От всей этой роскоши мистер Дафти аж задохнулся и, предвкушая пиршество, отер взмокший лоб:
— Ну и ну! Сюжет, достойный кисти Чиннери![83]
— Именно так, сэр, — ответила Полетт, хотя не вполне расслышала, поскольку все ее внимание, за исключением взгляда, ушло на стул слева, куда усаживался Захарий. Она не смела отвернуться от лоцмана, поскольку уже не раз получала реприманд от миссис Бернэм за нарушение приличий внеочередной беседой с левым соседом.
Мистер Дафти все еще выражал громогласные восторги, но тут отперхался мистер Бернэм, готовясь произнести молитву:
— Возблагодарим Господа нашего…
Подражая остальным, Полетт сцепила пальцы и прикрыла глаза, однако, не удержавшись, украдкой посмотрела на соседа и тотчас смутилась, ибо встретила взгляд Захария, тоже косившегося на нее из-под сомкнутых рук. Оба вспыхнули и поспешно отвели взгляды, успев откликнуться на звучное «аминь» мистера Бернэма.
Мистер Дафти уже зацепил вилкой овсянку.
— Отведайте, мисс Ламбер, — прошептал он, сбрасывая птичку на тарелку Полетт. — Поверьте старому гурману: начинать следует с овсянок.
— Благодарю, — пролепетала Полетт, но внимание лоцмана уже приковало жаркое. Занятость старшего сотрапезника позволила обратиться к Захарию.
— Я очень рада, что вы смогли уделить нам время, мистер Рейд, — чинно сказала Полетт.
— А уж как я рад, мисс Ламбер, — ответил Захарий. — Меня редко зовут на такие пиршества.
— А вот мой мизинчик нашептал мне, что в последнее время вы зачастили на журфиксы.
— Жур… фиксы? — не понял Захарий. — О чем вы, мисс Ламбер?
— Ах, простите, я говорю о званых обедах.
— Мистер Дафти и его супруга были так любезны, что водили меня по гостям.
— Вам повезло, — заговорщицки улыбнулась Полетт. — Кажется, ваш коллега мистер Кроул менее удачлив?
— Не могу знать, мисс.
Полетт заговорила тише:
— Знаете, вам нужно его остерегаться. Миссис Бернэм говорит, он ужасный человек.
— Мистер Кроул меня не пугает, — чопорно ответил Захарий.
— Однако будьте осторожны, мистер Рейд. Хозяйка не желает видеть его в своем доме. Не говорите ему, что были здесь.
— Не волнуйтесь, мисс, — усмехнулся Захарий. — Мистер Кроул не из тех, с кем я стал бы делиться впечатлениями.
— Он на корабле?
— Нет, там никого. «Ибис» в сухом доке, и пока вся команда в увольнении. Я перебрался в пансион.
— Правда? В какой?
— В Киддерпоре, его нашел Джоду.
— Вот как? — Полетт огляделась, проверяя, не услыхал ли кто имени ее друга, и вновь повернулась к Захарию.
Недавно мистер Бернэм установил в комнате охладитель воздуха. Штуковина являла собой симбиоз пропеллера и толстой циновки. Опахальщики, некогда дергавшие веревки головных вееров, теперь обслуживали устройство: один смачивал циновку, а другой посредством рукоятки вращал пропеллер, посылавший струю воздуха сквозь влажную тростниковую преграду. Предполагалось, что, распыляя капли, машина породит чудесный прохладный ветерок. Так было в теории, а на практике выходило, что в сезон дождей охладитель лишь увеличивал влажность, от которой все обильнее потели. Кроме того, механизм издавал громкий скрежет, заглушавший разговоры. Мистер Бернэм и мистер Дафти легко перекрывали шум машины, но подобных им было немного, и обладателям менее сильных голосов приходилось орать, что способствовало еще большему потоотделению. Когда Полетт сидела между глухим полковником и дряхлым счетоводом, она частенько сожалела о внедрении нового устройства, но сегодня была ему бесконечно рада, ибо машина гарантировала, что их беседу с Захарием никто не подслушает.
— Позвольте узнать, где сейчас Джоду? — спросила Полетт. — Как его дела?
— Пока «Ибис» оснащают, он решил подработать на перевозе. Я ссудил ему немного денег, чтобы он нанял лодку. Вернется к отплытию.
Полетт вспомнила беззаботные деньки, когда они с Джоду сидели в Ботаническом саду и смотрели на проплывающие по реке корабли.
— Значит, его мечта сбылась? Он принят в команду?
— Именно так, все как вы хотели. В сентябре вместе с нами он пойдет в Порт-Луи.
— Ой! Вы поплывете на Маврикий?
— Да. Бывали там?
— Нет, но когда-то на острове жили мои родные. Понимаете, мой отец был ботаником, а Маврикий славится ботаническим садом. Там отец с матерью поженились. Я так мечтаю съездить туда… — Полетт осеклась, вдруг почувствовав ужасную несправедливость того, что Джоду отправится на остров, а она, у которой на это гораздо больше прав, останется здесь.
— Что случилось? — всполошился Захарий, увидев ее бледность. — Вам нехорошо, мисс Ламбер?
— Меня посетила idee[84], — ответила Полетт, стараясь говорить небрежно. — Я вдруг поняла, что ужасно хочу поехать на Маврикий. Матросом на «Ибисе», как Джоду.
Захарий рассмеялся:
— Поверьте, мисс Ламбер, женщинам на шхуне не место… в смысле, дамам, прошу прощенья. Особенно таким, кто привык к подобной жизни… — Он кивнул на ломящийся от снеди стол.
— Неужели, мистер Рейд? — приподняла бровь Полетт. — Стало быть, вы считаете, что женщина не может быть… marin?[85]
Часто, не находя нужного термина, она прибегала к французской лексике, полагая, что если слово произнести по буквам, оно сойдет за английское. Подобная тактика срабатывала весьма успешно и оттого применялась постоянно, но иногда результат ее был неожиданным. По виду собеседника девушка поняла, что сейчас именно тот случай.
— Матросом? — изумился Захарий. — Что вы, мисс Ламбер, в жизни не слышал о женщинах-матросах.
— Мореплаватель, вот о ком я говорю! — радостно сказала Полетт. — Вы полагаете, женщина не может плавать под парусом?
— Возможно, как жена капитана, — пожал плечами Захарий. — Но только не в команде. Ни один настоящий моряк этого не потерпит. В море многие матросы даже не произносят слово «женщина», чтобы не накликать беду.
— Ага! Значит, вы не слышали о знаменитой мадам Коммерсон?
— Пожалуй, нет, — нахмурился Захарий. — Под чьим флагом она ходит?
— Мадам Коммерсон не корабль. Она была ученым, и если на то пошло, я ее внучатая племянница. Позвольте вам сообщить, что в молодости она служила на корабле и была в кругосветном плавании.
— Это правда? — недоверчиво спросил Захарий.
— Как бог свят. Понимаете, до замужества бабушка носила имя Жанны Барре. Еще девочкой она просто бредила наукой. Читала Линнея, узнала, как открывают и классифицируют новые виды растений и животных. Все это разожгло в ней желание собственными глазами увидеть земные богатства. И тут, представьте, мистер Рейд, она узнаёт, что мсье Бугенвиль[86] организует большую… expedition[87] именно с такими целями! Загоревшись этой… idee, моя двоюродная бабушка решила во что бы то ни стало попасть в число… expeditionnaire[88]. Конечно, она понимала — мужчины никогда не согласятся, чтобы женщина взошла на корабль… Как вы думаете, мистер Рейд, что сделала бабушка?
— Не знаю.
— Она поступила весьма просто: соорудила себе мужскую прическу и под именем Жана Барта подала заявку на участие в походе. В команду ее зачислил не кто иной, как сам великий мсье Бугенвиль! Смею заверить, маскарад был несложный, всех-то дел — утянуть грудь да изменить походку. Вот так, надевши брюки, она отправилась в плавание, и никто из матросов и ученых ее не раскусил. Вообразите, как искусно она перевоплотилась, если все эти светила в анатомии животных и растений не догадались, что перед ними девица. Секрет открылся лишь через два года, и знаете как, мистер Рейд?
— Боюсь предположить, мисс.
— На Таити туземцы с первого взгляда обо всем догадались! Они тотчас раскусили тайну, о которой даже не подозревали французы, два года бок о бок прожившие с бабушкой. Правда, теперь это уже не имело значения — не мог же мсье Бугенвиль бросить ее на острове! Говорят, именно бабуля в благодарность адмиралу назвала бугенвиллеей известный цветок. Вот так Жанна Барре стала первой женщиной, совершившей кругосветное плавание. Тогда же она встретила своего будущего мужа, который тоже был большим ученым и участвовал в expedition.
Довольная собой Полетт одарила собеседника лучезарной улыбкой:
— Вот видите, мистер Рейд, иногда женщину зачисляют в команду.
Захарий отхлебнул из бокала, но кларет не помог переварить историю Полетт; если б этакое перевоплощение случилось на «Ибисе», самозванку разоблачили бы в тот же день, если не час. Вспомнилась фана, где гамаки висели так тесно, что стоило шевельнуться одному, как весь кубрик ходил ходуном, и скука ночных вахт, когда матросы, расстегнув штаны, состязались в том, у кого ярче зафосфоресцирует море. Вспомнились еженедельные купания у шпигатов, когда все темнокожие моряки раздевались по пояс, а кое-кто и догола, чтобы простирнуть единственную пару исподнего. Как в этом существовать даме? Черт его знает, что бывает на корабле паршивых лягушатников, но балтиморская шхуна — это мир мужчин, и ни один настоящий моряк иного не захочет, как бы сильно ни любил женщин.
— Вы мне не верите, мистер Рейд? — нарушила молчание Полетт.
— Знаете, я поверю, что такое возможно на французском корабле, — неохотно ответил Захарий и, не удержавшись, хмыкнул: — Поди отличи бабу от мужика…
— Мистер Рейд!..
— Прошу прощенья…
Захарий рассыпался в извинениях, и в эту секунду в щеку Полетт стукнулся хлебный шарик, пущенный с другого края стола. Сидевшая напротив миссис Дафти ухмылялась и закатывала глаза, подавая знак о каком-то важном происшествии. Полетт смущенно огляделась, но ничего выдающегося, кроме самой миссис Дафти, не заметила: на лице толстухи-лоцманши, круглом, точно бутафорская луна, и увенчанном стогом крашенных хной волос, чередовались ужимки и гримасы, словно его обладательница претерпевала безудержные судороги.