– Почему же! Да воздастся каждому по делам его и заслугам, – возразила тетушка Амалия Францевна. – Иной шут гороховый и не стоит серьезного урока…
– А проучить его необходимо! – докончил Эрклер, добродушно улыбаясь. – Нет, серьезно, – продолжал он, – мне приходилось не раз вспоминать моего знакомца со Шпицбергена. В особенности наш последний разговор…
– При свете северного сияния? – прервали доктора.
– Нет, – возразил тот, – в серенькую ночь, которая, собственно, была утром… Ровно через три дня, как старец и предсказывал по излечении нашего товарища, Иоганн отплыл со своими моржеловами, пользуясь переменой ветра, разогнавшего льдины. Прощаясь, он сказал мне: «Если я вам когда-нибудь понадоблюсь, подумайте обо мне. Пожелайте сильно, всей вашей волей, всем разумом…»
– Разумом?! – насмешливо перебил юный эскулап.
– «Всей силой духа вашего, – не смущаясь, продолжал профессор медицины, – и я постараюсь быть вам полезным, а если придется, даже увидеться с вами»…
– Представ среди полымя и смрада, как Мефистофель? – широко, но не без претензии улыбаясь, вставил бородатый студент.
– «Если придется, даже увидеться с вами! – повторил Эрклер. – Но без особой нужды не призывайте меня», – говорил.
– И что же? Вы призывали?.. Вы его видели? – опять перебили доктора те же неугомонные слушатели.
– Нет, – сухо отозвался рассказчик, – не призывал, именно потому, что не было крайней нужды в его помощи. Но совершенно уверен: если призову, то увижу.
– Совершенно уверены?! Herr Professor [32], вы нами забавляетесь?
– Извините! Я только рассказываю факт: я верю в необычайные силы и способности Иоганна, во-первых, потому, что имею безумие считать наши узкие знания, вашу мелкую близорукую науку весьма несостоятельными вспомогательными средствами к постижению всех дивных могущественных сил, сокрытых в человечестве и в окружающей нас природе; а во-вторых, потому, что Иоганн не раз давал мне, причем без всякого с моей стороны призыва, удостоверения в том, что не прервал со мной духовных сношений.
Мы переглянулись, изумленные, а студент и его соумышленник весьма неучтиво рассмеялись.
– Позвольте мне окончить мой рассказ, и я перестану смешить вас и злоупотреблять вашим терпением, – серьезно отнесся к ним доктор Эрклер. И продолжал, обернувшись к другим слушателям: – Я должен еще сознаться вам, господа, что верил бы в необыкновенные способности старика Иоганна и в существование подобных ему удивительных субъектов – хотя сам не встречал других таких, как он, – по собственному убеждению возможности их бытия… Но я даже не имел бы права ему лично не верить, даже если бы вообще не допускал таких ненормальных явлений, потому именно, что все сказанное им сбылось. Вы знаете К**, нашего уважаемого профессора химии, господа? Спросите его: радикально ли он излечен от астмы. Он скажет вам, что, несмотря на последующие путешествия к северу и долгие пребывания в областях вечных льдов, не только припадки удушья его не повторялись, но он даже никогда не простужался, стал здоровее, чем когда-либо… Потом, бедный вожак моржеловов, норвежец Матилас, точно более не видал родного крова: он, в числе пятнадцати человек из пятидесяти восьми отважных охотников, которым мы оказывали гостеприимство в заливе Муссель, был задержан временно льдами на Сером мысе и погиб на охоте за белыми медведями. Возвращаясь весной в Европу, мы видели его могильный камень на пустынном берегу. Наконец, те знаменательные слова, которые дед Иоганн сказал мне на прощание – пред исчезновением их утлой флотилии между трещинами ледяных скал, в узких проливах, образованных временно разошедшимися льдинами, – должны были бы каждого убедить в необъяснимом могуществе его, потому что он не раз выполнял свое косвенное обещание…
– А какие же это были слова? – спросила старушка Амалия Францевна, жадно уставившись на доктора.
– Вот они, – исключительно к ней обратился профессор. – Он сказал: «Я, может быть, вам буду иногда напоминать о себе». Иоганн сказал это мне, склонившись с лодки, которую уже отталкивали от берега. За ним отплыли и остальные. Я стоял и глядел им вслед, пока высокая фигура старика, стоявшего у руля кормчим передовой ладьи, не скрылась в сумерках, пока заиндевелая серебряная борода его не слилась в белесоватом тумане полярной лунной ночи, – я не мог от него глаз отвести!..
– И больше вы его не видали?
– Не видал. Но иногда…
– Что такое?.. Что – иногда?
– Иногда мне чудилось, что я… чувствую его близость, его присутствие.
И доктор Эрклер весьма красноречиво пожал плечами, неопределенно осматриваясь вокруг…
Тут произошло нечто неожиданное.
В комнату вбежали молодые хозяева дома, необыкновенно оживленно сзывая всех:
– Что вы сюда забрались! Идите скорее! Скорее смотрите, какое необыкновенное явление на небе!.. Говорят, что это отражение северного сияния. Чудо! Чудо как красиво!.. Все небо в алом зареве и в лучах. Пойдемте скорее!
Все мы бросились вслед за убежавшей молодежью и действительно увидали в окнах дальней комнаты великолепный отблеск полярного сияния. Хозяева распорядились потушить огни в северной стороне дома, на вышке-фонарике, и те, кто не поленился туда взойти, любовались вдвойне величественным зрелищем. Несколько слушателей доктора, в том числе и я, взошли наверх и вновь прослушали целую лекцию доктора о северных сияниях. Оканчивая описание одного из таких явлений, виденных им в арктических странах, Эрклер, указывая нам на потухающий алый свет, сам взглянул в окно и вдруг, вздрогнув, умолк и припал к стеклам…
Стоя рядом, я невольно подалась к окошку, следуя по направлению взгляда доктора, и увидала среди широкой пустынной площадки пред парком, занесенным глубоким снегом, очень высокого и плечистого человека. Он двигался от дома, словно только что вышел из него и не спеша направлялся в среднюю аллею. Дойдя до предела площадки, ярко освещенной луною, человек остановился, обернулся лицом к нам и взглянул на окно…
Мы увидали лицо очень благообразное, но совершенно обыкновенное: черты седого старика, обрамленные меховой шапкой и длинной белой бородою. Но я его видала лишь мельком, отвлеченная необыкновенным состоянием доктора, который весь дрожал и вдруг, сорвавшись с места, бросился вниз с лестницы в ту именно минуту, когда один из молодых хозяев, стоявший возле нас, удивленно произнес:
– Кто этот старик? И куда он идет? Парк теперь заперт… Откуда взялся он? Я никогда его не видел!
Немудрено… Вероятно, не один наш молодой хозяин не видал загадочного гостя ни прежде, ни после. Старика не нашел и выбежавший за ним без шапки на мороз доктор Эрклер. И кого мы ни расспрашивали о старце впоследствии – гостей, хозяев и дворню, – никто его не видел и никто не знал – кроме нашего рассказчика, профессора медицины. Он-то знал! Да только не пожелал ни назвать человека, ни сознаться в том, что узнал старого знакомца…
Тем не менее для нас из его внезапной задумчивости было ясно, что если белобородый старик, мелькнувший нам в парке, и не был сам Иоганн, то за него был он принят профессором.
Однако появлением неизвестного старца не ограничились неожиданные события этого святочного вечера. Среди возобновившихся забав и оживления кто-то вдруг вспомнил отсутствующих друзей – юного медика и зрелого студента. Где они?.. Никто не знал. Никто не видел их с тех пор, как все мы двинулись смотреть небесное явление, отблеск далекого полярного сияния. Все думали, что и они были с нами, но нет! По строгом исследовании оказалось, что они в жару рассуждений о рассказе Эрклера не пошли вместе со всеми, а остались в той дальней комнате, чтобы договорить.
Их бросились искать. Хозяева разослали прислугу по всему дому, потом по службам, наконец по саду и парку, но нигде не нашлось ни следа медика и дерптского студента!
Вдруг на самом дальнем южном конце громадного дома послышались откуда-то сверху крики, жалобные призывы на помощь.
Все гурьбою устремились по коридорам, по лестницам, по крутым витым ступенькам на противоположную тому фонарику, откуда мы смотрели на сияние, необитаемую и еще более высокую башню, служившую складом для всякого ненужного хлама. Из-за ее запертых на крючок узеньких дверей неслись отчаянные крики и стук: то беспощадно колотили до опухоли избитыми кулаками рассвирепевшие друзья.
– Сейчас! Сейчас!.. Слышим, идем! – кричали заключенным старавшиеся столкнуть запоры их тюрьмы – заржавевший в петле крючок, долго не поддававшийся стараниям.
И вот они оба, молодой врач и студиозус, выбрались наконец из холодной, пыльной, темной кладовушки в самом печальном виде: испачканные, промерзлые, обозленные.
– Как вы сюда попали?.. Как это могло случиться?.. Кто вас здесь запер?..
– Разве мы знаем? Черт или какой-то негодяй! – сердито закричал медик.
– Мы вышли вслед за вами, но в зале нам сказали, что все пошли наверх, – объяснил студент. – Тут в коридоре какой-то человек – старик, которого мы приняли за служителя, – очень учтиво предложил нас проводить и пошел сюда со свечой в руке. Мы за ним…
– Да! Черт его побери! – перебил медик, весь трясясь от злости. – Мы за ним! Он, дойдя до двери, учтиво пропустил нас вперед, и – бац, крючок в петле!
– А мы – в темной западне, – закончил его товарищ.
– О, бедные! И просидели во тьме и холоде три битых часа? Но кто же, кто мог сыграть с вами такую злую шутку?! – негодовали хозяева и гости.
Да! В том-то и была задача: кто это сделал?..
Как ни разыскивали виноватого, как ни хлопотали вычислить его смущенные хозяева, ничего не вышло.
– Еще один странный случай к вашим воспоминаниям о старце Иоганне? – коварно шепнула Эрклеру старая тетушка. – Еще одна его визитная карточка?..
Но доктор только весело глянул на нее, сдерживая улыбку, и ничего не отвечал.
Джинн-падишах. Легенда Северного Кавказа
Седой старик из племени адиге стоял за нами, опершись на ружье, и, казалось, не слушал веселых речей, заглядевшись на верхушки своих родимых гор, тонувших в пламени и багрянице заката.