В ответ они сослались на «тамо рус» (русских людей, матросов с «Витязя»), которые срубили много деревьев.
Маклай не поверил. Его возмутила эта отговорка: зачем клеветать на матросов, которым не было никакой нужды рубить плодоносные деревья.
Несколько туземцев, вскочив с полатей, повели его к окраине деревни. Там они указали на пни, оставшиеся от срубленных кокосовых пальм, приговаривая: «Ака, ака!» (нехорошо, нехорошо).
Действительно, вышло скверно. Пришлось согласиться с туземцами. Видно, кому-то из матросов или офицеров для того, чтобы набрать побольше кокосовых орехов, пришла в голову дикая мысль — срубить деревья. И невдомёк было пришельцам, что деревья эти появились здесь не случайно, не по причуде природы, а по воле и желанию людей, которые их вырастили и берегли.
Папуасы делали скорбные лица и говорили:
— Деревья хорошие... Кокосы есть можно, деревья рубить нельзя... Кокосовое дерево рубить — нехорошо.
Оставалось только согласиться.
Что же подумали о белых людях дикари, когда увидели, что те рубят плодоносящие деревья и всерьёз интересуются черепами, давая за них подарки? Верно, решили, что прибыли к ним совсем дикие существа, очень многое не понимающие в этой жизни, плохо различающие полезные вещи от бесполезных.
А уж если эти люди собирают черепа, то это у них какой-то обычай, связанный, пожалуй, с убийством людей и сбором черепов как военных трофеев. Так могли подумать папуасы, когда им за никчёмные, выброшенные в кусты черепа (на память о предках принято было хранить нижнюю челюсть) дают такую полезную вещь, как большой гвоздь, из которого можно сделать хорошее острое шило.
Представителям разных цивилизаций не так-то легко понять друг друга. То, что у туземцев сложились доверительные отношения с Маклаем и они ему даже пожаловались на его друзей «тамо рус», уже само по себе может считаться немалым достижением.
Наступило 1 января 1872 года. День, столь восторженно встречаемый европейцами, здесь прошёл буднично. Если не считать того, что ночью была сильная гроза, порывом ветра сбросило на дом большую лиану, которая пробила крышу, разбив один из термометров. Струйки воды полились на постель. Пришлось в мокрой одежде перетаскивать тяжёлые корзины с бельём, служащие кроватью, на сухое место.
Чтобы согреться, решил достать новые рубашки из одной корзины. Пока надевал рубашку, она стала расползаться по швам. Взялся за другую, пальцем продавил дыру в истлевшей местами материи. Вот тебе и подарочек в Новый год!
Где-то там, поистине на другой планете, люди веселятся и пьют шампанское... А тут хотя бы иметь «шаманское», какой-нибудь местный одурманивающий напиток, чтобы спокойно заснуть... Кстати, есть ли у них подобное зелье? У многих первобытных народов оно существует, хотя употребляется преимущественно колдунами. У папуасов, насколько удалось узнать, шаманов или каких-то жрецов, так же как вождей, вроде бы нет. Что это значит? Можно ли такое социальное устройство считать примитивным? Оно основано, пусть и без манифестов, деклараций, документов, совершенно естественно на принципе справедливости, равноправия, братской взаимопомощи.
Выходит, социальный «прогресс», как его принято считать, заключается в том, чтобы от этого справедливого общественного устройства перейти к рабовладению, когда человек использует «говорящее орудие труда», двуногое рабочее животное? Чтобы появились высокопоставленные социальные паразиты в виде жрецов, царей, князей, помещиков и прочих мирских захребетников? Чтобы деньги стали всеобщим вожделенным мерилом ценности, а люди вынуждены были продавать свой труд, интеллект, торговать талантами или своим телом?
Проклятые вопросы! Почему они всегда тревожат разум? Или в том и заключается научный подход: постоянно пытаться выяснить суть явлений?
...Утром вновь подул довольно свежий ветер с гор. Ульсон, которого перестала трепать лихорадка, почувствовал бодрость и, как следствие, аппетит. Напомнил, что давненько не ел ни мяса, ни рыбы.
— Пойдите на рыбалку, — посоветовал Маклай.
— Шутите, хозяин. Я ж не дикарь, чтобы рыбу ногой ловить.
— У вас есть удочка.
— Да тут и рыба какая-то дикая: на крючок не идёт.
— Может, слишком умная?
— Да кто её знает... Давайте выйдем в море. Там уж будет улов.
С немалым трудом спустили шлюпку в море. Отошли от берега. Принялись рыбачить. Стало темнеть, а ничего поймать так и не удалось. На море замаячили огоньки: это жители Горенду и Бонгу вышли на рыбную ловлю.
— Давайте поучимся у дикарей, — предложил Маклай, направив шлюпку к ближайшим трём огонькам.
Приблизившись к пирогам папуасов, Маклай окликнул рыбаков. Вдруг началась какая-то суета, факелы были потушены. Лодки, пользуясь наступившей темнотой, скрылись по направлению к берегу.
— Не иначе, как затевают что-то, — тихо сказал Ульсон.
Маклай был озадачен. Как понимать такое странное поведение тех, кого он считал своими хорошими знакомыми?
От берега донеслись негромкие женские голоса. Ну вот и разгадка: на пирогах были женщины.
Минут через пять шлюпка была окружена несколькими пирогами. Вновь запылали факелы, которые до этого едва тлели. Стали подходить всё новые. Каждый из туземцев счёл своим долгом дать Маклаю одну или две рыбки. Затем они вновь принялись за своё дело.
На платформах туземных лодок лежали груды скрученной сухой травы. Стоящий на носу зажигал один пучок за другим, освещая поверхность воды; другой держал в руках длинную острогу, которую время от времени метал в воду, затем доставал и сбрасывал ногой рыбу с зубьев остроги. Третий управлял лодкой, сидя на корме.
— Ловкие ребята, — с уважением констатировал Ульсон. Его мнение, как часто бывает у людей такого склада, во многом зависело от настроения.
— Да и мы — отличные рыболовы, — указал Маклай на рыбу, трепыхавшую на дне.
Отношения с туземцами наладились настолько, что Маклай решил обстоятельно познакомиться с деревней Бонгу, жители которой давно приглашали его к себе в гости. Путь избрал кратчайший — по морю. Когда они причаливали, на берегу их уже поджидали. Некоторые вошли в воду, придерживая шлюпку и протягивали руки гостю. Николай Николаевич понял, что они предлагают перенести его на берег, и охотно воспользовался этим любезным приглашением. Затем все вместе отправились по натоптанной тропинке в деревню.
Бонгу была значительно больше Горенду, но такая же опрятная. Помимо частных хижин, предназначенных для отдельных семей, были ещё и общественные постройки — более крупные и не имеющие передней и задней стен. Под высокой крышей, доходящей почти до земли, были устроены лежанки. Здесь же хранилась посуда — из дерева, глины и скорлупы кокосового ореха, предназначенная для общественных праздников. Лежало здесь и оружие.
В каждом из таких домов Маклая встречали папуасы, которым он раздавал табак, гвозди и красные ленты. Общественные и семейные дома группировались вокруг небольших площадок, образуя нечто подобное отдельным кварталам, соединёнными тропинками. В деревне и вокруг неё возвышались кокосовые пальмы и банановые деревья, которые, впрочем, по канонам ботаники следует считать травой.
Обойдя всё поселение и раздав все подарки, учёный отдохнул недолго в одном из общественных домов, поговорил, как мог, с «тамо-Горенду» и направился дальше, оставив Ульсона принимать ответные дары: сладкий картофель, кокосы, бананы, копчёную и печёную рыбу, сахарный тростник.
Сыпал небольшой дождичек, и делать зарисовки на улице было невозможно. В одной «барле» (так называется общественный дом) обнаружил то, что давно уже искал: несколько фигур, вырезанных из дерева. Они (по-местному — «телумы») были крупными; самая большая, стоящая посредине помещения, — более двух метров; другая, метра в полтора, стояла у входа, а третья, очень ветхая, валялась на земле. Видно, особенного почтения к этим изделиям туземцы не питают. Они с интересом и с некоторым, пожалуй, удовлетворением наблюдали, как Маклай зарисовывает их «телумы». Спрашивали, есть ли такие «телумы» в России.
Не было никаких оснований считать общественные постройки с телумами, ничем другим не отличающиеся, какими-то первобытными храмами. Судя по всему, эти деревянные изображения были вырезаны в честь каких-то уважаемых предков. А может быть, таким образом первобытные скульпторы оставляли память о себе.
Наступали сумерки, пора было возвращаться домой. Их провожали дружескими рукопожатиями (чаще всего пожимали руку выше локтя) и возгласами: «Эме-ме!» Подарки помогли сгрузить в шлюпку, явно довольные визитом столь замечательного гостя.
Когда, уже после захода солнца, добрались до Гарагаси и стали выгружать подарки, Ульсон принялся ворчать:
— Только зря мучились. Мало получили. Да и что тут? Рыба жёсткая, как дерево, кокосы старые, бананы зелёные. Деревня большая, а ни одной женщины не видел.
— Значит, ещё не вполне нам доверяют.
После некоторой паузы Ульсон пришёл к выводу:
— А может, и правильно делают. — И отправился на кухню доваривать бобы к запоздалому обеду.
Глоссарий
Казалось бы, хитрое ли дело — научиться чужому языку? Не прошло и четырёх месяцев, как Маклай начал вести с папуасами разговоры, затрагивая разные темы и получая разумные ответы. Зная несколько европейских языков, исследователь уже готов был присоединить к ним и знание языка папуасов. Но с этим пришлось подождать до лучших времён.
Долго, к примеру, не удавалось выяснить, как сказать по-папуасски «хорошо». Наконец нашёлся один туземец, с которым, что называется, нашли общий язык. Маклай показал ему хорошие полезные вещи: табак, гвоздь. Услышав слово «казь», Маклай повторил его, указав на кокосовый орех. Туземец в свою очередь подтвердил — «казь». С тех пор, давая собеседникам понять, что ему что-то нравится, Маклай говорил «казь», с удовольствием отмечая, что его прекрасно поняли; туземцы делали довольные лица и отвечали утвердительно: «Казь-казь». Однако в некоторых случаях создавалось впечатление, что под этим словом местные жители подразумевают что-то другое. Что именно? И как всё-таки будет по-папуасски «хорошо»?