Они еще успели обвиться веревкой и, ухватившись за железный обруч буйка, набрать в грудь воздух.
Вдруг наступила тишина, оглушающий рев превратился в неимоверную тяжесть, которая расплющила их по железяке, облепленной рачками в острых панцирях. Тяжелый буек ушел под воду и, дернувшись, закружился на цепи. Потом, словно воздушный змей, подхваченный ветром, резко сменил направление и поплавком выскочил на поверхность. Захарий прикрыл глаза и ткнулся лбом в железный обруч.
Отдышавшись, он протянул Джоду руку:
— Спасибо, дружище…
Тот шлепнул его по ладони и, сверкнув ухмылкой, бешено заиграл бровями:
— Навались! Абажур!
— Точно! — рассмеялся Захарий. — Полный абажур!
Лодка чудом не пострадала, и Джоду, доставив Захария на «Ибис», вернул ее хозяину.
Сложив руки на груди, первый помощник стоял на палубе.
— Ну что, будет с вас, Рейд? Может, передумали? Еще не поздно списаться на берег.
— Протрите глаза, мистер Кроул, — роняя капли, ответил Захарий. — Я здесь. Так что куда «Ибис», туда и я.
Часть третьяМоре
16
Поутру Дити вышла к лагерному причалу и первой увидела лодки. С губ ее сорвался леденящий душу пронзительный крик; не успело эхо его угаснуть, как весь лагерь был на ногах. Переселенцы выбирались из хижин и шли к причалу — удостовериться, что это не сон, что и впрямь наступил день отъезда. Теперь сомнений не осталось, и лагерь загудел; люди суетились, собирая пожитки, снимая с веревок белье, разыскивая запропастившиеся кувшины и горшки. В суматохе они не вспомнили о заготовленных прощальных ритуалах, однако сама суета превратилась в некий обряд, имевший целью не столько положить конец сборам (нехитрый скарб уже не раз увязывался в тюки, все давно было собрано), сколько выразить благоговение перед божественным откровением в тот долгожданный устрашающий миг, когда пелена неопределенности прорвана, но возникает загадочная тьма неизведанного.
Охранники палками подбадривали тех, кто испуганно забился в угол, и разгоняли с лагерных дорожек кучки переселенцев, обрывая их взбудораженный шепоток. В женской хижине царил сумбур, и Дити, забыв о собственных страхах, взяла на себя руководство отъездом, ибо Ратна и Чампа испуганно жались друг к другу, Хиру каталась по полу, повитуха Сарджу зарылась лицом в свои драгоценные узлы, а Муния не нашла иного времени, чтобы вплетать кисточки в косы. Пожитки Дити были давно уложены, а потому она целиком посвятила себя тому, чтобы окриками, тычками и, если требовалось, пощечинами привести в чувство подруг. Командирство ее оказалось настолько успешным, что к появлению Калуа весь багаж до последнего горшка и лоскутка был упакован и грудой высился у входа.
Подхватив свой тюк, Дити возглавила процессию женщин, тщательно задрапированных накидками. Они держались следом за Калуа, торившим дорогу сквозь переселенческую толчею. На причале Дити разглядела Ноб Киссина-бабу, чьи волосы сияющими локонами рассыпались по плечам. Он приветствовал женщин, точно старших сестер, и велел первыми усадить их в лодку.
По шатким сходням женщины прошли под соломенный навес на корме, где им выгородили место. Дити не сразу увидела, что там кто-то уже сидит, ибо взгляд ее был устремлен на вымпел часовни, а душу терзали угрызения совести из-за не совершенной молитвы. Чего хорошего ждать от путешествия, коль отправился без пуджи? Дити сложила ладони, закрыла глаза и принялась истово молиться.
— Ой, мы движемся! — завопила Муния, и ее тотчас поддержал чей-то незнакомый голос:
— Ха, чал рахе хай! Да, поехали!
Лишь теперь Дити поняла, что среди них чужачка, и открыла глаза: напротив сидела женщина в зеленом сари, вдруг показавшаяся до того знакомой (может, являлась во сне?), что по шее забегали мурашки. Снедаемая любопытством, Дити сдернула накидку:
— Здесь одни женщины. Чего нам прятаться?
Незнакомка тоже откинула сари; миловидное лицо говорило о том, что хозяйка его скромна, но вместе с тем умна и решительна. Мягкая смуглость кожи выдавала в ней сельскую барышню, не изведавшую трудов в поле под летним зноем. Она казалась настолько свойской, что Дити без колебаний задала вопрос на родном бходжпури:
— Куда едешь?
— Туда же, куда и вы, — ответила девушка на хиндустани, в котором слышался выговор горожанки.
— Но ведь ты не наша.
— Теперь ваша, — улыбнулась незнакомка.
Дити не осмелилась прямо спросить ее имя и решила выяснить его окольным путем, представив подруг: Муния, Хиру, Сарджу, Чампа, Ратна и Дукхани.
— Мое имя Путлешвари, — сказала девушка и, заметив испуг спутниц — как же это выговорить, ведь язык сломаешь? — добавила: — Но все зовут меня Глупышка.
— Чего это вдруг? — усмехнулась Дити. — На дуру ты не похожа.
— Ты меня еще не знаешь, — мило улыбнулась девушка.
— Как ты здесь оказалась?
— Ноб Киссин-бабу — мой дядя.
— Ну так я и думала! — кивнула Дити. — Ты бамни, дочка брамина. И куда направляешься?
— Как и вы, на Маврикий.
— Но ты же не гирмитка. Зачем?
— Дядя сосватал мне жениха, охранника на плантации.
— К жениху едешь? — изумилась Дити. Виданное ли дело: ради замужества переплыть море, словно речь идет о поездке в соседнюю деревню. — А ты не боишься потерять касту? Ведь надо пересечь Черную Воду вместе со всяким людом…
— Ничуть не боюсь, — с непоколебимой уверенностью ответила девушка. — Это все равно что совершить паломничество к храму Джаганнатха в Пури; здесь все равны, касты не потеряешь. Отныне и навеки все мы корабельные чада, братья и сестры. Между нами нет различий.
От столь бесстрашного и умного ответа у женщин аж перехватило дыхание. Я б целый век ломала голову, подумала Дити, но не сумела бы сказать так здорово и волнующе. От избытка чувств она сделала то, на что прежде никогда не решилась бы, — взяла руку незнакомки в свои ладони. И все остальные тотчас последовали ее примеру, сверху положив свои руки.
— Да, отныне между нами нет различий, — сказала Дити. — Мы братья и сестры, мы дети корабля.
С носа лодки донесся мужской возглас:
— Вон он! Наш корабль…
Да, это был он: две мачты, огромный клюв бушприта. Теперь Дити поняла, отчего в тот день, когда она стояла в водах Ганга, ее посетило видение парусника: все это время в его чреве созревали ее новое «я» и новая жизнь, а сам он был отцом и матерью ее новой семьи, предком и основоположником будущих династий. Это был он, «Ибис».
С высоты фок-мачты открывался восхитительный вид, о котором Джоду так долго мечтал, — причалы, река и палуба лежали перед ним, точно ожидающие оценки сокровища на конторке ростовщика. Охранники готовились принять на борт осужденных и переселенцев, а ласкары наводили предотвальный порядок: сматывали перлини, убирали помпы, загоняли в клети живность и рядами укладывали ящики.
Осужденные прибыли минут за пятнадцать до переселенцев, их доставили на неуклюжей тюремной барке с зарешеченными иллюминаторами. Казалось, это судно готово исторгнуть целую свору головорезов, но с него сошли всего два человека, совсем не страшных даже в кандалах. Одетые в холщовые порты и рубахи с короткими рукавами, заключенные держали под мышкой флягу с водой, а в руках узелок. Без особых церемоний их сдали под начало субедара, и барка тотчас отбыла восвояси. Бхиро Сингх решил сразу показать, что ждет узников, и погнал их, точно быков, стегая по задницам и ушам.
Перед входом в трюм один заключенный оглянулся на берег, словно прощаясь с городом, и палка субедара с треском обрушилась на его плечо. Ласкары, сидевшие на мачте, сморщились.
— Ох и сволочи эти конвоиры! — вздохнул Мамду. — Не упустят случая прищемить тебе яйца!
— Вчера один дал плюху Кассему, — сообщил Сункер. — Мол, не касайся моей жратвы.
— Я бы врезал в ответ! — сказал Джоду.
— И уже не сидел бы здесь, — пробурчал Мамду. — Они вооружены — не видишь, что ли?
Подтянувшись, Сункер встал на леер и крикнул:
— Вон они!
— Кто?
— Кули. Вон в тех лодках, видите?
Другие тоже привстали и, перегнувшись через рею, посмотрели вниз. От канала Толли к шхуне подходила флотилия из полудюжины лодок, набитых мужчинами в одинаковых белых рубахах и дхоти до колен. Головная лодка слегка отличалась тем, что имела навес; когда она подошла к бортовому трапу, из-под навеса вырвалось красочное разноцветье — восемь фигур в сари.
— Бабы! — выдохнул Джоду.
Мамду остался равнодушен — по его глубокому убеждению, ни одна женщина не могла соперничать с его очаровательным вторым «я».
— Ведьмы, — буркнул он. — Никто не сравнится с Гхазити.
— Оттуда ты знаешь? — удивился Джоду. — Они же под накидками.
— Хватит и того, что я предвижу от них беду.
— С чего это?
— Сообрази: на борту восемь баб, не считая Гхазити, и двести с лишним мужиков — кули, охрана, ласкары и командиры. Чего хорошего?
Джоду пересчитал: верно, на «Ибис» готовились взойти восемь фигур в сари. Уж не те ли это бабоньки, которых он доставил в лагерь? Или тех было семеро? Черт, не вспомнить! Его внимание привлекло розовое сари…
Джоду вскочил и, уцепившись за леер, замахал сорванной с головы банданой.
— Спятил, что ли! — рявкнул Мамду.
— Кажется, одну я знаю!
— Не выдумывай! Лица-то закрыты.
— По сари узнал. Вон та, в розовом. Точно, она! — не унимался Джоду.
— Закрой хлебало и сядь! — дернул его за штаны тиндал. — Поостерегись. После вчерашнего фортеля с Зикри-малумом помощник на тебя зуб точит. Если засечет твои шуры-муры с кули, мачты тебе не видать.
Увидев сигналы Джоду, испуганная Полетт едва не свалилась в воду. Ее накидка была существенным, но не единственным средством маскировки, той же цели служили выкрашенные киноварью подошвы ступней, замысловатые узоры хной на руках и тяжелые серьги с кисточками, изменявшие овал лица. Вдобавок она по-старушечьи волочила ноги, а узелок с пожитками держала на бедре как неимоверную тяжесть. Все эти многочисленные ухищрения вселяли уверенность, что никто, даже Джоду, знавший ее как облупленную, ничего не заподозрит. Но, похоже, усилия пропали даром, ибо он замахал рукой, едва ее увидел. Как быть?