Однако выделять цивилизации по этническому критерию нет оснований, поскольку, Во‑первых, каждая из великих и общепризнанных в таковом статусе цивилизаций полиэтнична (Западнохристианская, впоследствии Новоевропейско–Североамериканская, Мусульманско–Афразийская, Индийско–Южноазиатская, Китайско–Восточноазиатская и пр.) и, Во‑вторых, многие макроэтнические общности распределены между двумя и более цивилизационными мирами. Яркий пример тому дают сами славяне, одна часть которых (русские, болгары, сербы и пр.) относится к восточнохристианской традиции, тогда как другая (поляки, чехи, хорваты и пр.) составляет пусть и периферийную, но неотъемлемую часть Западного мира. При этом среди славян мы знаем и этническую группу, относящуюся к Мусульманской цивилизации (боснийцы), тогда как западные украинцы, свидетельствуя о «пограничности» своего цивилизационного положения, исповедуют христианство в греко–католической (униатской) форме.
Поэтому, в противовес Н. Я. Данилевскому, славянофилам и почвенникам К. Н. Леонтьев имел все основания утверждать: славянство (как и любая другая этническая общность подобного плана) суть нечно аморфное и в цивилизационном (как мы бы сказали) смысле невыразительное единство. В противоположность ему он выдвигал образ «византинизма» как яркого, целостного и самобытного явления культурцивилизационного порядка699. Однако говорить об идентичности Византии и Московского царства — Российской империи в каком бы то ни было смысле не решался и он. Относительно же Советского Союза или современной России это выглядело бы вообще нелепостью.
Исторический материал, как и устоявшиеся представления о циклической природе изменений в жизни отдельных цивилизаций, склоняет к выводу о том, что при всей близости духовных основ Византийско–Восточнохристианского и Православно–Восточнославянского миров их следует различать как две преемственно связанные, но все же отдельные цивилизации. При этом их историческую общность можно передавать понятием Восточнохристианская цивилизационная система (мир).
Необходимость четкого различения Византийско–Восточнохристианской и Православно–Восточнославянской цивилизаций обусловливается прежде всего (но не единственно) тем обстоятельством, что к концу Средних веков (особенно в третьей четверти XV в.) первая из них практически прекратила свое самостоятельное существование, тогда как вторая только начала оправляться от катастрофы монгольского завоевания. С 1453 г., когда турки взяли Константинополь, до 1480 г., когда Москва окончательно освободилась от власти золотоордынских ханов, не было ни одного сколько-нибудь значительного православного независимого государства. В XVI в. заметными на карте мира были лишь два независимых государства восточнохристианской традиции, вообще не знавшие о существовании друг друга: Московия в заснеженных хвойных лесах Восточной Европы и зажатая на высокогорье между джунглями и пустынями, отрезанная от моря мусульманами Эфиопия в Восточной Африке.
Конечно, восточнохристианская культурцивилизационная традиция на Балканах, в Эгеиде, Малой Азии и Восточном Средиземноморье, в Закавказье и Крыму сохранялась и под властью турок. Однако ее творческая жизнь там, как и на Африканском роге, прекратилась. В то же время, актуализируя наследие Киевской Руси и отсвечивая последние творческие лучи заходящего солнца христианского Востока — исихазм, духовная и политическая жизнь просыпалась в Православно–Восточнославянском ареале. Этому здесь соответствовала и активизация этноинтеграционных процессов. Результатом стало становление современных восточнославянских народов.
С рубежа XV–XVI вв. Православно–Восточнославянский этнический массив, разделенный между католическими Польшей и Литвой, с одной стороны, и Московией (выступающей в роли наследницы Золотоордынской субевразийской системы) — с другой, начинает все более структурироваться в политическом, религиозно–культурном и национальном отношении. Это определялось, прежде всего, следующими тремя обстоятельствами цивилизационного плана:
1. Исчезновением Византийско–Восточнохристианской цивилизации как самодостаточного, имеющего независимое (определяющееся самое из себя) основание социокультурного мира. Это имело явно негативное значение. В эпоху Киевской Руси и, тем более, в XIV — начале XV вв., во время второй (связанной с духом исихазма) волны греко–болгарского влияния, восточнославянский мир воспринял византийское (тем более связанное с ним античное) наследие далеко не в полном объеме. Русь видела, прежде всего, церковный лик Византии, но едва прикоснулась ко второму полюсу ее социокультурной основы, непосредственно продолжавшему позднеантичную традицию светской образованности.
2. Непосредственной угрозой со стороны Мусульманской цивилизации в лице могущественной Османской империи восточному славянству, шире — всей Восточно–Центральной Европе. Чтобы представить масштаб этой опасности, вспомним хотя бы завоевание турками Венгрии в 1526 г., две турецкие осады Вены (в 1529 и 1683 гг.), сожжение крымскими татарами, вассалами турок, Москвы в 1571 г., широкомасштабные упорные сражения между турецко–татарскими и польско–украинскими войсками на Цецорских полях в 1620 г. и под Хотином в 1621 г., наконец Чигиринские походы турок в 1677 и 1678 гг., во время которых под угрозой удара оказался и Киев.
3. Коренная трансформация Западнохристианской цивилизации в Новоевропейско–Североамериканский цивилизационный мир, связанная с такими явлениями, как Возрождение, Реформация, Великие географические открытия, а также появление капитализма, утверждение абсолютных монархий в ряде европейских государств и становление в приатлантических странах Европы новоевропейских наций. В результате протестантско–католический Запад утверждается в качестве динамического, системообразующего центра опережающего развития в пределах Макрохристианского цивилизационного мира, охватывающего также функционально зависимые в своем развитии от него цивилизационные общности православной Восточной Европы и подвластной испанцам и португальцам Латинской Америки. При этом польский экспансионизм в восточном направлении (апогеем которого стала оккупация Москвы в 1610–1612 гг.) типологически соответствует захватническим акциям испанцев и португальцев в Новом свете, на побережьях Африки и в Мировом океане. Иберийские народы на западе и поляки со шведами на востоке, будучи сами окраинными в утверждающейся Новоевропейско–Атлантической цивилизационной системе, в XV–XVII вв. играли авангардную роль в формировании возглавляемой Западом планетарной системы Макрохристианского мира.
При этом в пределах Польши и Великого княжества Литовского, образовавших в 1569 г. единое федеративное государство — Речь Посполитую, и в рамках Великого княжества Московского, провозгласившего себя при Иване III, а затем вновь при Иване IV, царством, историческое развитие двух соответствующих частей Православно–Восточнославянской цивилизации было весьма отличным700.
В украинско–белорусских землях цивилизационное развитие в течение второй половины XVI — первой половины XVIII вв. имело социально–культурный характер, тогда как в рамках Московского царства, трансформировавшегося в Российскую империю — характер социально–политический. Социокультурное развитие Беларуси и Украины определялось разносторонним взаимодействием с Западнохристианско–Новоевропейским, уже пережившим Ренессанс и Реформацию, миром; взаимодействием, строившимся по тойнбианской модели «вызов — отклик».
Социально–политический вызов со стороны Польши (ставший особенно жестким после Люблинской унии 1569 г.) определил массовый переход ранее православных княжеских домов и шляхты в католицизм с последующим их включением в правящий класс Речи Посполитой. В то же время он стимулировал ускорение процессов самоорганизации средних слоев украинского и, отчасти, белорусского общества в виде создания городских православных братств, казачьих структур во главе с Запорожской Сечью и активизации церковно–просветительской жизни (деятельность К. К. Острожского, возрождение Киево–Печерской лавры и пр.).
Религиозно–культурный вызов со стороны Ватикана, в частности поднявшая бурю общественного негодования Брестская уния 1596 г., привел к образованию особой, греко–католической (униатской) церкви и на два десятилетия обезглавил украинско–белорусское православие. Однако многолетними упорными усилиями части сохранившего верность православию духовенства, киевских мешан и запорожских казаков во главе с гетманом П. Сагайдачным в 1620 г. была восстановлена Киевская православная митрополия, руководство которой взял на себя И. Борецкий. Установка сменившего его П. Могилы на открытость западным веяниям при неизменной опоре на отечественную, святоотческую традицию оказалась для того времени наиболее продуктивной.
Деятельность П. Могилы определила церковно–просветительское обновление украинского православия, символом которого стала знаменитая Киево–Могилянская академия с плеядой таких выдающихся мыслителей и церковных деятелей, как сам митрополит, а также И. Гизель, Л. Баранович, С. Яворский, Ф. Прокопович и ряд других, вплоть до Г. Сковороды. В результате к концу XVII в. староукраинская культура вполне адаптировала на собственных основаниях достижения народов центральноевропейско–католического круга, выработала собственные философско–теологические основания и художественный стиль, известный под названием «украинского барокко».
Параллельно в течение второй половины XVI — середины XVII вв. в Украине сложились самобытные формы социальной самоорганизации (городские братства в условиях действия в большинстве городов магдебургского права, казачья гетманско–полковая административно–военная система, самобытная церковная организация с элементами выборности и пр.). Данному обстоятельству содействовал и сопутствовал утвердившийся в Киеве со времен П. Могилы дух культурно–конфессиональной толерантности (конечно, относительной, но никак не меньшей, чем в ведущих государствах Европы того времени, где еще гремели последние окрашенные религиозным фанатизмом войны — Тридцатилетняя, и революции — Английская).