Я открыл электронную записную книжку и начал писать:
Дневной свет почти не проникал в это темное, страшное, но сухое помещение. Он вышел быстро, быстрее чем она думала. Она даже не успела докурить, как он протянул ей эту урну, скорее похожую на банку.
— Это все? — Спокойно спросила она.
— Да, это все, — он машинально вытер руки о край халата, как будто замарался в чем-то мерзком и не очень приятном, — и что вы будете с этим делать? Поставите дома, на телевизоре?
Она улыбнулась, — увы, нет, но мне кажется, то, что я хочу сделать ему бы понравилось, конечно понравилось.
— Вы бледненькая, вам надо побольше бывать на солнце, осень нынче прямо балует.
— Вы правы, — она выбросила сигарету и закурила новую.
— Вы много курите, но я вас понимаю, — попытался утешить он, — я сам был в такой ситуации, и тоже курил одну за другой, но потом прошло, и у вас пройдет.
— У меня, — она затянулась и задумалась, — не волнуйтесь у меня не пройдет.
— И что же вы будете с этим делать? — Он странно посмотрел на банку.
— Меня ждут, — отрезала сухо она и пошла к выходу, — спасибо вам за хлопоты, деньги я оставила вам там, на полочке.
Она быстро вышла и направилась к машине, солнце и на самом деле припекало, странно, подумалось ей, уже конец октября а осень действительно балует. Еще деревья так интересно украшены желтою листвой, еще женщины ходят в легких осенних пальто, еще можно жить, жить и любить, и она заплакала. Слезы ручьем потекли сами собой, хотя ей казалось что она уже все выплакала, что где то там внутри уже все давным давно пересохло. Она вдруг вспомнила утренний разговор с мужем:
— Если ты это сделаешь, — орал он, — то я тебя просто убью.
— Дурак, — тихо отвечала она ему, — может я этого просто хочу, хочу чтобы ты меня взял и убил.
— Ты тварь, не унимался муж, — какая же ты все-таки тварь, почему ты думаешь только о себе?
— Я о себе не думаю, не льсти себе так как о тебе я не думаю тоже, я думаю только о…..
— Заткнись, сука, ты сука, и тварь и тварь, тварь.
Она выскочила из дома, быстро накинув длинное драповое пальто, села в такси и вытирая слезы, сказала:
— В городской крематорий.
А слезы все текли, она опять села в машину и таксист словно все поняв просто тронулся и поехал.
— К озеру? — спросил он, чуть обернувшись к ней.
Она просто махнула в ответ головой, и прикрыв ладонями глаза продолжала плакать. Она вдруг вспомнила его руки, теплые, с длинными пальцами, и почти женскими ногтями, длинными и фигурными. Таким ногтям позавидовала бы любая девчонка, смеясь говорила она ему иногда. Но он как будто не замечал этого. И еще он любил повторять, знаешь любимая, и он всегда ее так называл, любимая. Знаешь любимая, вся наша жизнь состоит из мелочей, из слайдов, вот так просто складывается в единое целое, из одного в другое, из одного в другое. Запоминай, пожалуйста эти мгновения, эти прикосновения судьбы. Вот. Тебе нравится?
— Да.
— Скажи мне это пожалуйста.
— Ты же знаешь что я.
— Не говори ничего лишнего, просто, любимая скажи мне и все, ну.
— Я люблю тебя, — тихо выдавила из себя эти несколько слов, и покраснела как маленькая девочка, — я очень тебя люблю.
— Спасибо тебе.
— За что?
— За то, что ты просто есть.
Такси все двигалось, и руки все сжимали драгоценный предмет, она как змеями обвила эту железную банку, с самым дорогим на сегодня, с самым дорогим, что у нее осталось, с ним.
Такси остановилось, она быстро сунула, сколько-то денег в руку водителю, и не оборачиваясь, выскочила из машины. Он что-то крикнул ей в ответ, но она ничего не поняла, пальцы нервно сжимали железную банку, и она верно выбрав направление, двинулась к воде. Длинные полы пальто мешали быстро двигаться, а она именно так и хотела, сделать это быстро. Как будто за ней гнались, как будто оставалось совсем немного время, как будто кто-то отсчитывал последние секунды.
Вот и долгожданная гладь, она нервно открыла банку, и замерла. Она,
почему то перестала плакать, слезы как будто закончились. Где-то позади уже дико кричал ее муж, истерически размахивая в воздухе табельным пистолетом. Он гнался за ней все это время.
Она отвернулась:
— Прости меня, — прошептала она, и медленно начала переворачивать банку.
Пепел метнулся из нее, и одним мгновением разлетелся с легкостью пуха по глади озера. В этот же миг и прозвучал выстрел.
Мир покачнулся, она небрежно провела по животу, на ладони сквозь пальто уже выступила кровь.
— И с этим теперь, — она снова покачнулась, — и с этим всем, теперь нам придется жить, любимый, и это было последнее ее слово.
Согнувшись вдвое она мягко упала у воды, и озеро, усыпанное пеплом нежно подобралось к ее ногам, и ласково омыло их.
Как-то жить, почему то как то очень хотелось жить.
Отправить!
Уверенно нажал я и стал дожидаться ответа от болезной своей нанимательницы.
На самом же деле история эта была простецким вымыслом. И не моим, а ее. Она так завораживающе рассказывала мне о мифической своей смерти, что я даже от удивления открыл было рот. Так мы и познакомились. Три года назад, осенью, в этом городке. Зачем она таскала с собой пустую урну для кремированных останков я не знал, может для того чтобы каждый раз придумывать новые невероятные истории?
— Ты смотришь на нее? — Пришло очередное сообщение от нее.
— Да, написал я, — она еще копается в цветах. Но я уже лечу по адресу.
— Не забудь про сестру. И не спеши, полюбуйся еще ею, тебе же есть что вспомнить. Вспомнить, чтобы потом с такой легкостью забыть, — говорилось в очередном ее сообщении, — знаешь, бывает что ум у человека совсем ни к черту. Да и тело барахлит. То суставы не гнутся, то потенция подводит. Угасает жизненный цикл, я это так называю. И только душа, душа, тихо, по ночам шепчет тебе не оставляй меня одну. Понимаешь?
— Понимаю, — уверенно ответил я и убрал записную книжку. Такси еще постояло минуту и рвануло с места. Унося меня от нее, от воспоминаний трех летней давности. Решать чужие проблемы, за большие деньги.
Девочки на месте не оказалось, да и адрес этот был, по меньшей мере, интересным.
— Вам точно сюда? — Переспросил, принимающий плату за проезд, таксист.
Я бегло сравнил исходный пункт прибытия с адресом на бумажке и утвердительно мотнул головой, — подождете минут десять, пятнадцать, попросил я. Если не вернусь, там денег я дал с лихвой.
Он потряс в ладони увесистую пачку и улыбнувшись ответил, — за это, за это я простою тут теперь хоть целые сутки. Деньги облегчают понимание.
Это было обшарпанное, старое двухэтажное здание, в промышленном районе города. Все здесь казалось ни менее ветхим. Старые облупившиеся колонны со строгими пустыми глазницами немыслимых рабочих и работниц, годов не иначе двадцатых выпуска. Они безмолвно посматривали на меня со своей высоты. Ехидно посмеиваясь, глядя на измененную теперь субстанцию окружающего их мирка. На их лицах застыла предвечная сила борьбы за это. Они то точно знали как жить. Странно вообще, что здесь еще живут люди. Квартиру я нашел сразу, долго звонил. Но когда понял, что звонок не работает, попробовал постучать. В место глухого стука дверь неожиданно отварилась. Я вошел. В единственной комнате было пусто. Окно, занавешенное легкой, старой тюлю. Стол, стул, какая — то картина на стене. Какая-то? Да нет, это же наша с ней картина. Боже это же наша с ней картина!!!!
Лернону совсем стало не по себе. Снова закружилась голова и пересохло в горле, но читать он не переставал:
После нашего сумбурного знакомства, она как то легко предложила показать мне свой город. Она прямо таки настаивала на слове «свой». Или просто в ее интерпретации это звучало пафосно. Она повела меня на выставку их местных художников.
— Вот она, — торжественно объявила моя незнакомка, — любуйся!
Передо мной возникло среднего размера полотно с размашисто накиданными на нем маками. Одни маки цвели, другие складывались в бутоны, третьи сворачивались в коробочки.
— Маки и только маки. Правда, чудо? — Спросила тогда она. — Ты любишь цветы?
— Да, — тихо ответил я.
— А я терпеть не могу, — прозвучало смелое заявление. — И еще терпеть не могу музеи, здесь нельзя курить. А вот они, — и она ткнула мизинцем в полотно, — они мне очень нравятся. Когда-нибудь я накоплю миллион денег и куплю ее.
— Не думаю, что это произведение стоит миллиона денег, — усомнился я.
— Думаешь, — весело пискнула она, — а я думаю, что стоит. Все чего-то, да стоит. У всего есть своя цена. Вот у тебя какая она?
Я поразился, — а разве у людей есть цена?
— А ты думаешь что ты, — и на этот раз ее замечательный мизинец смотрел мне в подбородок, — важнее этой картины. Для кого-то возможно и так. А вот для меня и вовсе нет.
И она глупо расхохоталась и бросилась вприпрыжку из зала выставки.
— Ну, — кричала она мне, — не отставай.
Я бежал за ней как мальчик. Я совсем не люблю цветы, кричала она на весь музей. Люди оборачивались на нас, пробегающих мимо, и недоумевали.
— Я только люблю в центре, у цветочных рядов копаться в свежих бутонах роз. Там иногда попадаются малюсенькие такие жучки.
Наконец я догнал ее, догнал и прижал к себе. И она, уже глядя своими не моргающими огромными глазами мне прямо в душу, прошептала:
— Там иногда живут маленькие такие цветочные жучки. Они строят там свои отношения, приходят с работы, пьют чай на вечерней кухне. Смотрят друг другу в глаза и разговаривают.
— Жучки? — Только и переспросил я, улыбаясь.
— Жучки, — хихикнула она, и прижалась ко мне сильнее, — жучки, да и только.
Потом мы пили с ней чай.
— Здесь самые вкусные булки в городе, — шептала она мне, шептала и снова смеялась, — Они наверняка что-то туда подсыпают? Просто булка, сама по себе, не может быть вот такой вкусной, как ты думаешь?
Я смотрел на нее и поражался, чудо да и только.