Напрасно!.. С каждой секундой они отдалялись, и на меня словно нисходили туманные покровы. Сладкая истома, тихое пение и звон окружали меня. Казалось, я отделяюсь от земли, становлюсь легче воздуха и неодолимая сила уносит меня за собою куда-то в даль, в высь, в пространство, все дальше и дальше от старого дома, от этих необыкновенных людей, столь мне близких и вместе с тем далеких от меня.
Последними лицами, виденными мною в угловой комнате нашего дома, были двое детей и молодой человек.
Девочка лет пяти с красивым капризным личиком, похожим на лицо молодой женщины, желавшей сжечь письмо, вбежала и бросилась к матери с просьбой или жалобой, которых я не слыхала; крошечный мальчик заливался смехом, сидя на плече высокого господина, который внес ребенка в кабинет, широко распахнув дверь…
Но при взгляде на этого красивого стройного молодого человека я громко закричала. Хотя между нами уже расстилался туманный покров, я мигом узнала в нем своего отца в молодости…
Вскрикнув, я словно свалилась с ужасной высоты.
– Что ты?.. Господь с тобой, Елена! – услышала я встревоженный голос мужа. – Вот уж пять минут я стою над тобой и напрасно стараюсь разбудить. Ты во сне стонешь, кричишь и не можешь очнуться…
Я приподнялась и вопросительно смотрела на Юрия.
Так вот в чем дело: я спала!.. Все это мне привиделось. Но с какой поразительной ясностью!
Мне и теперь решительно казалось, что я видела не сон, а живых людей. Я еще чувствовала их близость, полную реальность их существования, невидимое их присутствие возле себя. Я не могла опомниться от яркости впечатления и, едва собравшись с мыслями, хотела было прервать восклицания все еще дивившегося надо мною мужа и рассказать ему свое видение, но тут сам Юрий Александрович заговорил последовательнее, с усмешкой очень неопределенною.
– Скажи, пожалуйста, уж не сны ли какие-нибудь вещие тебя тревожили на этом допотопном ложе? – спросил он, вынув изо рта сигару и глядя не на меня, а в сторону. – Так мы с тобою и проспали всенощную-то…
Досадно!
– Я, верно, очень долго спала?
– Да, всенощная уж всюду отошла. Ну, делать нечего. А я, знаешь ли… Престранная вещь! Я видел во сне твой диван…
Я даже встала от изумления.
– Ты тоже его видел?!.
– Как – тоже? Разве он и тебе привиделся?
– Отчасти… Но неважно. Скажи, пожалуйста, как же ты видел мой диван?
– Престранно! Я видел его точно таким же, но новее и не здесь, не у тебя. Он привиделся мне будто бы там, в вашем старом доме, на площади…
Я приросла к месту и едва ли не открыла рот от изумления.
«Там же! В том же доме, вероятно в той же угловой комнате!» – проносились мысли в моей голове.
Но прерывать мужа я не хотела.
– Да, – продолжал он, – престранный сон!.. Представь себе, привиделось, будто мы с тобой не то идем, не то летим через какой-то большой прекрасный сад и вдруг видим дом…
– Наш старый дом, ярко освещенный! – не выдержав, прервала я. – И мы остановились под окнами…
– Ну да! Почем ты знаешь? – изумился Юрий Александрович.
– Уж знаю… Постой, мой милый, не говори: я сама скажу дальше. Мы с тобою стали под отворенным окном угловой комнаты и увидали там сначала одну даму, одетую в старинный костюм, какие носили в начале века. Потом вошли другие лица: пожилая женщина и старик, двое детей и…
– Нет-нет, только старик и девочка… Но, послушай, Елена, как можешь ты знать?.. Это слишком странно. Неужели и ты видела тоже?..
– Бога ради, я скажу тебе все, но продолжай теперь. Все-все рассказывай, это и в самом деле слишком важно!.. Говори дальше.
– Ну вот, видишь ли, мне сначала и правда показалось, что из этой комнаты вышли какие-то люди, но я их не различил, а когда сон мой прояснился, в кабинете у большого письменного стола сидел в вольтеровском кресле один старик, а против него, вот на этой самой кушетке-самосоне, примостилась маленькая девочка лет пяти-шести…
– Черноволосая? С хорошеньким, но капризным лицом? – прервала я.
– Пожалуй, да. Как это, однако, странно!.. Неужели и тебе такая же пригрезилась?
– Продолжай, продолжай! – вскричала я, в высшей степени заинтересованная и изумленная. – Я опишу свой сон после.
А сама подумала: «Я видела начало семейной сцены, Юрий – продолжение… Это ясно».
– Да моему сну сейчас конец, – скучным тоном отозвался Юрий Александрович.
Он напрасно думал обмануть меня притворным равнодушием. По шаткой походке мужа, по нервному подергиванию плеч я видела, что он далеко не спокоен. Да ему и не давалось лицемерие: он то и дело сбивался с хладнокровного иронического тона и, увлекаясь, рассказывал с жаром, гораздо более естественным в данном случае.
– Мой сон недолог, но очень странен, – продолжал муж, пожав плечами. – Представь себе, что я смотрел на этого старика и на эту девочку будто на своих, на близких мне людей. Смотрел внимательно, с каким-то странным чувством захватывающего интереса, словно ожидал и знал, что вот сейчас произойдет нечто важное, особенное… И вот еще: никто мне этого не сказал, но я вдруг сам узнал, что этот старик – твой прадед, князь Петр Павлович Рамзаев…
– Так было и со мною! – вскричала я.
– Погоди! Погоди, – остановил меня Юрий. – Вот что всего удивительнее: я читал, я знал его мысли…
– Как и я… Что ж он думал?
– Ах, он думал… Что он думал?! – вдруг рассердился Юрий и заходил, заметался нетерпеливо по комнате. – Я убежден, что наши сны – лишь результат давешнего свидания с тем полоумным капитаном!.. Просто впечатление от его россказней, от басни о княгине и княжне Рамзаевых да об американском князе Петре Павловиче… Какая глупость!
Муж так рассердился, что даже прервал свою речь, гневно стукнув рукой по столику, отчего все безделушки на нем зазвенели.
– Ах, разумеется, – поспешила я согласиться, – кто ж будет верить снам? Тем не менее все это интересно своей оригинальностью. Так почему ж не рассказать?.. Говори, прошу тебя. Что было дальше?.. Ты видел мысли старика – о чем же думал он?
– Ну да, я видел, что старик именно думает о них. То есть не собственно о них, а о своем пропавшем сыне, – спокойнее заговорил Юрий, пройдясь несколько раз и с улыбкой недоумения вновь остановившись предо мною. – Он думал, что, если князь Павел не погиб, то он должен быть очень несчастен; что, может статься, у него теперь семья, и сын Павла, родной внук старика, юный князь Рамзаев нуждается, голодает… И старик сокрушался, а я глядел на него и сам мучился, жалея его… Ей-богу, ведь приснится же история! Просто смешно. Я так понимал его чувства, так разделял его горе, будто сам их испытывал с ним заодно. Удивительная вещь эти сны!.. Откуда берется их реальность? Ведь вот, слава богу, когда проснулся и рассказываю тебе, вполне сознаю, что это вздорный сон, а между тем старческое лицо и теперь передо мною, и мне и теперь его жаль… Ведь вот глупость-то!
– Глупость, понятно, – умиротворяющим тоном отозвалась я. – Ну и что ж дальше случилось?
Юрий Александрович отвечал не сразу. Он сначала походил, подумал, потом остановился посреди комнаты, развел руками и полусердито-полусмешливо произнес:
– Дальше совсем потеха!..
– Юрочка, да расскажи же! – взмолилась я. – Что ж ты один потешаешься!.. Говори скорее, что дальше-то было?
– Дальше-то самое удивительное и самое нелепое! – вскричал он. – Вообрази себе, что я будто бы увидел у ног старика, под столом, какую-то скомканную бумажку и вдруг понял, что в ней – всё!.. Понимаешь? Все самое важное и нужное для вразумления и успокоения этого старика, князя Рамзаева. Я не мог отвести глаз от этого смятого комка бумаги. Мне ясно виделось, что в нем ответ на все недоумения князя, и стоит ему наклониться, поднять, прочесть письмо – и конец недоразумениям, горю и страданиям. И ты представить себе не можешь, душа моя, как я хотел сказать об этом старику!.. Я силился закричать, указать ему, внушить мое знание – но ничего не мог. И представь себе, Hélène…
Юрий до того увлекся, что, забыв обычную сдержанность, склонился к дивану, на котором я сидела, и, крепко ухватив меня за плечо, принялся размахивать другой рукой и продолжил:
– Вообрази себе только, как я обрадовался, когда эта маленькая девчонка, эта правнучка его вероятно, вдруг кубарем свалилась вот с этого самого дивана, нагнулась и подняла скомканную бумажку, письмо внука старика, молодого князя Петра Рамзаева…
– И отдала ему? – вскричала я.
– Какое! Не отдала совсем, негодная девчонка! А еще больше скомкала, подбросила как мячик, поиграла и вдруг, упав во весь рост на диван, вытянула руку и сунула бумажку вот сюда. – С этими словами муж мой для нагляднейшего объяснения с маху засунул руку между глубокой спинкой и сиденьем моей старой кушетки…
Чрезвычайно заинтересованная его рассказом и пораженная совпадением нашего двойного сна, я горела желанием рассказать Юрию начало своего видения и собралась вскочить и закричать: «А послушай теперь, что мне привиделось!» – но слова замерли у меня в горле.
Юрий медлил подняться, тяжело налегая на плечо мое, а лицо его приняло такое странное и даже страшное выражение, что я перепугалась.
– Что с тобою, мой милый?.. Тебе дурно?! – закричала я, с ужасом вглядываясь в мужа.
Он молчал, да вряд ли и слышал мой вопрос, потрясенный неожиданным впечатлением. Но я немного успокоилась, видя, что Юрий приподымается…
Муж встал, но был очень бледен и смотрел не на меня. Растерянный взгляд его был устремлен на собственную руку.
Следуя за направлением его глаз, взглянула и я, а взглянув, громко вскрикнула, пораженная: в руке Юрия была измятая бумага – комок слежавшегося, пожелтелого, как пергамент, старого письма!..
Рассказывать ли далее?
Это было одно из посланий покойного князя Петра Павловича, моего двоюродного дяди, к своему престарелому деду.
Одно из многих посланий, стараниями первой жены отца моего не дошедшее до адресата. Бедная женщина, зорко оберегая интересы детей своих, их самих сберечь не сумела…