оды их матери–родины, а буржуазно–демократической свободы, полного воплощения которой еще не встречалось в истории человечества». Однако, продолжает цитируемый автор, «ни единого благородного помысла, ни одной возвышенной цели не лежало в основе создаваемых ими поселений»451 и сразу же после возникновения первой английской колонии в Северной Америке, Виргинии, там было введено рабство.
Уже в первой половине XVII в. были заложены основания дальнейшего, вплоть до окончания Гражданской войны 1861–1864 гг., расхождения путей развития Севера и Юга. Если в южных колониях основой производства стало плантационное рабовладельческое землевладение, то в северных штатах, известных как Новая Англия, изначально возникла иная социальная система, органически связанная с религиозным духом первопоселенцев–пуритан. Его носителям были свойственны чувство порядка и прочная религиозно мотивированная нравственность, а также относительно высокая образованность.
В то время, пишет А. де Токвиль, как другие колонии были основаны безродными авантюристами, пилигримы на своей родине принадлежали к достаточно обеспеченной категории людей. Они переселялись в Новый свет вовсе не с целью улучшения своего материального положения, но во имя утверждения своей религиозно–социальной идеи. Терпя преследования со стороны властей и отвергая распушенные, с их точки зрения, нравы Европы, пуритане искали «для себя такую дикую отдаленную землю, где можно было бы жить сообразно собственным принципам и свободно молиться Богу»452. Подобные черты в духе и образе жизни первопоселенцев Новой Англии отмечает и М. Лернер. Британцы явились в Новый свет под знаменем высоких моральных принципов, религиозной свободы и всевластия закона, усмотрев здесь идеальное место для реализации своих идей о религиозно–нравственной жизни, свободе и преуспевании453.
Важно не упускать из виду британские корни Североамериканской субцивилизации. В XVII–XVIII вв. англичане, исповедовавшие в большинстве своем протестантизм, считавший человека существом низменным, но ориентировавший его на упорный производительный труд, оказались на Восточном побережье Северной Америки в большинстве. Они сыграли решающую роль в эпоху бурного роста колоний и начальной истории республики в тот момент, когда закладывались основы американских государственных институтов и национального мировосприятия.
В результате основой языка складывавшейся североамериканской нации стал английский, а американские законы выросли из традиционного английского права. «Фундаментальные американские государственные институты и политические идеи, включая представительное правительство, ограниченные права государства, право на протест, традиционное уважение к гражданским свободам и неколебимый индивидуализм, — все это в основном было привнесено из Англии и стало органической частью американского сознания... В своем техническом развитии Америка заимствовала принципы и методы у британской промышленной революции до тех пор, пока американцы не превзошли своих учителей. Американцы без колебаний переняли у англичан пиетет перед силой договора и перед частной собственностью. Плюрализм протестантских религиозных сект в Америке, их уважение к индивидуальному пониманию Библии и к свободе веры также вдохновлялись британской традицией. То же можно сказать о структуре мелких городков, о сложном устройстве местного самоуправления, о частных школах, о коледжах, обычаях благотворительности, о густой сети добровольных ассоциаций, корпораций и профсоюзов. Письменная культура пришла в основном из Англии. Это же можно сказать и о печати... Вплоть до конца XIX века, когда набрало силу немецкое влияние, американские ученые поддерживали контакты почти исключительно с британскими коллегами... В живописи, скульптуре, архитектуре британское влияние оставалось преобладающим до тех пор, пока на рубеже XX века не начали ощущаться французские веяния»454.
Среди источников британского влияния на североамериканские колонии и Соединенные Штаты исследователи особо выделяют пуританство. Пуританизм, будучи религиозным течением, в то же время нес политический дух гражданского равноправия, самоорганизации и общинного самоуправления, категорически отвергавший сословное неравенство. Основывая уже первые колонии на Атлантическом побережье Северной Америки, переселенцы, будучи равными в социальном и весьма близкими в имущественном отношении, утверждали в них принципы, частично унаследованные от староанглийских обычаев, но с новой силой развитые и законодательно закрепленные за океаном: участие народа в общественных делах, свободное голосование по вопросу о налогах, ответственности представителей власти перед народом, личная свобода и суд присяжных.
Прямым голосованием община выбирала всех должностных лиц, регулярно отчитывавшихся перед ней о своей деятельности. Если в Европе политическая жизнь большинства стран начиналась на верху официальной пирамиды и затем постепенно, да и то не в полной мере, охватывала все ячейки общества, то в Америке, «напротив, община была образована раньше, чем округ; округ появился прежде штата, а штат прежде, чем вся конфедерация... Внутри общины кипела истинная и активная политическая жизнь, вполне демократическая и республиканская по своей сути. Колонии пока еше продолжали признавать верховную власть метрополии, штаты по-прежнему управлялись по законам монархии, однако республика уже полнокровно развивалась в рамках общины»455.
Резюмируя свои наблюдения, А. де Токвиль подчеркивает, что «англосаксонская цивилизация» является результатом действия двух совершенно различных начал, которые часто находятся в противоборстве друг с другом, «но которые в Америке удалось каким-то образом соединить одно с другим и даже превосходно сочетать. Речь идет о приверженности религии и о духе свободы»456. Если в основывающейся на строгих религиозных принципах нравственной сфере все упорядочено, согласовано, предусмотрено и решено, то в мире политики все находится в постоянном движении, все оспаривается; «в одном — пассивное, хотя и добровольное подчинение, в другом — независимость... и горячее отрицание любого авторитета»457.
«Именно религия, — подчеркивает французский мыслитель, — дала жизнь английским колониям на американской земле». В нее, при всем обилии протестантских сект, верили не рассуждая. Она пронизала «все национальные обычаи, став неотделимой частью патриотических чувств». Однако, продолжает он, «сама религия господствует здесь не столько как учение о божественном откровении, сколько как проявление общественного мнения»458.
Подобные, хотя и выраженные в иной системе понятий, идеи развивает и современный американский ученый А. М. Шлезингер. Он подчеркивает, что с момента возникновения первых колоний в Новой Англии тесно взаимосвязанные традиционализм и контртрадиционализм ведут между собой непрерывную борьбу. При этом истоки обеих этих тем «лежат в нравственных установках кальвинизма»459, пропитанного убежденностью в коренной порочности человека и, в то же время, верой не только в божественную предрешеность истории, но и в то, что Бог изначально разделил людей на избранных, которым уготовано спасение, и всех остальных, людей второго сорта.
Естественно, пуритане–переселенцы верили в свою богоизбранность и особую, возложенную на них свыше миссию. Эта убежденность перешла от них в ментальные основания североамериканской нации. Выражая этот мессианский дух, уже в середине ХІХ в. писал юный Г. Мелвилл: «Мы, американцы, особые, избранные люди, мы — Израиль нашего времени; мы несем ковчег свободы миру. Бог предопределил, а человечество ожидает, что мы совершим нечто великое; и это великое мы ощущаем в наших душах. Остальные нации должны вскоре остаться позади нас...»460.
В пуританской, основанной на принципах социального равенства и демократизма Новой Англии «никогда не чувствовалось ни малейшего влияния аристократии», даже при том, что народ здесь привык почитать некоторых знаменитостей, приобретших над ним определенную власть, «как символы просвещения и добродетели»461. В противоположность этому в южных штатах утвердилась власть богатых землевладельцев, использовавших на своих обширных плантациях труд негров–рабов. Они образовали высшее сословие, представители которого, впрочем, в отличие от европейской аристократии, по своим вкусам и привычкам мало отличались от основной массы населения. «Именно этот класс и возглавил на Юге восстание: Американская революция обязана ему самыми великими людьми»462, такими, в частности, как Дж. Вашингтон и Т. Джефферсон.
Такое состояние дел, а главное — ментальность, утвердилось в англо–американских колониях, прежде всего в Новой Англии, к середине XVIII в., в 1756 г., когда в Европе и началась Семилетняя война, проявившаяся в Северной Америке в ожесточенной борьбе англичан и французов за территории. В ходе этой войны как британская, так и французская стороны активно использовали силы индейцев. Индейцы–алгонкини стали на сторону французов, а ирокезы — англичан. По Парижскому мирному договору 1763 г. Франция лишилась Канады. В то же время Англия отторгнула Флориду у Испании, которая была союзницей Франции.
После Семилетней войны стремительно начинает наростать конфликт между Великобританией и ее владениями в Северной Америке. Английское правительство облагало североамериканских колонистов налогами и контролировало их торговлю. Тем не менее, капиталистические отношения в их среде интенсивно развивались. Именно здесь во второй половине XVIII в., еще до того, как Америку затронул промышленный переворот, реализовался «дух капитализма», основанный на непререкаемых постулатах трудовой протестантской этики.