула, вспомнив: – А где же второй?!. Куда тот девался?!»
«Того» не было нигде. Как ни искали маркиза, как ни расспрашивали о нем людей, кучеров, никто не видал никакого ряженого, никто о нем ничего не знал…
Маркиза словно не бывало, словно он растаял или испарился.
«Капуцина» между тем отпаивали, наливали ему на голову разные уксусы и привели наконец в себя. Первым делом его было, вернувшись к сознанию, сесть и окинуть всех недоумелым взглядом.
– Как же это я здесь заснул?.. – спросил он, болезненно глупо улыбаясь. – Я ведь лег там, у себя, наверху. Кто же это меня сюда прив… положил?
Юша встал, осмотрел себя с удивлением и, видимо, ничего не понял: ни в своем наряде, ни в том, что лежал на полу в зале, полной гостей. Сколько его ни расспрашивали, он ничего не мог сказать, ничего не помнил, кроме одного: когда в его комнатку под крышей прибежали мальчики со своими гостями, принесли вороха разных костюмов и стали переодеваться, объяснив Юше, что нарочно, по секрету, забрались к нему, чтобы никто не знал об их маскараде, он видел эту «монашескую ряску» и подумал, что нарядится в нее после, если никто другой ее не возьмет…
– Ну а после что было? – приставали к нему.
– После?.. После мальчики ушли, а я… я на постели лежал… и, кажется, уснул…
– А как же ты здесь-то очутился? Зачем говорил разные разности нам всем и маме? – допрашивали дети.
– Вашей маме? Моей тетушке?! – очевидно испугался юродивый. – Не знаю!.. Я ничего, право, ничего не говорил!
Больше от красноречивого «капуцина» толку не добились.
Генеральша Белокольцева первая отошла от него, полная тяжких забот. Те глаза ее преследовали… Она знала их. Знала все лицо и всего обладателя той загадочной маски!.. Она все больше в том убеждалась, и убеждение это леденило сердце: исчезнувшая бесследно маска была олицетворением князя Однорукова – князя-рыцаря, как был прозван в преданиях их семьи рано умерший красавец, отец ее отца. В таком придворном костюме конца XVIII века он был изображен на полотне, и ныне висящем в галерее их семейных портретов в родовом имении ее родичей, князей Одноруких. Аполлинария Антоновна с детства боялась этих спокойных, гордых, холодных как сталь глаз деда-красавца – деда, недаром оставившего по себе память «в чести непреклонного князя-рыцаря»… Так говаривали ей в детстве все родные и ее отец, пристыжая и убеждая, что нечего бояться прямого, пристально в душу глядевшего даже с портрета взора предка.
И вот теперь, в старости, она увидела тот взор наяву!
«Это он! Он подучил этого нищего духом блаженного Юшу! Он упрекал меня и приказывал каяться!»
Об этом всю ночь пробредила и промучилась Аполлинария Антоновна Белокольцева. Наутро она встала, словно на десять лет состарившись, и, сама никому не сказавшись, направилась в комнату Карницыных. Одного взгляда на Марью Леонидовну, детей ее и на счастливое лицо генеральской дочки Наташи было достаточно, чтобы убедиться в истине открытого им вчера: покойный муж Белокольцевой, скончавшись внезапно, не успел составить духовной грамоты, но успел передать свою шкатулку в подарок сыну друга и партнера в делах. Карницыны сочли это просто подарком на память: умерший не имел сил им сказать, что писал отсутствовавшей жене о своем долге перед ними; что в шкатулке есть потайной ящик, а в ящике – вексель на 50 тысяч и дубликат письма генерала…
Капуцин сказал святую истину. Он избавил Карницыных от нужды, а Белокольцеву спас от тяжких грехов. В том же году обе дочери ее вышли замуж: Наташа за Леонида, а Сашенька за Щегорина же, да только за молодого – не за селадона-отца, а за его богатого сына.
Завещание. Святочный рассказ
Глава I
Это странное дело случилось не так давно, но мало кто знал о нем, и по невозможности дать рациональное объяснение фактам те, кто знал, предпочли предать происшествие забвению. Но мне сдается, что именно такие-то неразгаданные случаи и не следовало бы забывать.
Дело было зимою, перед самыми Святками. Иван Феодорович Лобниченко, нотариус, которого контора находится на одной из главных улиц Петербурга, был спешно призван к смертельно больному для засвидетельствования духовного завещания.
Больной, собственно, не был клиентом Ивана Феодоровича; в других обстоятельствах тот, пожалуй, и отказался бы от позднего визита после утомительного рабочего дня… Но умирающий был сановник и миллионер, а таковым ни в жизни, ни тем более в смертные часы отказов не полагается.
Лобниченко, захватив писца и все нужное, со вздохом почесал за ухом и, отложив мечты о прелестях ожидавшей его партии в винт, отправился к больному.
Генерал Юрий Павлович Дрейтгорн был плох. Самые милосердные врачи не давали ему и нескольких дней жизни, когда он окончательно решился уничтожить завещание, давно им составленное не здесь, а в том губернском городе, где он царил многие