184 В «Проекте вечного мира» Иммануила Канта (1795 г.) содержалась мысль о европейской федерации185. В 1814 г. Клод Анри де Сен–Симон опубликовал свои размышления о «реорганизации европейского сообщества с целью единения народов Европы в одно политическое целое, с сохранением национальной независимости каждого из них»186. В 1849 г. Виктор Гюго, обращаясь к Конгрессу друзей мира в Париже, выступил с призывом о создании Соединенных Штатов Европы. «Настанет день, — сказал он, — когда Вы, Франция; Вы, Россия; Вы, Италия; Вы, Англия; Вы, Германия; вы, все нации континента, не теряя своих отличительных признаков и своей выдающейся индивидуальности, сплотитесь в более тесную общность и создадите европейское братство»187. Подобные лозунги звучали также на Конгрессе друзей мира в Женеве, который проходил под председательством Джузеппе Гарибальди.
В период между двумя мировыми войнами активно действовало панъевропейское движение. Премьер–министр Франции Аристид Бриан предлагал, в частности, образование постоянной Европейской конференции, которая состояла бы из представителей государств — членов Лиги Наций. Результатом такой конференции должно было стать заключение Европейской унии как своего рода федерации независимых государств, готовых объединить свои усилия для решения общих задач, прежде всего в экономической сфере188.
Уже в период Второй мировой войны к идее европейской интеграции обратился Уинстон Черчилль. В выступлении перед членами военного кабинета в ноябре 1942 г. он заявил: «Видим в будущем Соединенные Штаты Европы, в которых барьеры между народами будут иметь меньшее значение и станут возможными неограниченные передвижения»189. Эту идею У. Черчилль развил и впервые публично высказал во время своей знаменательной речи на встрече с академической молодежью мира 19 сентября 1946 г. в Цюрихском университете. «Нашей твердой целью, — сказал он, — должны быть строительство и укрепление Организации Объединенных Наций. В рамках этой мировой структуры и под ее эгидой мы должны воссоздать европейскую семью — это могли бы быть Соединенные Штаты Европы, а первым практическим шагом — Совет Европы»190. Лейтмотивом к этому историческому выступлению, с которым непосредственно связан генезис Совета Европы, был призыв к примирению и интеграции двух до того времени традиционных врагов — Германии и Франции — посредством создания общих европейских структур.
Следует сказать, что не только СССР, но и Соединенные Штаты сначала настороженно восприняли панъевропейские идеи У. Черчилля. Лично президент США Ф. Рузвельт был против создания межгосударственного европейского объединения, которое британский премьер видел в качестве составляющей послевоенной структуры «всемирной институции, которая представляла бы Объединенные Нации»191.
Однако в последующем ставка нового американского президента Г. Трумэна на внедрение амбициозного и уникального по масштабу плана Маршалла не только обеспечила финансово–инвестиционные условия для реконструкции подорванной войной экономики Западной Европы, но и определила на долгосрочную перспективу позицию США в направлении поддержки евроинтеграционных процессов на демократической части континента, видя в них средство избежания глобальных войн, которые в недалеком прошлом возникали как раз в Европе. В более широком плане осуществление плана Маршалла предусматривало «создание нового европейского сообщества — страны, принимавшие участие в программе, должны были обязательно сотрудничать между собой»192.
Европейское общественное мнение с энтузиазмом подхватило инициативу У. Черчилля. Интенсивная дипломатическая деятельность в период между 1948 и 1951 гг. привела к образованию на базе многосторонних международных договоров ключевых европейских и евроатлантических структур: Западноевропейского союза (Брюссель, 17 марта 1948 г.), Европейской организации экономического сотрудничества (Париж, 16 апреля 1948 г.), Организации Североатлантического договора (НАТО) (Вашингтон, 4 апреля 1949 г.), Совета Европы (Лондон, 5 мая 1949 г.) и Европейского объединения угля и стали (Париж, 18 апреля 1951 г.).
Все эти инициативы, кардинально изменившие лицо сначала Западной Европы, а в настоящее время и всего континента, так или иначе связаны с историческим Конгрессом Европы, который состоялся в Гааге 7–11 мая 1948 г. На нем присутствовали более тысячи делегатов из почти 20 европейских стран, включая несколько десятков министров и экс–министров, многочисленных парламентариев, выдающихся ученых, общественных деятелей и мастеров искусств.
Если в прошлом идея единения народов Европы рождалась в воображении поэтов и философов, то Гаага объединила вместе людей большого практического опыта, наделенных реальными полномочиями в ключевых сферах общественной жизни (от политики до профсоюзов), а председательствующим и почетным президентом конгресса был сам У. Черчилль.
По своему содержанию и результатам Гаагский конгресс без преувеличения стал одним из самых значительных событий XX в. К тому времени «мирные договоры» подписывались вслед за войнами и часто, по существу, не заслуживали этого названия. Будучи навязанными победителями побежденным (как, например, Парижский договор после Крымской войны, Сан–Францисский — после российско–японской войны, и, наконец, Версальский договор), они провоцировали прежде всего жажду мести и реванша В Гааге же обсуждались уже не вопросы подготовки договоров о закреплении военной победы, а скорее вопросы воссоединения народов Европы в общей организации, способной обеспечить надежный и прочный мир.
Принятая в Гааге Политическая резолюция провозгласила, что «для государств Европы наступило время делегировать некоторые из своих суверенных полномочий и осуществлять их совместно»193. Возвысившись над старыми политическими разделами, этот форум оказал горячую всестороннюю поддержку первым шагам, осуществленным Францией, Великобританией и тремя странами Бенилюкса в направлении европейского сотрудничества (за несколько недель до Гаагского конгресса последним был подписан Брюссельский договор, ставший своего рода прелюдией для тесного сотрудничества указанных стран в сферах экономики, социальной политики, культуры, а также коллективной обороны).
Специально созданной конгрессом комиссии было поручено немедленно начать подготовку Хартии прав человека, увенчавшуюся разработкой и подписанием в 1950 г. Европейской конвенции о защите прав и основных свобод человека194. Также была признана необходимость создания в ближайшем будущем Европейского суда, который применял бы санкции для обеспечения надлежащего уважения к указанной конвенции195.
Гаагский конгресс одобрил инициативу учреждения европейской парламентской ассамблеи — форума, который объединял бы народных представителей различных стран нашего континента, независимо от их прежнего статуса или принадлежности к коалициям. Именно тогда возникло первое различие в подходах: Париж, Амстердам, Брюссель и Люксембург желали учреждения ассамблеи с широкими полномочиями, тогда как Лондон (при поддержке скандинавских государств и Ирландии), скептически относясь к идее надгосударственных образований, придерживался формулы, которая основывалась на межправительственном сотрудничестве и в которой роль ассамблеи была лишь консультативной. Именно словарь Гаагского конгресса выдвинул долгосрочную альтернативу для Европы: «союз» или «федерация»196.
Среди основных причин британского «евроскептицизма» следует указать, по нашему мнению, на особенности британской политической культуры, которая исторически формировалась на в целом негативном опыте прямых вмешательств в дела континентальной Европы, основывалась на признании национальной независимости как наивысшей ценности и чуждалась надгосударственных образований. Первые послевоенные годы давали особенно весомые основания для британского изоляционизма по отношению к континенту, что ярко передает в своих мемуарах бывший Генеральный секретарь Совета Европы П. Смитерс: «После войны Британская империя пребывала в неприкосновенности, Соединенные Штаты при британской поддержке нанесли немцам полнейшее поражение, а вся Европа, кроме Испании, Португалии и Швейцарии, лежала в руинах, кое-где в позоре. Вид из–за Ла–Манша был непривлекательным. К чему же было отказываться от какой-либо части британского суверенитета в пользу столь отталкивающего политического беспорядка?»197.
Но, возможно, важнейшая причина очевидного нежелания британцев приобщаться к строительству наднациональных институтов европейской интеграции, несмотря на памятное выступление Черчилля в поддержку Соединенных Штатов Европы, состояла в необходимости для Лондона осуществить огромный по масштабу и трудностям процесс трансформации своей на то время мировой империи в содружество с сохранением в нем политического, экономического и культурно–цивилизационного влияния метрополии. «Болезненный процесс осознания и восприятия британского развеликодержавленья»198 оказался долговременным и в значительной мере обусловил, на наш взгляд, то, что отношения Великобритании с «новой Европой» в течение едва ли не всей 2‑й пол. XX в. характеризовались со стороны Лондона постоянным торможением евроинтеграционных процессов и, соответственно, закрепили за ним в Европе статус «неудобного партнера».