обританией и Францией оставались напряженными, главным образом ввиду проводимой американским правительством политики торгового протекционизма. Однако политическим прорывом стало установление дипломатических отношений с Россией в 1808 г.
В 1810–1813 гг. американские плантаторы с помощью солдат регулярной армии захватили западную часть испанской Флориды, а в 1818 г. этот полуостров был присоединен к США. Испанцы фактически без боя покидали свои позиции, поскольку их куда более беспокоили латиноамериканские колонии, в которых разворачивалась борьба за независимость. Параллельно Великобритания укрепляла свои канадские владения, опасаясь продвижения влияния США на север.
Развитие США на начальных этапах их истории прочно базировалось на принципах демократии, верховенства закона и федеративности. А. де Токвиль полагал, что устойчивость республиканско–демократического строя в этой стране определяется тремя главными обстоятельствами: федеральной структурой, «благодаря которой Союз обладает силой крупной республики и долговечностью малой»; существованием «общинных учреждений, которые, с одной стороны, умеряют деспотизм большинства, а с другой — прививают народу вкус к свободе и учат его жить в условиях свободы; судебная власть, способствующая исправлению ошибок, допускаемых большинством в ходе реализации его демократических прав»466.
Философские основания североамериканской демократии были разработаны Т. Джефферсоном. Он считал, что равноправие и суверенитет во внутренних делах составляющих союз штатов служат гарантией свободы граждан: «Правительства штатов — бастионы нашей свободы». Но тот же Т. Джефферсон законодательно провел принцип, согласно которому субъекты федерации должны делегировать общие полномочия и решение важных для Союза в целом проблем федеральному правительству.
Опасаясь президентского деспотизма, Т. Джефферсон и другие отцы–основатели юридически сделали все возможное, чтобы избранный народом глава федеральной исполнительной власти, как и правительства штатов, их федеральные судебные органы были подконтрольными обществу. Для того чтобы создать честное и независимое правосудие, Т. Джефферсон рекомендовал самому народу избрание судей с присяжными заседателями и осуществление контроля над ними, так как судейская узурпация обернется деспотизмом.
Этой устойчивости способствовал и специфически американский тип христианства. Основная часть англоязычной Америки была заселена людьми, вышедшими из–под власти Папы, которые ни за кем не признавали права на религиозное верховенство. Поэтому они принесли в Новый свет христианство, которое, по мнению цитируемого французского мыслителя, можно определить как демократическое и республиканское, определяющее то обстоятельство, что в США политика и религия находятся в согласии. Этот дух проник и в североамериканский католицизм, принесенный ирландцами.
«Таким образом, — резюмирует А. де Токвиль, — можно сказать, что в Соединенных Штатах ни одно религиозное учреждение не занимает враждебной позиции по отношению к демократическим и республиканским учреждениям. Духовенство всех церквей придерживается по этому поводу одного мнения, убеждения не противоречат законам, в умах царит согласие»467 Более того, «если закон позволяет американскому народу делать все, что ему заблагорассудится, то религия ставит заслон многим его замыслам и дерзаниям. Поэтому религию, которая в Соединенных Штатах никогда не вмешивается непосредственно в управление обществом, следует считать первым политическим институтом этой страны»468.
Отмеченное положение дел имеет глубокие исторические основания, поскольку «Основатели Новой Англии были ревностными сектантами и одновременно восторженными новаторами. С одной стороны, их сдерживали оковы определенных религиозных верований, а с другой — они были совершенно свободны от каких-либо политических предрассудков»469. И далее: в США «религия видит в гражданской свободе благородное выражение человеческих способностей, а в политическом мире — поле деятельности, предоставленное человеческому разуму Создателем», тогда как свобода «видит в религии свою союзницу в борьбе и в победах, колыбель своего собственного детства, божественный источник своих прав»470.
Нарисованная картина разительно отличалась от ситуации в Европе, в частности в современной А. де Токвилю Франции первой половины XIX в., где «религиозность и свободолюбие всегда отделяются друг от друга»471. Христианство Старого света позволило втянуть себя в тесный союз с земными властителями и потому, когда их власть начала рушиться, оно «оказалось как бы погребенным под их обломками». «Европейские атеисты рассматривают верующих скорее как политических врагов, нежели как религиозных противников. Религия ненавистна им в значительно большей степени как мировоззрение партии, нежели как неправедная вера. Священника они отвергают скорее не как представителя Бога, а как сторонника власти»472. Кардинальное отличие от такого состояния объясняется французским мыслителем тем, что в США изначально и строго, на конституционном уровне, церковь полностью отделена от государства и все конфессии находятся в равном положении.
Особое значение для объяснения специфического общественного устройства Соединенных Штатов А. де Токвиль придает специфическим нравам англо–американцев, во многом связанных с обычаями старой Англии. Он убедительно показывает, что прежде всего благодаря нравам, а не благоприятным природным условиям или даже способствующему их процветанию законодательству и политической организации, жители США, в отличие, скажем, от латиноамериканцев (обитающих в не менее одаренных природными богатствами регионах и часто имеющих не худшую, чем в Северной Америке, законодательную базу), способны жить и процветать в условиях демократии. По его убеждению, географическое положение менее важно, чем законы, а законы менее существенны, чем нравы473.
Нравы, включающие модифицированные традиции первопоселенцев, практический опыт, привычки и мировоззрение, имеют для жизни общества первостепенное значение. Это положение французский мыслитель убедительно демонстрирует, сопоставляя положение дел в США и Латинской Америке, прежде всего — в Мексике, которая, находясь в столь же благоприятных природных условиях, что и англоамериканские Штаты, заимствовала принципы их политического устройства, однако не смогла утвердить у себя демократию. Мексиканцы, задекларировав в своей конституции 1824 г. принципы федеративного устройства своих северных соседей, практически полностью скопировали его. «Однако перенеся к себе букву закона, они не сумели одновременно перенести и тот дух, который оживлял ее», в результате чего их страна «постоянно переходит от анархии к военному деспотизму и от военного деспотизма к анархии»474.
Североамериканское законодательство, подчеркивает французский интеллектуал, прекрасно отражает дух народа, которым оно призвано управлять. Природные условия латиноамериканских государств не менее хороши, чем в США, однако их нравы и законы не соответствуют друг другу, из чего вытекает бедственное положение большинства их населения. Ибо «до тех пор пока законы не опираются на нравы, они ненадежны, поскольку нравы — это единственная долговечная и крепкая сила, которой обладает какой-либо народ»475.
Иначе данное наблюдение можно было бы сформулировать следующим образом: в англоамериканских колониях и США неформальные, но глубоко укорененные в дух народа, прочно базирующиеся на его фундаментальных идейно–ценностно–мотивационных основаниях, институции породили институции формальные, политико–правовые, законодательно оформившие их суть. Поэтому в Северной Америке не наблюдалось противоречий между институциями формальными и неформальными: первые были естественным продолжением вторых.
В противоположность этому добившиеся в начале XIX в. независимости от Испании и Португалии латиномериканские государства с их к тому времени уже устоявшимися ментальностью, нравами и обычаями при конструировании своего политико–правового устройства исходили не из последних, а пытались на собственную почву перенести не отвечающие ее природе принципы североамериканской демократии. Успех не сопутствовал этому эксперименту, поскольку неформальные, базирующиеся на латиноамериканских нравах, институции вступили с формальными, заимствованными извне, в непримиримое противоречие, в котором пребывают с ними до сегодняшнего дня. Подобное явление, причем четырежды (с переходом под власть Польши, России и большевиков, а также после обретения независимости), имело место в Украине; трижды (в Петровские времена, во время установления власти коммунистов и при Б. Ельцине) наблюдалось и в России и т. д.
Менталитет, экономика и общество североамериканцев в первой половине XIX в.(Ю. В. Павленко)
Обстоятельства возникновения англоамериканских колоний на Атлантическом побережье Северной Америки и религиозно–ценностный строй сознания их основателей, характер и нравы людей, переселявшихся из Европы, принятые в колониях, а затем на федеральном уровне законы, богатейшие, до того практически не освоенные местными жителями природные ресурсы страны, непрекращающиеся конфликты с индейскими племенами, пытавшимися противостоять экспансии колонистов и авантюристов (часто с криминальным прошлым) — это и многое другое определило особенности североамериканской ментальности, весьма, а кое в чем и принципиально отличной от европейской.