Специалист уселся с важным видом, пригласив к себе ещё двух. Он брал каждый обрезок, говоря: «Наре!» (один). Другой повторял: «Наре!», загибая при этом палец. Загнув все пальцы одной руки, он взялся за другую. Сосчитав до десяти, он опустил оба кулака на колени и сказал на своём языке: «Две руки». После этого третий папуас загнул один палец руки.
Так они продолжили счёт, не завершив четвёртого десятка. Все были очень довольны решением столь трудной задачи.
Маклай усложнил её, взяв один обрезок и произнеся: «Бум, бум» (день, день). Папуасы пустились в переговоры, но, так и не найдя нового решения, завернули обрезки в лист хлебного дерева, тщательно его перевязав. Очевидно, они не оставили надежды справиться с задачей, вернувшись в деревню.
На следующий день вновь явился Туй, ведя себя весьма подозрительно. Обошёл дом, внимательно осматривая всё кругом, прислушивался, посмотрел на комнату Ульсона, несколько раз повторив: «О Бой!» Затем, подойдя к Маклаю, неожиданно попросил отпустить с ним Боя. Получив решительный отказ, удалился.
Вскоре пришли трое жителей Горенду. Один из них заглянул в комнату Ульсона. Не слыша стонов Боя, спросил, жив ли он. Маклай ответил утвердительно. Тогда туземцы предложили отдать его им. Зачем? Непонятно. Туземцы явно что-то замыслили. Вряд ли у них добрые намерения.
Маклай стал укладывать в металлический ящик свои дневники, метеорологический журнал, заметки, рисунки. Решил спрятать и чистую бумагу на тот случай, если хижина будет разграблена или сожжена, а сам он уцелеет. Закопал ящики в условленном месте под деревом, отослав Ульсона к шлюпке, возле которой прибило течением большой ствол дерева.
Услышал жалобные тихие стоны Боя, заглянул в его комнатушку. Несчастный катался по полу, скорчившись от боли. Маклай поднял его. Мальчик, почти ничего не евший в последнюю неделю, был непривычно лёгок. Его холодные, потные, костлявые руки охватили шею Маклая, прерывистое неглубокое дыхание было прохладным, как дуновение смерти. Ввалившиеся глаза, заострённый нос и побелевшие губы свидетельствовали о том, что жизнь его покидает.
Не успел Маклай вернуться в свою комнату, как из каморки Боя послышался шум. Мальчик опять упал на пол. Его холодные руки удерживали Маклая. Пульс был слаб и прерывист. Вскоре Бой вздрогнул последний раз и замер.
— Что нам теперь делать? — глухо спросил Ульсон.
— Прежде всего надо избавиться от тела. Гниение в этом климате идёт чрезвычайно быстро. Папуасы не должны ничего знать о его смерти.
— Всемогущий Боже, исполнилась воля твоя, — забормотал Ульсон, — прими к себе безгрешное дитя, пусть будет земля ему пухом...
— О земле речи быть не может. Мы бросим тело в море, пригрузив камнями.
— Не по-христиански это, надо пожалеть малыша, — плачущим голосом сказал Ульсон, который при жизни Боя недолюбливал его и не был добр с ребёнком.
Они говорили очень тихо, словно боясь разбудить умершего. Нет ли в этом проявления инстинкта, сохранившегося с тех времён, когда люди плохо улавливали разницу между смертью и глубоким сном? Впрочем, не до подобных вопросов. Странно ведут себя многие христиане: живут во лжи и во зле, приносят сознательно беды и неприятности окружающим людям и в то же время проявляют трогательную заботу об умерших, старательно совершая всяческие ритуалы.
Да и какие они, по сути, христиане? Разве исполняют они заповеди Христа? Разве поступают они в согласии с его учением, памятуя слова: живые, позаботьтесь о живых! Вот и Ульсон только по недоразумению мог бы считаться последователем Христа. Он даже вроде бы запамятовал, что у моряков принято опускать умерших в море, а не сохранять до прибытия на берег, дабы предать тело земле. Да и какая разница — земля или океан? Трупу она неведома.
— Ульсон, — произнёс твёрдо и достаточно громко Маклай, — приготовьте клеёнку и состригите волосы с головы Боя.
— Зачем? — упавшим голосом спросил Ульсон.
— Я намерен распилить ему череп.
— Зачем?! — ужаснулся Ульсон.
— Затем, чтобы достать мозг и сохранить для дальнейших исследований.
Ульсон замотал головой и повалился на колени, сложив руки как для молитвы:
— Хозяин, ради Бога, — не надо!
— Оставьте эти глупости. Ему теперь не больно. Его, собственно, теперь нет.
— Душа его безгрешная витает...
— Не вам заботиться о его душе. Если она и есть, то уже растворилась в этой природе. И встаньте, пожалуйста, на ноги. Мы не в храме.
Припомнилось вдруг высказывание Базарова из романа Тургенева: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник». Ещё на первом курсе университета, в Петербурге прочёл он «Отцы и дети», после чего стал ловить себя на том, что порой невольно подражает Базарову. Вот и стал работником в великой мастерской природы.
— Ну, всё, — твёрдо сказал Маклай. — Приготовьте тело.
Он вышел из каморки Боя, соображая, куда можно будет поместить целый мозг. Пройдясь по веранде, понял, что необходимой стеклянной посудины у него нет. И это, пожалуй, к счастью. Ульсон и без того напуган до полусмерти. Да и от тела необходимо избавиться как можно скорее, до наступления рассвета.
Тем не менее одну операцию надо сделать. Профессор Гегенбаур просил прислать ему гортань темнокожего со всей её мускулатурой. Достав анатомические инструменты, Маклай вернулся в комнатку Боя. Велел Ульсону держать одной рукой голову покойника, а другой свечку. Руки Ульсона дрожали. Маклай выверенными движениями вырезал гортань с языком и мускулатурой. Для своей коллекции срезал кожу со лба и темени с волосами. Пришлось расчленять тело, чтобы сложить останки в мешок. Ульсону померещилось, что рука Боя самовольно дёрнулась. Он охнул, вздрогнул и выронил свечку.
Когда переносили мешок в шлюпку, Ульсон оступился в темноте и упал, а на него — покойник, после чего и Маклай. На этот раз Ульсон только выругался шёпотом и стал загружать мешок камнями. Как назло был отлив, и шлюпку после неимоверных усилий удалось стащить по камням в воду. Только взялись за вёсла, как за мыском на море показался огонёк, за ним другой, третий... десятый... Папуасы вышли на ночную рыбалку!
— Хозяин, надо вернуться и закопать Боя в лесу.
— Там собаки — разроют. Будем грести сильнее. Они нас не нагонят.
Стали грести изо всех сил — ни с места. Словно тело Боя удерживает их. Ульсон заволновался. Маклай понял: они застряли на рифе. Хотел было прыгнуть в воду и толкать шлюпку, несмотря на присутствие акул. Огоньки приближались. И тут под рукой Маклая оказался натянутый канат: в темноте они отдали конец, но не выбрали в шлюпку, и канат застрял у берега, то ли между камнями, то ли запутавшись за корягу. Выхватив нож, Маклай перерезал канат. Путь свободен!
Взялись за вёсла, стараясь как можно тише опускать их в воду, чтобы не услышали папуасы, голоса которых раздавались уже близко.
— Хозяин, если они... увидят Боя... с перерезанным горлом... они так же... сделают с нами.
— Возможно... Греби спокойней.
Ночь была тихой и тёмной. От огней на пирогах по воде струились длинные тени. При каждом взмахе вёсел рассыпались искры и появлялся холодный огненный след, быстро пропадая. Казалось бы, по этим вспышкам туземцы должны были заметить шлюпку. Но они были ослеплены светом факелов, внимательно наблюдая за рыбой на освещённых участках.
Взмахи вёсел — словно маленькие фейерверки. За шлюпкой тянется, угасая, светлая полоса. Мириады невидимых одноклеточных витают в верхних слоях моря, вспыхивая от любого прикосновения. В чём природа их свечения? Быть может, среди этих существ присутствуют неизвестные науке формы. Следовало бы отобрать образцы этой воды...
— Хозяин, они нас не заметили. Мы уже на полмили удалились от берега. — Голос Ульсона был бодрый и радостный.
Как скоро в людях одни чувства сменяются другими! Смерть начинает восприниматься, как неизбежная спутница жизни.
Покойся с миром, Бой, в пучине океана!.. Впрочем, акулы вряд ли упустят благоприятную возможность растерзав мешок, приняться за добычу.
Смерть забирает остатки жизни и снова возвращает их туда, где царит жизнь.
Но что же такое жизнь? В чём суть и смысл её? Не только человеческого бытия. Ведь оно — не более чем одно из бесчисленных проявлений жизни. Какой был смысл жизни и смерти Боя? Если понять это, станет ясен ответ на тот же вопрос по отношению к любому человеку.
Почему тогда не задуматься о смысле жизни и смерти животных или растений? Смерть растворяет жизнь одного организма в окружающем мире, воплощая её в мириадах других существ... А может быть, есть доля истины в веровании буддистов о вечном круговороте воплощений жизни и смерть есть лишь иллюзия прекращения бытия?
Чудотворец
Ночь, дождь. При свете лампы он делает запись:
«Полчаса тому назад, когда мне пришлось отправиться к ручью за водой, я был в самом мерзком настроении духа, утомлённый 10-минутным раздуванием костра, дым которого разъедал мне до слёз глаза. Когда огонь был сделан, оказалось, что воды не было достаточно в чайнике.
Отправляюсь к ручью. Совершенно темно, мокро, ноги скользят, то и дело оступаешься; дождь, уже проникший через две фланелевые рубашки, течёт по спине, делается холодно; снова оступаешься, хватаешься за куст, колешься. Вдруг сверкает яркая молния, освещает голубоватым блеском и далёкий горизонт, и белый прибой берега, капли дождя, весь лес, каждый листок, даже шип, который сейчас уколол руку. Только одна секунда — и опять всё черно, и мокро, и неудобно; но этой секунды достаточно, чтобы красотой окружающего возвратить мне моё обыкновенно хорошее расположение духа, которое меня редко покидает, если я нахожусь среди красивой местности и если около меня нет надоедающих мне людей.
Однако уже 9 часов. Лампа догорает. Чай допит, от капающей везде воды становится очень сыро в моей келье, надо завернуться скорей в одеяло и продолжать своё дальнейшее существование во сне».