— Я тоже раньше их не слышала, но для мистера Бернэма они были полны смысла, о чем он меня уведомил перед началом урока. Когда он завершал чтение, я поняла, что он чрезвычайно взволнован: голос его прерывался, руки дрожали. Потом мистер Бернэм подсел ко мне и проникновенно спросил, претерпевала ли я наказание. Вопрос поверг меня в глубочайшее смятение, ибо теперь я понимала: если никто меня не наказывал, значит, я ублюдок. Что я могла ответить, мистер Рейд, если ни разу в жизни отец не поднял на меня руку? Сгорая от стыда, я призналась, что не изведала наказания, и тогда мистер Бернэм спросил, не угодно ли мне получить урок подлинной епитимьи. Вообразите мой страх принять наказание от большого и сильного мужчины! Однако я собрала остатки храбрости и сказала, что готова к каре. И вот тут меня ждал сюрприз, мистер Рейд: наказание предназначалось вовсе не мне…
— Но кому же? — не вытерпел Захарий.
— Ему самому.
— Мать честная! Неужто мистер Бернэм возжелал тумаков?
— Да, — кивнула Полетт. — Оказалось, именно он хотел претерпеть наказание, а мне отводилась роль его орудия. Вообразите мою растерянность, мистер Рейд! Если твой благодетель просит стать орудием наказания, как ему отказать? Стало быть, я согласилась, и тогда мистер Бернэм принял весьма странную позу: он встал на четвереньки и взял в пригоршню мои ступни, склонившись к ним, точно конь на водопое. Затем он велел хорошенько размахнуться и ударить его по… фес…
— По физиономии? Полноте, мисс Ламбер! Вы шутите!
— Нет, не по лицу… Как бы назвали нижнюю часть тела… ту, что сзади?..
— Корма? Гакаборт? Ют?
— Ну да. Он поднял свой, как вы сказали, ют и пожелал, чтобы именно туда была нацелена кара. Вообразите мое отчаянье, мистер Рейд: я должна атаковать благодетеля, который не принимает никаких отговорок! Иначе, сказал он, мы не продвинемся в моем духовном развитии. «Бей! — возопил мистер Бернэм. — Врежь мне!» Что оставалось делать, мистер Рейд? Я представила, что там сидит комар, и пришлепнула его. Оказалось, этого мало. Мистер Бернэм замычал и неразборчиво, ибо запихнул в рот носок моей туфли, просипел: «Крепче! Крепче! Вмажь со всей силы!» Так оно и продолжалось: сколько я ни шлепала, он просил бить сильнее, хотя явно испытывал боль — моя туфля уже была вся искусана и обслюнявлена. Наконец мистер Бернэм поднялся, и я приготовилась к возмущенным упрекам. Но нет! Никогда еще я не видела его таким довольным! Он ущипнул меня за подбородок и сказал: «Умничка! Хорошо справилась с уроком. Только помни: если разболтаешь, все будет испорчено. Никому ни слова!» Предупреждать было излишне — я и помыслить не могла, чтобы о таком рассказать!
— Ничего себе! — присвистнул Захарий. — И что, все это повторялось?
— О да, многажды. Все наши уроки начинались с чтения, а заканчивались этим. Поверьте, я изо всех сил старалась продвинуться в своем духовном совершенствовании, но, похоже, рука моя не обладала достаточной силой. Я понимала, что обманываю надежды благодетеля. Однажды он сказал: «Как ни жаль, дорогая, но твоя рука не совсем то, что требуется для наказания. Может быть, сменим орудие? Я знаю одну вещицу…»
— Что еще он выдумал? — вскинулся Захарий.
— Вы когда-нибудь видели… — Полетт замешкалась, подыскивая слово. — Индийские золотари используют особую метлу из жилок пальмовых листьев. Такая метла называется «джата» или «джару» и при взмахе свистит, точно хлыст…
— Он захотел порку метлой? — разинул рот Захарий.
— И не обычной метлой, а золотарной метлой, мистер Рейд! — воскликнула Полетт. — Я говорю: а вы знаете, сэр, что этими метлами скоблят нужники и они считаются ужасно нечистыми? Он ничуть не испугался и отвечает: что ж, превосходное орудие унижения, которое напомнит о природе падшего человека, греховности и порочности нашей плоти.
— Видно, какой-то новый способ ублажения.
— Вы не представляете, мистер Рейд, каких трудов стоило раздобыть эту штуковину. На базаре ее не купишь. Оказалось, золотари сами делают эти метлы, и просить их одолжить одну равносильно тому, как если б пациент попросил у врача скальпель. А мой разговор с золотарем, который слушала челядь, обсуждавшая, зачем мне понадобилась метла! Я мечу в золотари, что ли? Хочу отбить у них хлеб? Короче говоря, на прошлой неделе я все же раздобыла эту джару и принесла ее в кабинет мистера Бернэма.
— Травите помалу, мисс Ламбер.
— Ох, мистер Рейд, видели бы вы, с какой радостью, с каким нетерпением встретил он орудие грядущего наказания! Было это днями, и потому я запомнила отрывок, приготовленный для чтения. «И предали заклятию все, что в городе, и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом»[101]. Мистер Бернэм всучил мне метлу и сказал: «Я — город, а это твой меч. Бей меня, порази меня, опали своим огнем». Как обычно, он ткнулся мне в ноги и задрал свой ют. Как он извивался и вопил, когда я охаживала его по тылам! Вы бы решили, он претерпевает смертную муку, да и сама я испугалась, что изувечила его, но стоило мне спросить — может, хватит? — как он заверещал: «Нет, нет, нет! Сильнее!» Тогда я хорошенько размахнулась и что есть силы (она таки имеется) огрела его метлой, и вот тогда он застонал и обмяк. Ужас! Я думала, произошло самое страшное — я его убила. Я прошептала: «Бедный мистер Бернэм!.. Что с вами?» Знали бы вы, как мне полегчало, когда он шевельнулся и дернул головой! Однако он не вставал, но распластался на полу, а затем пополз к двери, точно какой-нибудь червяк. «Вам больно, мистер Бернэм? — спрашивала я, следуя за ним. — Может, у вас сломана спина? Почему вы лежите? Отчего не встаете?» В ответ он простонал: «Все хорошо, не тревожься, ступай перечти отрывок». Я привыкла ему подчиняться, но едва я отвернулась, как он проворно вскочил на ноги, отомкнул дверь и выбежал из кабинета. Я направилась к пюпитру, но вдруг на полу увидела странную отметину — словно какая-то мокрая тварь проползла по паркету. Я решила, что в комнату заползла многоножка или змея, такое здесь случается. К своему стыду, мистер Рейд, я завопила…
Полетт сбилась и долго молчала, теребя в руках подол сари.
— Понимаю, что роняю себя в ваших глазах… Ведь змеи такие же наши братья меньшие, как цветок или кошка, чего их бояться? Отец часто о том говорил, но я так и не смогла заставить себя полюбить этих тварей. Надеюсь, вы не станете меня осуждать?
— О нет, я с вами солидарен, мисс Ламбер, — поежился Захарий. — С ползучими гадами лучше не якшаться.
— Значит, вы не удивитесь, что я вопила, пока не прибежал слуга. «Змея! Змея! Sãp! — орала я. — В дом заползла змея! Выгони ее!» Слуга нагнулся к пятну, а потом сказал нечто странное… Вы не поверите, мистер Рейд…
— Валяйте, мисс, ошарашьте меня.
— Он сказал: это след не змеи, но змея, что обитает в человеке. Я поняла это как библейскую цитату и ответила «аминь». Еще подумала, не добавить ли «аллилуйя», но старик-слуга рассмеялся и ушел. А я, мистер Рейд, все никак не понимала. Я провела бессонную ночь, и только на рассвете до меня дошло. Разумеется, после этого я уже не могла оставаться в доме и через одного лодочника послала весточку Джоду. Но в Калькутте от мистера Бернэма не скрыться, он меня разыщет, это лишь вопрос времени, и поди знай, что тогда будет. Мне надо бежать из страны, мистер Рейд, и я знаю куда.
— Куда же?
— На Маврикий! Вот куда мне нужно.
Работая веслами, Джоду внимательно слушал, из чего было ясно, что он впервые узнал об истории с мистером Бернэмом. Словно в подтверждение этому, он вдруг бросил грести, горячо залопотав на монотонном бенгали.
Лодку сносило течением, и Захарий, кинув взгляд на берег, заметил мерцавшую под луной зеленую крышу беседки — они поравнялись с усадьбой Бернэма, издали казавшейся темным силуэтом корабля. Вдруг вспомнился званый ужин, когда Полетт даже в строгом черном платье выглядела свежо и невинно, а голова Захария кружилась от ее нежного голоса и мысли, что эту самую девушку, в которой странно сочетались светскость и простодушие, он застал в объятьях молодого ласкара, ее молочного брата. Уже тогда улыбка ее была печальна, и теперь, раздумывая над причиной ее грусти, Захарий вспомнил рассказ матери о том, как хозяин, ставший его отцом, приказал ей явиться в лесную хижину, где он забавлялся с рабынями. Ей было четырнадцать, рассказывала мать, ее била дрожь и ноги не слушались, даже когда старый мистер Рейд прикрикнул, чтобы она не распускала нюни и скоренько забиралась в койку.
Вопрос о том, был мистер Бернэм лучше или хуже того человека, что произвел его на свет, казался бессмысленным, ибо Захарий принимал как должное, что власть толкает людей на необъяснимые поступки, будь то капитан, торговец или просто рабовладелец, как его папаша. А потому причуды богачей могли быть как злыми, так и добрыми: ведь что-то нахлынуло на старого мистера Рейда, и он даровал матушке вольную, позволив Захарию родиться свободным. Мистер Бернэм тоже сделал ему немало добра, и осудить его не так-то просто. Хоть история Полетт никоим образом не походила на матушкину, от которой до сих пор переворачивало нутро, сердце Захария сжималось не только от сочувствия, но и от желания защитить девушку.
— Поверьте, мисс Ламбер, — выпалил он, врезаясь в перебранку Полетт и Джоду, — если б у меня были средства содержать семью, я бы тотчас сделал вам…
Полетт не дала ему договорить.
— Вы слишком льстите себе, если вообразили, что я ищу мужа, мистер Рейд, — гордо сказала она. — Я не потерявшийся котенок, которого надо пристроить в хорошие руки. На мой взгляд, нет более презренного союза, чем брак из жалости!
— Я не хотел вас обидеть, мисс Ламбер, — прикусил губу Захарий. — Поверьте, мной руководит вовсе не жалость.
Полетт распрямила плечи и тряхнула головой, сбросив накидку:
— Вы заблуждаетесь, полагая, что я ищу вашей защиты, мистер Рейд… Если Вефиль чему-то меня научил, то лишь тому, что мужская доброта потом всегда предъявляет мандаты…