бре 1993 г.), коррумпированностью всех ветвей власти и разворовыванием (преимущественно с дальнейшим вкладыванием в иностранные банки) огромных государственных средств, неприспособленностью законодательства к новым реалиям жизни и бюрократизмом делали Россию, Украину, Казахстан и прочие республики СНГ малопривлекательными для иностранных инвестиций.
Так, совокупный объем прямых иностранных инвестиций в Россию в 1990–1994 гг. составил лишь 3–5 млрд долл, (в зависимости от оценок), тогда как иностранные инвестиции в китайскую экономику только в 1993 г. составили 26 млрд долл., а в мексиканскую в течение 1990–1992 гг. — 63 млрд долл. При этом объем российской внешней торговли, вопреки проведенной либерализации, в начале 1990‑х гг. заметно сократился. В 1993 г. экспорт составлял 86% от уровня 1991, тогда как за то же время импорт упал до 61% от уровня 1991 г. С 1994 г. экспорт и импорт начали постепенно (вопреки колебаниям, вызванным кризисом 1998 г.) возрастать, однако российская экономика стала чрезмерно интернационализированной и уязвимой при изменениях мировой конъюнктуры. В конце 1994 г. экспорт составлял 25% российского ВВП, а импорт — около 17%, что делало долю внешнеторгового сектора ВВП вдвое большей, чем в США727.
Кризис российской экономики привел к стремительному падению ВВП, приблизительно на 40%728. Достаточно напомнить, что инвестиции в сельское хозяйство России с 1991 по 1993 г. упали в 7 раз, доля накопления основных фондов уменьшилась на 33,8% в 1989 г., на 32% в 1992 г. и на 25,8% в 1993 г., а внешний долг страны в 1993 г. составлял 64% ВВП страны и 26,2% ее годового экспорта729 (при массированном теневом вывозе капиталов за границу).
В середине 1990‑х гг. экспорт начал возрастать, но почти исключительно за счет увеличения поставок на внешний рынок нефти и газа, которые в его структуре составляли уже тогда 50%, и других природных ресурсов и сырья. Основными экспортобеспечивающими регионами России стали Сибирь и Дальний Восток: почти 2/3 ее экспорта поступали из этих регионов. Вместе с тем доля машиностроительной продукции, и без того низкая в 1993 г. (6,7 объема экспорта), в 1994 г. упала еще ниже — до 5,2%. В 1994 г. доля машин в импорте сократилась с 33% до 30%, а доля пищевых продуктов, в частности за счет завозки из США больших партий «ножек Буша», выросла с 23% до 33%. Такие изменения в структуре экспорта и импорта выразительно свидетельствовали об ухудшении ситуации в экономике, все более ориентовавшейся на выживание, а не на развитие730.
При этом во время ускоренной приватизации 1992–1995 гг. акции русских компаний (главным образом прибыльные, эффективно работавшие), были сильно занижены оставшимися при власти представителями старой номенклатуры, превращавшимися в олигархов новой эпохи731. Менеджеры компаний и правительственные аппаратчики, осуществлявшие процессы приватизации, удержали наиболее ценную собственность под своим контролем, но занизили цены акций приватизированных компаний, чтобы предложить существенную прибыль иностранным партнерам в обмен на денежную наличность, которую они получали мгновенно и которая, большей частью, оседала на их банковских счетах за границей.
При условиях правовой неопределенности, бюрократического произвола и отсутствия безопасности, которые были, а в значительной мере и остаются присущими русскому «дикому капитализму», прямые иностранные инвестиции в производство, даже в прибыльный нефтегазовый сектор, были мизерными. В значительной мере это обусловлено и тем, что потенциальным прямым инвесторам надо полагаться на российские рычаги управления добычей и транспортированием нефти и газа, в качестве и надежности которых они не уверены.
Поэтому капиталовложения в российскую экономику были большей частью не прямыми (непосредственно в производство определенного вида продукции), а портфельными (в ценные бумаги, от которых можно легко избавиться). При этом большинство портфельных инвестиций было нацелено скорее на финансовые спекуляции, чем на реструктуризацию российской экономики, а доля иностранного капитала составляла около 80% контрактов на российской фондовой бирже. Иностранный капитал в России стремится к получению доступа к энергетическим и другим природным ресурсам, а также к выгодным финансовым операциям, вместе с тем избегая непосредственного включения в экономику страны и устанавливая в ней собственную операционную инфраструктуру. Это и стало одной из главных причин финансового кризиса в России в августе 1998 г.
Ограниченные связи с международной экономикой, сосредоточенные почти исключительно в Москве, Санкт–Петербурге и нескольких центрах от Нижнего Новгорода через Екатеринбург и Новосибирск до Хабаровска и Владивостока, обеспечивали сверхприбыли для нескольких сотен долларовых миллионеров, тогда как уровень жизни подавляющего большинства населения непрестанно падал, а средняя продолжительность жизни начала заметно сокращаться (на 30% в 1994 г. по сравнению с 1992 г.) и стала меньшей, чем в Египте или Боливии. Эти и прочие неутешительные реалии российской экономики последнего десятилетия XX в. (как и почти всех других народнохозяйственных систем стран СНГ, за исключением, разве что, Беларуси) демонстрируют противоположные тенденции по отношению к потребностям перехода к новейшей информациональной экономике постиндустриальной эпохи732.
Такие последствия хаотично–необдуманно–своекорыстных экономических преобразований, осуществленных российской номенклатурой в течение первой половины 1990‑х гг., позволили сделать вывод про «явную и, очевидно, окончательную неудачу экономической политики правительства с его односторонним ударением на финансовую стабилизацию, с пренебрежением интересами материального производства, с чрезвычайно упрошенным и политизованным подходом к проблемам рыночного развития и с его примитивным пониманием роли и функций государства в рыночной экономике»733.
Подобное (разумеется, с собственной национальной спецификой) наблюдалось и в других постсоветских государствах СНГ, в частности, во второй по размерам территории и третьей по численности населения стране — Казахстане. В нем в течение 1‑й пол. 1990‑х гг. ВВП сократился на 39%, а в соседних Таджикистане (охваченном длительное время гражданской войной) — на 62%, в Кыргызстане (послушно выполнявшем рекомендации МВФ) — на 49%, в Туркменистане — на 30%, а в Узбекистане (наименее прислушивавшемся к советам МВФ и открыто заявившем о своей ориентации на китайский образец реформирования) — на 18%734. Однако при сохранении многих отрицательных тенденций в последние годы, по сравнению с серединой 1990‑х гг., в Казахстане и всех среднеазиатских государствах были отмечены признаки экономического роста. Уже в 2000 г. годовой прирост ВВП в Казахстане составил 10%, в Туркменистане — 18, в Таджикистане — более 8, в Кыргызстане — 5 и в Узбекистане — 4%.
В целом по постсоветскому Центральноазиатскому региону в последние годы динамика макроэкономических показателей является положительной. Но примечательно, что наибольший рост происходит именно в богатых нефтью и газом Туркменистане и Казахстане, тогда как в Таджикистане, после катастрофического падения, экономический рост объясняется главным образом относительной внутриполитической стабилизацией после прекращения вооруженного конфликта, а менее богатые природными ресурсами, пользующимися повышенным спросом на мировом рынке, Кыргызстан и Узбекистан оказались по темпам экономического развития позади своих соседей. С завершением строительства Каспийского трубопровода появилась возможность транспортирования нефти к порту Новороссийска, что позволило Казахстану увеличить объем экспортных поставок сырой нефти. Потенциально такая перспектива открывается и перед Узбекистаном, где в 2001 г. в нефтегазовый комплекс было направлено 22,9% общего объема инвестиций и кредитов735.
Итак, как и в России, Нигерии и Венесуэле, в постсоветской Центральной Азии видим становление сырьевой модели экспорта, при которой позитив от прибылей при условиях изменения конъюнктуры на мировом рынке и объемов иностранного инвестирования (непосредственно зависимых от социально–политической стабильности в получающих их странах) в любой момент может обернуться негативом. При условиях сырьевой экспорториентованной экономики непродолжительные периоды быстрого экономического роста могут резко смениться периодами не менее стремительного экономического спада, тем более, что полученные от продажи нефти, газа и других полезных ископаемых средства здесь, как и в России, не столько вкладываются в национальную экономику, сколько оседают на счетах постноменклатурных приватизаторов национального богатства в заграничных банках. Ведь в Казахстане и, в еще большей степени, в постсоветских государствах Средней Азии и Закавказья злоупотребления во время форсированной приватизации наиболее прибыльных сфер экономики были еще более беспардонными, грубыми и откровенными, чем в России и Украине.
Ни в одном из государств СНГ до конца не было осуществлено разделение власти и собственности. Сгруппировавшиеся в конкурирующие кланы и «группы интересов» олигархи провели приватизацию и переориентацию экономики в свою пользу с целью скорейшего получения сверхприбылей. Но сравнительно с Россией или Украиной, не говоря уже о Беларуси, в Центральной Азии и Закавказье этот процесс приобрел более отвратительные формы. Следствием стало утверждение в большинстве случаев авторитарно–коррумпированных режимов, органически связанных с лидерами легального и нелегального (теневого) бизнеса.