158.
Именно в таком культурном разнообразии, способности к сплаву и «переплавке», в чрезвычайном динамизме, открытости межкультурному и межцивилизационному диалогу, в глобальном миссионерском значении Европы, оказавшейся способной интеллектуально «упорядочить» мир и создать материальные, понятийные и институциональные основы для осознания человечества единым целым, для глобального (хотя и преисполненного вызовов и противоречий) диалога народов, культур и цивилизаций, следует искать, в конечном счете, природу европейской идентичности, самобытность Европы и современных ее интеграционных образований.
Для современной Европы, которая объединяется на основе либеральных ценностей, в целом характерной является тенденция к дальнейшей рационализации и секуляризации общественного сознания и политической жизни, правовых норм и идеологем, в частности тех, которые используются или предлагаются в сфере евроинтеграции159. Так, в представленном в феврале 2003 г. Председателем Европейского конвента Валери Жискар д’Эстеном проекте первых 15 основополагающих статей будущей Конституции ЕС не оказалось ни единого упоминания о Боге или религии, на что обратили внимание представители некоторых государств ЕС, в частности Испании и Польши. Они указывали, что в тексте документа, ставшего результатом длительной работы 105 уполномоченных представителей правительств, законодательных и общественных структур 15 стран — членов ЕС, содержатся положения относительно необходимости уважения национального сознания других народов и защиты прав человека, обязательств поддерживать справедливость и беречь природу, но ни в одной из глав нет ссылки на религиозные, в частности христианские, идеалы. Причем на упоминании религии и Бога настаивали не только католики, но и представители иудейских, мусульманских и протестантских конфессий160. Тем не менее, в подписанном в октябре 2004 г. в Риме представителями уже 25 государств — членов расширенного Союза тексте Конституции ЕС такое упоминание отсутствует.
Характерным является и такой пример. По сообщению итальянской газеты «La Stampa», Ватикан намеревается канонизировать отцов — основателей Совета Европы и Европейских Сообществ первого федерального канцлера Германии Конрада Аденауэра, тогдашних министра иностранных дел Франции Роберта Шумана и премьер–министра Италии Альенде де Гаспери за их выдающуюся роль в послевоенной реконструкции Европы161. На наш взгляд, сама постановка этого вопроса и ретрансляция его в европейское общественное мнение имеет знаковый характер, указывая на растущую потребность в создании европейского духовного пантеона, своего рода экуменического панъевропейского храма для новейшего геополитического, экономического и культурного феномена — Единой Европы, объединенной не мечом, а идеалами демократии и гуманизма, ощущением общей, исполненной драматизма судьбы и общего будущего.
Цивилизационный парадокс заключается и в том, что, с одной стороны, Россия противопоставляется западному миру своей авторитарно–государственнической традицией, источником которой является западный цезаре–папизм. С другой стороны, не зная римского папства, борьбы за инвеституру, средневековых вольностей городов (кроме Пскова и Новгорода), Возрождения, Промышленной революции, не принимая участия в эпохе Великих географических открытий, не испытав непосредственного влияния Великой Французской революции, она сама была в течение длительного исторического периода «передатчиком европейской цивилизации» в Азию, а после 1917 г. — и на весь мир: ведь она действовала в рамках идеологии, импортированной в существенных чертах из Западной Европы, передавая Третьему миру вместе с марксизмом множество европейских артефактов, и сама уже в XX в. осуществила индустриализацию, опираясь на западные достижения, опыт и технологии162.
«Марксизм (в его русском варианте марксизма–ленинизма), — указывает Ю. В. Павленко, — одно из порожденных Западом учений, стал (в советской России. — И. П.) основой официальной идеологии, а западнически настроенная интеллигенция и в XIX, и в XX вв. считала себя сторонницей либерализма и демократии»163. Все это дает основания «включать евразийское пространство распространения по преимуществу русскоязычной образованности в сферу культурного влияния Запада»164, не говоря уже о весьма мощном влиянии западной культуры на исторических землях Украины и Беларуси.
Подчеркивая в этом контексте культурное родство Большой Европы, Генеральный секретарь СЕ в 2001–2004 гг. Вальтер Швиммер заявил: «Я твердо убежден, что 800 миллионов европейцев имеют много общего в культуре. Толстой является таким же европейцем, как и Шекспир, Шостакович является таким же европейцем, как и Моцарт или Шопен»165. А вот как охарактеризовал принадлежность своей страны к Европе, выступая перед Парламентской ассамблеей Совета Европы 28 июня 2000 г., Председатель Национального собрания Азербайджана Муртуз Алескеров: «Азербайджан имел тесное отношение и развивался в рамках одной системы ценностей с культурами Древних Греции, Рима, Византии, Возрождения, Просвещения и Романтизма. В течение почти двухсот лет Азербайджан был домом для большой немецкоязычной общины. Один из самых выдающихся физиков XX века Л. Ландау и великий музыкант современности М. Ростропович родились в Азербайджане и всю жизнь поддерживали тесные связи с их родным городом Баку. Я мог бы продолжать, но я думаю, что факт органичной принадлежности Азербайджана к Европе не требует дальнейших доказательств»166.
Таким образом, Европа всегда пребывает в процессе созидания и реформирования, и поэтому роль таких ее институтов, как Совет Европы, заключается не столько в организационном закреплении цивилизационного единства или сохранении общей идентичности или общих культурно–исторических характеристик, сколько в перестройке, формировании и развитии последних, в активном влиянии (посредством этого институционного «тигеля») на процесс строительства Большой Европы общих ценностей, перспектив, военной, экономической и демократической безопасности.
В заключение заметим, что Европа как цивилизационная категория родилась в первую очередь из определенного круга убеждений, которые «дозревали» в течение длительного исторического времени, но весьма стремительно обрели установившиеся формы на протяжении последнего полстолетия. Фундаментальными среди них являются:
• признание человеческого достоинства, основополагающих прав и свобод человека, неприкосновенности человеческой жизни как высшей ценности167;
• уникальность и равноценность жизненного опыта и мнений каждого конкретного индивида, что исключает любую иную форму правления, кроме плюралистической демократии;
• потребность в институте политической власти при одновременном осознании присущих ему опасностей — дилемма, которая может быть решена лишь посредством разделения власти и верховенства права;
• потребность в примирении как внутри европейских стран, так и между ними, в основанных на принципах гуманизма, терпимости, межкультурного, межрегионального и межцивилизационного диалога стратегиях преодоления этнических конфликтов и распрей168;
• потребность в адаптации к процессу растущей взаимозависимости на региональном, континентальном и глобальном уровнях, отвергающей изоляцию от судьбы и проблем соседей как близких, так и дальних.
С этих позиций мы не видим принципиального противоречия между цивилизационным и функционально–прагматичным взглядами на единство Европы, характерными прежде всего для федералистов, с одной стороны, и функционалистов, неофункционалистов и трансакционалистов (последние убеждены в решающей роли контактов и коммуникаций среди факторов интеграции) — с другой169. Ведь акцентирование на важности денег и личных интересов не означает пренебрежения к моральным, духовным и политическим ценностям, к мыслителям, стремившимся объединить Европу на основе греко–римского античного наследия170, христианского мировоззрения, гуманистических идей Возрождения, Реформации и Просвещения.
Наоборот, стержневая для Совета Европы доктрина о правах человека вполне органично согласовывается с собственническо–рационалистическими мотивами и либерально–рыночными основами интеграции. «Отцы — основатели» единой Европы, такие, как Жан Моне или Роберт Шуман, действительно считали духовные и интеллектуальные идеалы главной побудительной причиной объединения Европы: как раз с целью защитить это величайшее наследие. Но, как справедливо указывает британский политолог, почетный профессор Лидского университета Филипп Тоди, «их действия, как и многих других, им подобных, основывались на предположении, что именно деньги — или, если кто-то отдает преимущество более красноречивым терминам, экономическое процветание — служат фундаментом европейского интеллектуального и культурного наследия»171.
Таким образом, Европа предстает как исполненный динамического формирования и развития цивилизационный порядок, основывающийся на определенной совокупности общих европейских ценностей, которые постепенно обретают нормативный характер в качестве общепризнанных европейским сообществом политико–правовых норм, стандартов, духовно–моральных обычаев и традиций.