Яков договаривал объяснения уже на ходу.
«Комедиантка! – в негодовании решила Ольга Всеславовна. И тут же мысленно прибавила: – Ну, да теперь она хоть на голове ходи, так мне все равно!»
Глава IV
Все ли равно было ей или не все, однако глубокое отчаяние дочери, не успевшей проститься с отцом и принять его благословение после многолетнего гнева, тяготевшего над неповинной головой молодой женщины, так было очевидно искренно и произвело на всех такое сильное впечатление, что и мачеха ее взволновалась.
Анна Юрьевна была похожа на отца, насколько может быть похожа молодая, стройная, хорошенькая женщина на пожилого человека со строгими чертами и атлетическим сложением, каким отличался генерал Дрейтгорн. Но, несмотря на нежность сложения и кротость взгляда, в черных глазах ее иногда загоралась искра, очень похожая на вспышки в отцовском взоре, и волей своей, сильным характером и непреклонной настойчивостью на том, что ей казалось правым и необходимым, Анна была двойником покойного.
Почти десять лет, со дня замужества ее с любимым человеком, которого злонамеренные люди успели оклеветать во мнении генерала, дочь покорно несла гнев Юрия Павловича. И не переставала писать ему, умоляя простить ее, понять, что он ошибался, что муж ее – честный человек и что она была бы совершенно, вполне счастлива, если бы не тяжесть гнева отцовского и разлука с родителем. Но Анюта ни разу до последнего времени не получала ответов, однако месяц назад случилось непонятное: отец не только написал ей, что желал бы повидаться с ней и детьми в Петербурге, куда должен тотчас ехать, но через несколько дней опять прислал длинное нежное письмо, где прямо просил ее прощения. Ничего не объясняя, Дрейтгорн говорил, что получил явные доказательства невинности и рыцарской честности ее мужа, поэтому теперь чувствует себя пред ним глубоко виноватым и несчастным своей несправедливостью. В следующих письмах генерал, умоляя дочь поспешить приездом, поскольку он болен и, по мнению докторов, долго не протянет, ее окончательно поразил уведомлением о смысле своего нового духовного завещания, о непременной воле разлучить меньшую дочь «с такою матерью» и мольбами к Анюте и мужу ее не отказаться принять к себе на воспитание маленькую Ольгу.
– Что случилось? Чем могла эта пустая женщина так жестоко оскорбить отца? – в недоумении рассуждала Анна.
– Если бы она только была пуста, – пожав плечами, отвечал ей муж. – Но она так зла, так хитра и так беззастенчиво смела, что от нее всего можно ждать.
– Но в таком случае был бы скандал! Мы бы, наверное, что-нибудь знали… Нынче же, погляди, вон даже в газетах расписывают такие истории, а мой отец – известный, заметный человек.
– Вот и причина, почему не пишут! – улыбаясь, заметил Борисов.
Сам он ехать отказался наотрез, с ужасом вспоминая первый год своей женитьбы, когда он еще не мог добиться перевода в другой город и поневоле терпел встречи с этой ненавистной ему женщиной – «женой Потифара» [25], как он мысленно со смехом над собой самим порою обзывал Ольгу Всеславовну. Да и с ее мужем, этим честным умным стариком, так унизительно отдавшимся в распоряжение хитрой и низкой интриганке, отношения не задались. Анна Юрьевна знала, что муж презирает ее мачеху и ненавидит генеральшу за все горе, им перенесенное чрез нее, а еще более – за ее дурное влияние на отношение отца к брату Анюты.
Борисов шесть лет жил учителем и воспитателем при Пете Дрейтгорне и очень любил его. Мальчик был уже в последних классах гимназии, когда сестра, на два года старше его, окончила курс и вернулась в отцовский дом почти одновременно со вторичной женитьбой генерала.
Притеснения, которых молодой учитель в первый год свадьбы Дрейтгорна старался не замечать и терпеть ради привязанности к своему воспитаннику, стали невыносимы, когда приехала дочь генерала и ко всем осложнениям трудного положения Борисова прибавилось сознание их взаимной любви. Тут он повел дело начистоту, и все скоро разыгралось. Никогда, никому в свете не заикался молодой человек о причине ненависти к нему генеральши Дрейтгорн. Ради спокойствия тестя он искренно надеялся, что тот никогда о ней не узнает. Анна была убеждена, что всему виной гордыня ее мачехи, сумевшей внушить мужу предубеждение против такого, по ее мнению, мезальянса. Отчасти дочь была права, но главные причины вражды остались ей навсегда неизвестны. К несчастью, не так было с ее отцом.
В последние годы он все сильнее разочаровывался в достоинствах молодой жены. Дошло наконец до того, что генералу стало спокойнее житься, когда его супруга отсутствовала. До последней болезни Юрия Павловича – которая, сказать к слову, едва ли не была и первой – Ольга Всеславовна уехала на год путешествовать с дочкой по чужим краям, но пробыла за границей не более двух месяцев, как генерал неожиданно решился ехать в Петербург искать развода, увидаться со старшей дочерью и переменить свое духовное завещание. Быть может, он и не решился бы никогда на такие крутые меры, если бы не случилось нечто, никем не предусмотренное.
Борисов напрасно думал, что достаточно тщательно уничтожил все письма к нему молодой генеральши в то время, когда не был еще женат, и не осталось никаких вещественных доказательств ее раннего вероломства. У Ольги Всеславовны и до замужества была поверенная, исполнявшая многие маленькие поручения красивой барышни, слава которой гремела в трех приволжских губерниях, арене ее ранних лет. Впоследствии молодая красавица нашла себе в чужих краях новую любимицу, ту самую Риту, которая и ныне была при ней. Марфа, русская наперсница, конечно, возненавидела «немку», и пошли между ними такие баталии, что не только генеральша, но и сам генерал лишились покоя. Марфа была не промах: хозяйке приходилось ее беречь; Ольга Всеславовна и берегла, но и сама не знала, до какой степени находится в руках прежней наперсницы. Предвидя черный день неблагодарности, Марфа с удивительной предусмотрительностью откладывала по одному или по нескольку писем из каждой серии тайных переписок барыни, неуклонно проходивших через руки ее в разные времена. Быть может, она и не воспользовалась бы ими так зло, если бы не последняя смертельная обида от барыни. Ценя в слуге, кроме расторопности, знание языков, генеральша услугами Марфы не пользовалась обыкновенно за границей, но доныне брала с собой в путешествие обеих горничных. Однако в предпоследнюю поездку Марфа до того надоела хозяйке вечными слезами и ссорами, что та задумала обойтись без ее услуг, тем более что с нею ехала еще гувернантка при дочери и штат выходил чересчур велик.
Не стало меры озлоблению Марфы, когда она узнала, что остается дома. Дерзость ее была так велика, что она прямо сказала барыне: мол, «жалея ее», советует Ольге Всеславовне ее не обижать, потому что она «такой обиды без отместки не оставит». Но барыне и в голову не приходило, что́ Марфа замыслила и чем она сама рискует.
Едва генеральша уехала, Марфа попросила генерала отпустить ее, говоря, что она поищет дела в другом месте. Задерживать ее генерал не видел возможности, да и не желал, считая ее вздорной сварливой бабой. Доверенная слуга ушла из дому, уехала даже из города! И тут-то началось ее мщение и пытка Юрия Павловича, сразу подкосившая его счастье, здоровье, едва ли не самую жизнь.
Почти каждый день начал он получать письма из разных мест России – у Марфы кумовей и друзей было множество. С беспредельной жестокостью бывшая горничная начала присылку с менее важных свидетельств шалостей генеральской жены. Вначале приходили записочки, еще подписанные ее девичьим именем, потом два-три письма из серий последних лет, и наконец пришла целая пачка посланий генеральши в первый год брака к учителю – когда Борисов еще не знал Анны.
Коварная Марфа, прекрасно зная все, о чем в этих письмах говорилось, часто передавала хозяйке их содержание на словах, а сами бумаги припрятывала и сберегала, ведь только Бог знает, что может со временем приключиться.
«Не будут нужны – сожгу. А может, еще пригодятся?.. Господ завсегда хорошо в руках держать!» – рассуждала сметливая баба – и не ошиблась в расчетах, хотя бумаги эти послужили не к выгоде ей, а только к кровавой мести.
Они самые, записочки и письма эти, открывшие окончательно глаза генералу на личность его супруги и собственную вопиющую несправедливость к родным детям, и лежали теперь в шкатулке покойного, аккуратно завернутые в пакет с надписанным доктором адресом на имя «ее превосходительства Ольги Всеславовны Дрейтгорн».
По первому же письму отца Анна стала собираться в Петербург, но, на беду, ее задержали болезни сначала одного ребенка, потом другого. Если бы не последние телеграммы Юрия Павловича, она и теперь бы еще не выехала, потому что не знала об опасной болезни отца.
Но теперь, приехав слишком поздно, бедная женщина простить себе не могла промедления.
Вчуже тяжко было видеть, как она убивалась над гробом отца после панихиды. Княгиня Рядская разливалась в слезах, на нее глядя, и все многочисленные знакомые и родственники гораздо более расстроились отчаянием Анюты, нежели смертью самого генерала. Ольга Всеславовна втайне была скандализирована такой несдержанностью, но по наружности была очень расстроена и тронута положением бедной падчерицы. Однако не рискнула при людях явно высказывать ей симпатию, помня слова, вырвавшееся «у этой сумасшедшей», когда ее привели в себя из обморока и мачеха было бросилась к ней с объятиями.
– Уйдите от меня! – закричала Анна. – Я не могу вас видеть, вы убили моего отца!
Хорошо, что в передней были одни лакеи! Но вновь выслушивать такое при многочисленных свидетелях генеральша рисковать не желала.
Притом она была чересчур встревожена: гости, собравшиеся на панихиду, навезли цветов, и «полоумная княгиня» вздумала, с помощью других двух дам, сама украшать ими гроб, и в особенности изголовье… Трудно представить себе, что вынесла Ольга Всеславовна, глядя, как чужие руки роются в складках кисеи, в рюше, под покровом, чуть ли не под самой атласной подушкой… Еще немного – и она могла бы непритворно упасть в обморок.