И он горевал — не мог найти утешения.
И нету помощника в час жуткий и тягостный,
И нету защитника, и нет избавления.
Как сор на воде, душа всплывает в последний час
И вновь опускается в предсмертном мучении.
До каких же пор ты будешь земные нужды заплатами будущей жизни латать и собственные желания как верблюда седлать? Я вижу, ты в своих убеждениях слаб, жизни земной покорный раб! Неужели такой приказ был тебе Богом дан? Неужели это заповедал святой Коран?
Ты вечное рушишь и возводишь непрочное —
Дохода от этого не жди, не получится.
Коль ты не творил добра, найдешь ли в предсмертный час
Того, кто за грешника пред Богом поручится?
Согласен ты жизнь прожить в богатстве и почестях,
Оставивши душу от безверия мучиться?
Говорит Иса ибн Хишам:
Я спросил у одного из присутствовавших:
— Кто это?
Он ответил:
— Чужеземец, который явился неизвестно откуда, и я его не знаю. Впрочем, не следует торопиться: к концу его речи, может быть, все прояснится.
Я стал ждать, а проповедник тем временем подошел к концу речи и завершил ее так:
— Украшайте знание делом, благодарите Божье могущество за прощение и придерживайтесь чистоты ради спасения. Оставьте тревоги, Бог простит мне и вам.
Затем он хотел уйти, а я пошел за ним и спросил:
— Кто ты, о шейх?
Он ответил:
— Хвала Богу, мало того, что ты считаешь, будто внешность моя переменилась, так ты еще делаешь вид, что мы незнакомы! Я — Абу-л-Фатх Александриец.
Я сказал:
— Храни тебя Бог, откуда эти седины?
Он ответил:
Зловредные, но молчаливые гости,
Они нас о будущем предупреждают,
Предвестники старости, тлена и смерти,
Не могут уйти они — нас поджидают!
АСВАДСКАЯ МАКАМА(двадцать седьмая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
На меня пало подозрение в краже денег, и бежал я — изгой отныне, — долго скитался по пустыне и вдруг на месте ровном и гладком увидел палатку. Мальчишки у самой палатки играли — кучки песка разгребали. Один из них то и дело произносил стихи, подходящие к случаю, но так хорошо отделанные, что не верилось, будто мальчик их тут же придумывает сам. Мне показалось, он не таков, чтобы сразу столько соткать стихов, и я спросил его:
— Эй, мальчик, ты сам стихи сочиняешь или чужие на память читаешь?
В ответ он продекламировал:
Считаешь, для таких стихов я молод,
И на меня глядишь ты удивленно,
Но мой шайтан — эмир всех прочих джиннов[96],
В поэзии изрядно искушенных,
Все тонкости ее он преподал мне.
Иди себе, ответом умудренный.
Я сказал:
— О сын арабов! Меня привел сюда страх. Можно ли найти здесь убежище или угощение?
Он ответил:
— Ты пришел в дом, где путника защищают и хорошо угощают.
Тут он встал, потянул меня за рукав, повел к палатке, завеса которой была спущена, и позвал:
— Эй, сестрица, выйди сюда! Вот сосед наш, который родными отринут, близкими кинут, властями обижен и унижен. Весть о нас до него дошла, наша добрая слава сюда привела. Окажи ему покровительство!
Девушка откликнулась без промедления:
О ты, горожанин, успокойся и радуйся:
Ты в доме ал-Асвада[97] — конец всем скитаниям!
У самого славного в маадде и в ярубе[98]
И самого верного своим обещаниям.
Соседу поможет он копьем и мечом своим,
Соседа поддержит он и щедрым даянием.
И смерть, и дары в его руках — как два облака,
Смиренно послушные его приказаниям.
Он йеменец племени старинного, знатного,
И лоб его светится чистейшим сиянием.
Войди же в палатку для гостей: там их семеро —
Дополнит до четного твое пребывание.
И мальчик ввел меня в палатку, на которую она указала. Я увидел там семь человек, и среди них тут же узнал Абу-л-Фатха Александрийца.
Я воскликнул:
— Горе тебе! Как это ты здесь оказался?
И он ответил стихами:
Ал-Асвад, сын Кинана, дал мне приют,
Все, что давно искал везде, — взял я тут.
Я им сказал, что я боюсь недругов,
Пообещавших, что мою кровь прольют.
Простится хитрость бедняку слабому,
Коль руку помощи за то подадут,
Коли оденут и накормят его
И отпечаток нищеты изведут.
Ты у судьбы бери дары чистые,
Пока ты жив, пока тебе их дают.
Пока хоть капля молока в вымени —
Дои верблюдицу, не трать зря минут!
Говорит Иса ибн Хишам:
Я сказал:
— Хвала Богу! Какими только греховными дорогами ты не ходил!
Потом мы прожили некоторое время в этом доме под покровительством хозяев, а когда почувствовали себя в безопасности, разошлись: он отправился на восток, я — на запад.
ИРАКСКАЯ МАКАМА(двадцать восьмая)
Рассказывал нам Иса ибн Хишам. Он сказал:
В погоне за адабом[99] по многим странам я скитался, пока в Ираке не оказался. Я изучил диваны всех поэтов и был уверен, что любая стрела из моего лука попадет в цель. Я осел в Багдаде и однажды, когда я проходил по берегу Тигра, мне попался на глаза какой-то юноша в лохмотьях. Он просил милостыню, но люди ему не подавали; меня же восхитило его красноречие. Я подошел к нему и спросил, откуда он родом и где его дом. Он ответил:
— Я из племени Абс, а родом из Александрии.
Я сказал:
— Какие прекрасные слышу речи я! Откуда такое красноречие?
Он ответил:
— От науки, верблюдиц которой я укрощал и моря которой переплывал.
— Какой же из наук ты украшен?
— У меня в каждом колчане есть стрела. Какую ты предпочитаешь?
— Поэзию.
Тогда он заговорил так:
— Скажи, есть ли у арабов какой-нибудь стих, который в прозу не превращается? И есть ли хвала, предмет которой скрывается? И есть ли у них такой стих, содержание которого неприлично, зато он скроен отлично? У какого стиха слезы не иссякают? Какой стих тяжело ступает? В каком стихе первое полустишие ранит, второе же — исцеляет? Какой стих не так опасен, как угрожает? В каком стихе песка больше, чем в пустыне?
Скажи, какой стих рот щербатый напоминает или зазубренную пилу заменяет? А в каком тебя обрадует начало и огорчит конец? В каком стихе то, что скрыто внутри, пощечиной тебя наградит, а то, что снаружи, обманет и удивит? А в каком стихе ты сомневаешься, пока до конца его не добираешься? Какого стиха нельзя касаться, а в каком полустишия могут местами меняться? Какой стих длиннее ему подобных, словно они по размеру не сходны? Какой стих одною лишь буквой унижается, а заменишь ее — смысл его полностью преображается?
Говорит Иса ибн Хишам:
Клянусь Богом, я даже и не пытался выигрышную стрелу угадать и не надеялся ответами в цель попадать. Я твердил одну только фразу:
— Я не знаю.
Он усмехнулся:
— Вещей, которых ты не знаешь, на самом деле еще больше.
Я сказал:
— Твои достоинства заслуживают внимания — откуда столь жалкое существование?
Он ответил стихами:
Такое время настало — ты посмотри:
Его превратности давят со всех сторон.
Оно враждебно для каждого мудреца,
Как будто мудрость — погибель для всех времен!
Стал разглядывать я его старательно, присмотрелся внимательно, и оказалось — это Абу-л-Фатх Александриец! Я воскликнул:
— Да хранит тебя Бог и да подымет он твое положение после такого унижения! Объяснил бы ты мне свои загадки, изложил бы подробно все, что высказал кратко.
Он откликнулся:
— Вот тебе объяснение: что касается стиха, который в прозу не превращается, то таких много, а пример — стих ал-Аши[100]:
Все дирхемы наши вполне хороши,
Их вес проверять — только время терять!
Что касается хвалы, предмет которой скрывается, то таких строк тоже много, как, например, стихи одного хузейлита:
Не знаю я, кто своим плащом одарил его,
Но снят с человека он поистине славного!
Что касается стиха, содержанье которого неприлично, зато он скроен отлично, то это стих Абу Нуваса[101]:
Всю ночь пировали мы беспутной компанией,
Бесстыдно влачили мы подолы неверия!
Что касается стиха, у которого слезы не иссякают, то это слова Зу-р-Руммы[102]:
Зачем струится из глаз поток безудержных слез,
Как будто почки бойцу пронзили острым копьем?
Что касается стиха, который тяжело ступает, то пример этого — слова Ибн ар-Руми[103]