363.
Исходя из этого, возникает вопрос, на каких основаниях создается такая «европейская идентичность», которая заменяет национальную в ее политическом измерении.
Большой вклад в поиск ответа на этот вопрос — идентичности — в рамках теории международных отношений внес представитель «английской школы» международных исследований Хедли Булл. Появление сообщества держав в Европе нашло свое проявление в возникновении новой для того времени концепции международного права. При этом, как считал X. Булл, для появления глобальных гражданских прав необходимо существование транс — и кросспограничной солидарности. Транснациональные идентичности могут формироваться как в рамках общественных групп, так и между государствами. Для их формирования требуется несколько предпосылок.
Во‑первых, необходима общая характеристика, которая может стать основанием для создания транснациональной общественной группы. К примерам такой характеристики можно отнести этничность, религию, форму государства, политическую или экономическую систему, относительный уровень развития.
Во‑вторых, должно существовать исключительное отношение к другим государствам (или общественным группам), которое разделяют общественные группы или государства. Исключительность является важным элементом групповой сплоченности и подчеркивает расхождение между теми, кто разделяет общие характеристики, и теми, кто их не поддерживает.
В‑третьих, должен быть высокий уровень положительной взаимозависимости. Позитивность состоит в том, что взаимозависимость должна быть взаимовыгодной. В противном случае она может привести к конфликту.
Эти факторы являются материальными предпосылками для формирования общей идентичности. Однако сами по себе при отсутствии политического сознания они ее не формируют.
Анализируя концепцию транснациональной идентичности X. Булла, отдельные исследователи указывают, что перечисленные им условия и до сих пор в полной мере не присутствуют в мировой системе364. Соглашаясь с этим, следует, однако, признать, что транснационализация как таковая представляет собой одну из ведущих тенденций развития современных обществ. В процессе транснационализации формируются социальные сети и стили жизни, которые пересекают национальные (государственные) границы и объединяют разные общества в транснациональные социальные и культурные поля разных уровней. С социологической точки зрения, формирование новых транснациональных пространств, в процессе которого происходит «связывание структур, культур и институтов», направленное на открытие и поддержку новых транснациональных идентичностей в рамках соответствующих экономических пространств365.
В связи с этим Европейский Союз демонстрирует пример т. наз. транснационального правительства366, устанавливающего правила, которые действуют на международном уровне. И если налоговая политика пока что проводится независимо от каждой из стран–членов, расхождения в правовой системе понемногу стираются. По мере развития «транснационального правительства» наблюдается сокращение влияния правительств отдельных стран, но в то же время укрепляется положение регионов. Европейский Союз представляет собой скорее объединение не стран, а именно регионов, в котором национальная идентичность становится менее значимой в сравнении с региональной.
Используя этот подход для анализа политических процессов западноевропейской интеграции, можно утверждать, что в рамках Западной Европы присутствуют все необходимые элементы для формирования европейской транснациональной идентичности.
Прежде всего следует указать на близость политических (на основах демократии) и экономических (на основах капитализма) систем западноевропейских стран. Центральноевропейские страны, ставшие недавно членами ЕС и НАТО, также идут к этому. Дополнительным элементом, который усиливает эту предпосылку (по X. Буллу), является относительно одинаковый уровень развития социально–экономических систем западноевропейских стран. Важнейшим фактором влияния на этот уровень являются надгосударственные учреждения, которые регулируют основные ключевые элементы — уровень инфляции и т. п.
Одновременно в Западной Европе (по меньшей мере, в рамках стран–членов ЕС и, частично, НАТО) существует (в отдельных случаях даже занесено в официальные документы) исключительное отношение к другим государствам или общественным группам (в частности организациям, которые считаются террористическими), которое разделяют европейские государства и которое опирается на поддержку многих общественных групп.
В смысле политики и безопасности это нашло свое отображение в формировании Европейской идентичности в сфере безопасности и обороны НАТО, а также Общей внешней политики и политики безопасности ЕС. На геополитическом уровне она проявляется в общей позиции относительно принципиальных международных проблем (борьбы с терроризмом, нелегальной миграции, торговли наркотиками, оружием и людьми), в отношении к «третьим странам» (ассоциированным членам, странам–кандидатам, «специальным соседям»). В качестве примера также можно привести общие стратегии ЕС относительно России и Украины.
Высокий уровень положительной взаимозависимости в Западной Европе проявился с введением сначала единой денежной единицы экю, а затем единой валюты евро, ставшей фактором унификации валютно–финансовых отношений в Западной Европе.
Таким образом, в Западной Европе существуют все базовые предпосылки для формирования транснациональной идентичности.
В 1990‑е гг. перед Европой особенно остро стал вопрос не только о ее будущем, но и о ее корнях и основах. С одной стороны, радикальная политкорректность несла с собой угрозу уничтожения достояний «классической» евроцентристской культуры. С другой, политические процессы объединения Европы (в особенности европейское братство) встретили довольно вялую поддержку населения больших стран. В публикациях политиков и журналистов закрепились строки «наднациональная Европа», «Европа регионов», но параллельно историки, культурологи и политологи серьезно задумались над вопросом, существуют ли соответствия этим понятиям в жизнеощущении, в духовной практике европейцев. Ведущей проблемой стал поиск ответа на вопрос, есть ли у европейского единства другие основания, кроме экономических (в широком понимании — от политико–экономических к социально–экономическим).
Поэтому на первую половину 1990‑х гг. приходится массовый всплеск публикаций разного рода, которые стараются определить, что стоит в современном культурном сознании за концептами «Европа» и «европейская идентичность», как они соотносятся с понятиями «прошлое», «национальное» и «постмодернизм»367. Те, кто отрицает за европейской идентичностью само право на существование, апеллировали к силе национально–политического элемента, полиэтничности, что плохо связывается с единством, и к постмодернистскому умонастроению, которое небезуспешно стремится покончить со всеми метафизическими идеями «европейскости». Европеисты, в свою очередь, апеллировали к историческим аргументам и к футурологическим концепциям. Отдельные исследователи указывали на постепенное возникновение постнационального европейского пространства.
Так, швейцарский исследователь У. Альтерматт считает, что «современные государства могут существовать только в том случае, если они освобождают политическое гражданство от культурной и языковой идентичности»368. Философы, историки и политологи уделяли в связи с этим наибольшее внимание европейским источникам. А Г. Кнабе обращается к законам, атмосфере, принципам организации жизни Римской империи: «В живом подсознании истории, у генетической памяти культуры, которое мерцает из ее глубины, самоидентификация Европы есть самоидентификацией с ее антично–римским источником и с традицией, которая из него вышла»369.
Французский профессор Р. Браг также сводит европейское пространство к римскому, но римское для него означает ощущение своей культуры как заимствованной, которая подлежит освоению и передаче. Европа отличается от других культурных миров особым типом отношений к собственному: она присваивает то, что изначально воспринимается как чужое. Быть римлянином — означает подвергнуть испытанию старое как новое, как то, что обновляется, будучи перенесенным на новую почву370. Концепция Р. Брага перекликается с концепциями диалога и плюрализма, авторы которых видят в европейском этническом, географическом и интеллектуальном многообразии источник положительного развития.
Дискуссии продолжаются и поныне, но уже в 1995 г. голландец Р. Седжерс написал очень показательную статью «Европа: когнитивный или эмоциональный концепт?»371, в которой указал на явный недостаток эмоционального содержания понятия «Европа», на неумение работать с культурной идентичностью и на отсутствие перспектив в сугубо логической конструкции, что не находит душевного отклика у рядовых европейцев, если единым основанием экономического гиганта по имени Европа останется когнитивная интерпретация этого имени, он превратится в слепого великана и закончит свои дни в болоте.
Учитывая изложенное, можно в качестве вывода указать, что в Западной Европе существует несколько политических уровней идентичности (общеевропейский, национальный и региональный). Осознание этого многообразия составляет одну из основ европейской политической культуры. Абсолютизация одного из пластов идентичности нередко приводила Европу на грань катастрофы. Совместимость же этих разных пластов в условиях мультикультурализма во многом будет определять будущее Западной Европы.