631. Несколько выровнялась структура производства, повысился уровень жизни беднейших слоев населения, возросли грамотность населения и общая социальная активность различных этнорасовых групп.
По сравнению с XIX в. заметно изменился общественный статус индейского населения. После Мексиканской революции, в победе которой крестьянские армии сыграли выдающуюся роль, общество хотя бы частично повернулось лицом к его проблемам. В Мексике и ряде других «индейских» стран с 1930‑х гг. проводились аграрные реформы, сопровождавшиеся возвращением индейским общинам части некогда отнятых у них земель. Индейским селениям целенаправленно оказывалась государственная помощь в решении вопросов образования, здравоохранения, сохранения культурного достояния и т. п.
Однако примечательно, что и более высокая степень вовлечения общин в жизнь современного латиноамериканского общества не заставила их отказаться от прежнего образа жизни. Как свидетельствуют результаты социологических и культурологических исследований, в индейских общинах сохраняются старые верования, обычаи, коллективистские традиции, известная обособленность от внешнего мира. Причем индейцам андских стран это свойственно в большей мере, чем индейцам Мексики632. Как видим, даже довольно высокая степень взаимной приспособленности индейских общин и инокультурного (по происхождению) государства не породила новой, синтетической, культуры.
Но если на собственно культурном уровне «метисации» не произошло (культурный код не подлежит «частичной» замене другим), то этого нельзя сказать о менталитете, который формируется под влиянием множества устойчивых факторов, включая цвет кожи и связанное с этим самосознание индивида в многорасовом социуме. В этом смысле можно говорить о «метисном» менталитете, по меньшей мере, применительно к значительной части самих метисов. А они составляют большинство населения в Мексике. Относительно же Южной Америки А. Зигфрид пишет: «В андских странах очень трудно найти различие между белым и индейцем, так же как в Бразилии между негром и индейцем, поскольку многие индейцы и негры имеют немного белой крови, и многие белые имеют немного крови индейской или негритянской, не говоря уже о комбинациях самбо». И делает вывод о сформировании в Америке, вследствие метисации, «неопределенного типа, не поддающегося какой-либо классификации»633.
Новые тенденции в общественно–политическом и цивилизационном развитии стран Латинской Америки в XX в. оказали влияние и на философскую мысль. В противовес «проектам» XIX в. — «консервативному» (А. Бельо) и «цивилизаторскому» (Д. Ф. Сармьенто) получил разностороннее обоснование и приобрел широкую поддержку «проект самообретения». Его разработку начал еще в конце XIX в. кубинский писатель и общественный деятель X. Марти, а продолжили многие видные мыслители: уругваец X. Э. Родо, аргентинец М. Угарте, мексиканцы X. Васконселос и Л. Сеа и др.634 Приверженцы этой концепции различным образом аргументировали неизбежность особого, самобытного пути исторического развития Латинской Америки и ее культуры, связывая его прежде всего с процессами культурной «метисации».
Идея «самообретения» целиком согласовывалась с реальными тенденциями к возрастанию целостности и самобытности Латиноамериканской цивилизации в XX в. Это проявлялось во всех сферах ее жизни, а особенно ярко — в области художественной культуры. Весь мир заговорил о самобытных латиноамериканских литературе, живописи, кино, музыке и т. д. (Д. Ривера, Д. Сикейрос, X. Борхес, А. Карпентьер, X. Картасар, Ж. Амаду, Г. Маркес, Э. Вилла–Лобас и др.).
В 1990‑е гг. Латинская Америка оказалась в совершенно новой для себя ситуации: отказ от жесткого государственного регулирования экономики совпал по времени с интенсивным продвижением процессов глобализации. Недостаточно конкурентоспособные латиноамериканские экономики оказались «один на один» с весьма агрессивным и высокоорганизованным мировым рынком. Поначалу это принесло положительные результаты, и после «потерянного десятилетия» 1980‑х гг. темпы экономического роста заметно увеличились, быстро развивалась социальная сфера (образование, здравоохранение). Экономисты и политики пребывали в эйфории и предвкушали наступление «экономического чуда», тем более, что ВВП в расчете надушу населения составлял в среднем по Латинской Америке почти треть от уровня развитых стран (хотя распределялся крайне неравномерно среди разных слоев населения).
Но уже на рубеже столетий темпы роста упали до уровня 1980‑х гг., внешняя задолженность превысила в 2003 г. астрономическую сумму в 800 млрд долл635., резко увеличился разрыв в доходах богатых и бедных групп населения, обострились социальные проблемы, возросла преступность. Латинскую Америку стали сотрясать социальные взрывы, громко заявили о себе индейские вооруженные движения, общества стали характеризовать апатия и социальная неудовлетворенность.
Такое изменение вектора развития общественных процессов непосредственно касается перспектив Латиноамериканской цивилизации, не имеющей, в отличие от восточных цивилизаций, собственного религиозно–культурного стержня. Настоящими испытаниями для нее становятся возросшая в последнее десятилетие гетерогенность общества и нарастающее воздействие на регион со стороны США (включая намеченное на 2005 г. создание зоны свободной торговли Америк — АЛКА).
Одни исследователи видят в этих процессах прямую угрозу идентичности и целостности Латиноамериканской цивилизационной общности636. Другие же считают, что и в условиях глобализации процесс укрепления культурной идентичности Латинской Америки будет продолжаться637.
Конечно, судьба Латиноамериканской цивилизации во многом будет зависеть от того, как глобализация и процессы экономической интеграции в Западном полушарии отразятся на разрешении ее экономических и социальных проблем. Но ясно, что культурное влияние Запада в этом регионе будет возрастать. Там и сейчас постоянно увеличивается число протестантов (в 1990‑е гг. оно превысило 10% населения). Несомненно и то, что сопротивление чужому цивилизационному давлению также не исчезнет и, возможно, будет усиливаться. Очевидно, есть основания для вывода, который делает В. М. Давыдов: «Под натиском глобализации... латиноамериканская идентичность вряд ли разбредется по “национальным квартирам”. По всей видимости, будут действовать прежние (культурно–языковое родство, сходство периферийной проблематики развития) и новые факторы ее воспроизводства. Но, похоже, «золотой век» ее уже позади»638. Быть может, так оно и есть...
Латиноамериканская экономика в эпоху глобализации(О. Б. Шевчук)
Теперь обратим внимание на взаимосвязанные процессы интеграции Латинской Америки в систему мировой экономики, ее экономического развития и информатизации. В течение нескольких десятилетий после Второй мировой войны ее страны стремились обеспечить себе высокие темпы развития, ориентируясь натри модели, которые в определенной мере пересекались.
Первая из них была основана на экспорте сырья и сельскохозяйственной продукции в традиционной структуре мирового неэквивалентного обмена, когда взамен на сырье и товары первой обработки получали промышленную продукцию и технологии из развитых стран мира Вторая основывалась на индустриализации, благодаря которой стремились достичь замещения импортных промышленных изделий товарами собственного производства, рассчитывая на расширение защищенных протекционистскими мерами внутренних рынков. Третья модель была связана со стремлением имитировать экономические успехи азиатских «стран развития» и базировалась на стратегии, направленной на завоевание почетного места на мировом рынке за счет относительно низкой себестоимости промышленных товаров благодаря невысокому уровню оплаты труда639.
Сначала усилия в соответствующих направлениях давали положительные результаты и к середине 1970‑х гг. темпы экономического роста ведущих стран региона были недалеки от тех, которые наблюдались у Восточной Азии. Но вскоре стала очевидной недостаточность принимаемых мер. Как утверждает М. Кастельс, первая модель деградировала еще в 1960‑х гг., вторая была исчерпана в конце 1970‑х гг., а третья (за некоторым исключением Чили) потерпела неудачу в следующем десятилетии. По мнению ученого, такие неудачи были обусловлены совмещением влияния трансформаций, происходивших в мире в условиях становления глобально–информационной экономики, при институциональной невозможности большинства латиноамериканских стран приспособиться к этим трансформациям640.
Первая модель, демонстрирующая наиболее традиционную форму экономической зависимости, была исчерпана вследствие структурной трансформации мировой торговли, в которой увеличивалась частица энергетического сырья. В 1970 г. доля неэнергетического сырья в мировой торговле составляла лишь 16%, тогда как в Латинской Америке она превышала 48%. При этом во всех латиноамериканских странах (за исключением Бразилии) к 1980‑м гг. сырьевая продукция составляла более 50% экспорта.
При таких условиях постоянное ухудшение условий торговли сырьем, по сравнению с реализацией на мировом рынке промышленных товаров, рост производительности сельского хозяйства в наиболее развитых странах (что вело к уменьшению спроса и цены на мировом рынке) и технологические сдвиги, которые привели к замене многих традиционных сырьевых товаров новейшими синтетическими материалами, равно как и сокращение потребления металлов благодаря переработке металлолома, ставило страны Латинской Америки, зависимые от экспорта продуктов первичного сектора, в крайне невыгодную позицию в структуре мировой экономики.