ал вниз и сообщал Дити:
— Барауни! Мунгер!
Женский закуток мог похвастать несправедливо щедрым обилием иллюминаторов — по одному на каждом борте. После доклада Калуа женщины ненадолго их открывали и разглядывали приближавшееся поселение.
На закате пулвар останавливался для ночлега. Если окрестности были подозрительно безлюдны, якорь бросали на середине реки, а когда вечер заставал вблизи густонаселенного города вроде Патны, Мунгера или Бхагалпура, швартовались прямо к берегу. Величайшим же удовольствием было встать на причале торгового городка или порта: тогда в перерывах между ливнями женщины сидели на палубе, разглядывая жителей и потешаясь над их чудным выговором.
На ходу корабля им разрешалось выйти на палубу лишь для того, чтобы раздать кормежку, все остальное время они пребывали в уединении своего закутка. Казалось бы, три недели в тесном душном отсеке должны стать невыносимым испытанием скукой, однако ничего подобного: день надень и даже час на час не походили. Теснота, сумрак и стук дождя создавали необычайно доверительную обстановку: все, что говорили прежде незнакомые друг с другом собеседницы, казалось новым и удивительным, и даже самые заурядные темы принимали неожиданный оборот. Например, было странно узнать, что одни готовили маринованные манго из падалицы, а другие — из только что сорванных плодов; не менее удивительным стало открытие, что Хиру добавляла в маринад фенхель, а Сарджу исключала столь нужный ингредиент, как тмин. Каждая женщина имела свой способ готовки и пребывала в убеждении, что других просто не существует; новость, что в каждом доме, семье и деревне имелись свои бесспорные рецепты, поначалу смутила, потом рассмешила, а затем взбудоражила. Тривиальная тема оказалась настолько увлекательной, что ее хватило от Гхоги до Пирпайнти, и если даже она вызвала горячие обсуждения, то что говорить о столь захватывающих материях, как деньги и супружеская постель?
Историям не было конца. Сестры Ратна и Чампа вышли за двух братьев, чья земля работала на опийную фабрику и уже не могла их прокормить; нежели голодать, лучше податься в гирмиты, решили они, — мол, что бы ни случилось, утешением будет общая судьба. Дукхани ехала с мужем; она долго терпела измывательства стервозной свекрови и теперь почитала за счастье, что муж решился бежать вместе с ней.
Дити тоже свободно говорила о прошлом, ибо нафантазировала полную подробностей биографию, в которой она в двенадцать лет вышла за Калуа и жила с ним и его скотиной в придорожной халупе. Решение бежать за Черную Воду она объясняла происками завистников — силачей из Бенареса, которые не смогли одолеть мужа в честной схватке и задумали выжить его из родных краев.
К некоторым сюжетам путешественницы возвращались снова и снова: например, история разлучения Хиру с мужем рассказывалась бессчетно, и всем уже казалось, что они сами ее пережили. Случилось это в прошлом году на большой сонепурской ярмарке, устроенной перед наступлением холодов. Месяцем раньше Хиру потеряла своего первого и единственного ребенка, и муж уговорил ее поехать на ярмарку — мол, надо помолиться в храме Харихарната, чтобы родить нового сына.
Конечно, Хиру знала, что на ярмарке будет много народа, но не была готова к столпотворению, какое увидела на песчаных равнинах Сонепура: густая пыль, поднятая ногами тысяч людей, превращала полуденное солнце в луну; казалось, речные берега вот-вот обрушатся под тяжестью несметного числа скотины. Целый день Хиру с мужем пробирались к воротам храма и уже стояли в очереди у входа, когда вдруг взбесившийся слон заминдара ринулся в толпу. Хиру и ее муж разбежались в разные стороны; когда Хиру поняла, что потерялась, с ней случился приступ ее нездорового забытья. Долгие часы она сидела на песке, уставившись на свои руки. Наконец пришла в себя и отправилась на поиски мужа, но это было все равно что искать рисовое зернышко в песчаной лавине. Она решила вернуться в свою деревню, но тогда ей пришлось бы одолеть расстояние в шестьдесят криков, минуя районы, где бесчинствовали зверские разбойники; одинокой женщине пускаться в такой путь означало самой напрашиваться на убийство или чего хуже. Хиру добралась до Ревелганджа и решила там переждать, пока не встретит каких-нибудь родственников или знакомых, которые согласятся взять ее с собой. Долгие месяцы она жила тем, что попрошайничала, нанималась в прачки и катала тачку с породой на селитровом руднике. Но вот однажды она увидела знакомого из соседней деревни и радостно к нему кинулась, но тот пустился наутек, точно от привидения. Хиру его догнала, и знакомец поведал, что муж всех известил о ее смерти, наново женился и уже обрюхатил новую супругу.
Сгоряча Хиру чуть было не рванула домой, чтобы занять свое законное место, но призадумалась. Возник вопрос: зачем муж потащил ее на ярмарку? Что, он уже тогда задумал бросить ее и воспользовался первым удобным случаем? Если и раньше он ее бранил и поколачивал, что же он с ней теперь сделает?
Хиру ломала голову, и тут, как нарочно, к причалу подошел пулвар с переселенцами…
История Мунии была самой простой — дескать, надумала воссоединиться с братьями, пару лет назад уехавшими на Маврикий. Если кто-нибудь спрашивал, почему она до сих пор не замужем, девочка отвечала, что родители недавно померли и мужа для нее найти некому. Дити чувствовала, что здесь не вся правда, но с расспросами не лезла: придет время, и Муния сама все расскажет названной тетушке — подруге, защитнице и конфиденту, о котором всякий мечтает. К кому еще она прибегала, если какой-нибудь не в меру нахальный мужик с ней заигрывал или пытался затащить в уголок? Дити тотчас ставила наглеца на место, обратившись к Калуа:
— Вон тот хмырь строит глазки нашей Мунии. Думает, если она молоденькая и симпатичная, с ней можно пакостничать! Разберись с ним — мол, еще раз сунешься, и твоя печенка на другой бок съедет.
Калуа нависал над объектом и вежливо спрашивал:
— Скажи как на духу: ты приставал к девчонке? Чего тебе от нее надо?
Обычно все неприятности сразу заканчивались, поскольку этакие вопросы от великана никому не нравились.
После одного такого случая Муния шепотом выложила свою историю, в которой фигурировал приказчик с гхазипурской опийной фабрики. Увидев Мунию в поле, он повадился в их деревню чуть ли не ежедневно. Дарил браслеты и всякие побрякушки, говорил, мол, сходит по ней с ума, и она, святая простота, уши-то развесила. Их встречи тайком проходили в маковых полях, когда вся деревня гуляла на праздниках или свадьбах. Романтичность тайных свиданий и мужские ласки Мунии чрезвычайно нравились, но однажды кавалер на нее взгромоздился. Затем приказчик домогался новых встреч, и она, боясь огласки, уступала. Когда забеременела, думала, родители убьют или выгонят, но те, как ни странно, ее поддержали, хотя общество отвернулось. Семья их отчаянно нуждалась, и чтобы свести концы с концами, двух братьев Мунии продали в гирмиты. Когда малышу сравнялось полтора годика, родители удумали свозить его к приказчику; они не собирались угрожать или что-нибудь вымогать, просто хотели показать дитятко — мол, видишь, чего натворил-то, подсудобил нам лишний рот. Приказчик терпеливо их выслушал и отправил домой, сказав, что поможет, обеспечит всем необходимым. А вскоре глухой ночью какие-то люди подожгли их домишко. Муния, у которой были месячные, ночевала в поле, и на ее глазах мать, отец и ребенок погибли в дотла сгоревшем доме. После этого оставаться в родных краях означало накликать смерть, и она отправилась на поиски вербовщика, забравшего ее братьев.
— Ох, дура ты непутевая! — пригорюнилась Дити. — Как же ты его до себя допустила…
— Тебе не понять, — вздохнула Муния. — Я по уши втрескалась и была готова на все. Повторись оно, я бы и сейчас ему не отказала.
— Чего буровишь-то? — рассердилась Дити. — Как только язык повернулся! После всего, что было, другая б доской заколотила!
— Вот еще! — Прикрыв рукой рот, Муния неожиданно хихикнула. — Ты же насовсем не откажешься от риса, если в нем попался камешек, сломавший тебе зуб? Без этого как жить-то?..
— Тсс! Замолчи! — Ошарашенная Дити принялась увещевать: — Подумай о себе-то! Чего язык распустила, балаболка? Знаешь, что будет, если другие узнают?
— Так я им и сказала! — скорчила рожицу Муния — Я только тебе, как своей тетушке. Другим даже не обмолвлюсь, им и без меня трепу хватает…
И верно, болтовня стихала лишь на то время, когда женщины подслушивали разговоры на мужской половине. Так они узнали истории забияки Джхугру, которого злопыхатели напоили и бесчувственным сдали вербовщику, сипая Кулухана, которому после военной службы жить дома стало невмоготу, Ругу, которому обрыдло стирать чужую одежду, и гончара Гобина, лишившегося большого пальца.
Иногда на стоянках корабль принимал пополнение парочкой новеньких, но случались и группы человек по двенадцать. В Сахибгандже, где река сворачивает к югу, на борт взошли сразу сорок человек — жители горных плато Джаркханда. Они имели чудные имена вроде Экка, Туркук, Нукху Нак и рассказывали о бунтах против новых хозяев, о деревнях, сожженных белыми войсками.
Вскоре пулвар пересек незримую границу, и его пассажиры очутились в краях, где земля набухла от влаги, а народ изъяснялся на непостижимом языке — теперь на стоянках никто не понимал насмешек зевак, говоривших на бенгали. Изменившиеся окрестности тоже не поднимали настроения: вместо плодородных густонаселенных равнин пошли безлюдные болота; вода в реке стала солоноватой и для питья не годилась. После отлива открывались заиленные берега в густой спутанной поросли, не похожей ни на деревья, ни на кустарники, — казалось, невиданная зелень, раскорячившаяся на корнях-ходулях, выбралась со дна реки; по ночам в лесах слышался тигриный рык, а крокодилы хвостами стегали борт корабля.
До сих пор в разговорах переселенцы избегали темы Черной Воды — что толку мусолить грядущие опасности? Но теперь, когда в душном зное джунглей они обливались потом, их страхи и дурные предчувствия хлынули через край. Слухи бурлили, точно в котле: говорят, на корабле, что повезет через Черную Воду, кормить будут говядиной и свининой, а тех, кто откажется, засекут до бесчувствия, а потом вобьют мясо им в глотку. На Маврикии всех силой обратят в христианство и заставят питаться запретной едой из джунглей и моря; случись, кто помрет, покойника, будто навоз, зароют в землю, поскольку на острове нет топлива для костров. Самый жуткий слух объяснял, почему белые так упорно рекрутируют юных и молодых, не желая брать умудренных опытом: все дело в масле, которое содержится в человечьих мозгах, вожделенном мимиай-ка-тел, а всем известно, что его больше всего у тех, кто недавно вступил в пору зрелости. Способ же извлечения вещества таков: в черепе жертвы просверливают дырочки, подвешивают ее за ноги, и масло по капле стекает в посудину.