Европейское общество в нидерландской Индии резко разделяется на две группы: собственно европейцы и те, кто хотя и поставлен законом в одинаковые правовые условия с ними, но родился не в Европе и имеет в своих жилах некоторую примесь туземной крови. Я должен, однако, добавить, что, как бы ни была резка в общественных отношениях черта, разделяющая эти две категории людей, носящих, в отличие от туземцев, общее имя голландцев, все же это разделение отнюдь не носит того варварского характера, который преобладает в отношениях между различными расами в Америке. Я не отрицаю, что в этих отношениях все же есть много несправедливого и оскорбительного для местных уроженцев — липлапов. Слово «липлап» часто звучало в моих ушах доказательством того, как далек еще не липлап, то есть белый, от подлинной культуры. Липлап только в виде исключения допускается в общество; он обычно считается, так сказать, «неполноценным человеком». Но надо заметить, что скудное образование липлапа мешает его уравнению с европейцем даже тогда, когда он, как личность, стоит выше европейца.
Само собой разумеется, что европеец, для которого искусственно созданное превосходство выгодно, с ним охотно мирится. Но иногда нелепо слышать, как люди, своим образованием и своею речью обязанные Песочной улице в Роттердаме[75], высмеивают липлапа, который по ошибке приписал чашке воды или правительству мужской род, а сыну или месяцу — средний.
Пусть липлап будет образован, хорошо воспитан, даже учен, — а такие есть, — все же, как только европеец замечает, что самый образованный липлап затрудняется различить в призношении «г» от «х», он смеется над этим человеком, смешивающим gek и hek[76].
Но чтобы не смеяться над этим, европеец должен был бы знать и то, что в арабском и малайском языках «х» и «г» выражаются одним и тем же знаком, что и в любом языке одни звуки часто переходят в другие. Но требовать подобных знаний от того, кто сделал себе карьеру на индиго, вряд ли возможно.
И все же этот европеец не желает общаться с липлапом! Я знал многих липлапов — в особенности на Молукках, — которые удивляли меня широтой своих знаний. Это навело меня на мысль, что мы, европейцы, в распоряжении которых столько возможностей, во многом значительно отстали — и не только в сравнительном смысле — от бедных париев, которым от колыбели приходится бороться с искусственным, умышленным оттеснением в сторону и с предубеждением против цвета их кожи.
Но мефроу Слотеринг была раз навсегда избавлена от ошибок в голландском языке, так как она говорила только по-малайски. Позже мы ее увидим за чаепитием вместе с Хавелааром, Тиной и маленьким Максом на галерее дома ассистент-резидента в Рангкас-Бетунге, куда наши путешественники, после долгой тряски и толчков, наконец благополучно прибыли.
Резидент, который приехал только для того, чтобы ввести в должность нового ассистент-резидента, выразил желание в тот же день вернуться в Серанг, «так... как... он...»
Хавелаар проявил готовность закончить церемонию как можно скорее.
—... очень... торопится.
Было условлено, что через полчаса все встретятся на широкой галерее дома регента. Фербрюгге, который к этому был подготовлен, еще за несколько дней распорядился, чтобы на главной площади собрались все начальники округа, патте, кливон и джакса[77], сборщики податей, несколько мантри и, наконец, все местные чиновники, обязанные присутствовать на торжестве.
Адипатти попрощался и поехал к себе домой.
Мефроу Хавелаар осмотрела свое новое жилище и осталась очень довольна, особенно большим садом; она радовалась за маленького Макса, — ему привольно будет на воздухе. Резидент и Хавелаар ушли переодеваться, ибо на предстоящую церемонию необходимо было явиться в официально предписанной одежде. Вокруг дома стояли сотни людей, частью из свиты резидента, частью же из свиты собравшихся главарей. Полицейские инспекторы озабоченно сновали взад и вперед. Одним словом, все предвещало, что на этом забытом клочке земли в западной части Явы однообразие повседневной жизни на какой-то период сменится некоторым оживлением.
Вскоре роскошная карета адипатти снова показалась на площади перед домом. Резидент и Хавелаар, сверкая золотом и серебром и спотыкаясь о шпаги, сели в нее и отправились к дому регента, где их встретила музыка гонгов, гамлангов[78] и всевозможных трещеток. Фербрюгге, также сменивший свой забрызганный грязью костюм, находился уже там. Главари пониже рангом сидели, по восточному обычаю, большим кругом, на циновках на полу, а в конце длинной галереи стоял стол, за которым заняли места резидент, адипатти, ассистент- резидент, контролер и двое-трое чиновников пониже званием и рангом.
Резидент встал и прочел приказ генерал-губернатора, согласно которому господин Макс Хавелаар назначался ассистент-резидентом округа Бантанг-Кидуль, или, иначе, южного Бантама, называемого туземцами Лебаком. Затем он взял в руки лист с текстом присяги, обязательной при вступлении в должность и согласно которой соответствующее лицо удостоверяло, что «оно никому ничего не обещало и не давало и не обещает и не даст для того, чтобы получить указанную должность, что оно будет верно служить его величеству, королю Нидерландов, и подчиняться наместнику его величества в индийских странах, что оно будет точно соблюдать изданные или имеющие быть изданными законы и постановления и будет заботиться о соблюдении таковых своими подчиненными и что оно во всем будет вести себя так, как это подобает достойному...» (в данном случае — ассистент-резиденту).
После этого, разумеется, следовало сакраментальное: «В чем да поможет мне всемогущий бог».
Хавелаар повторял за резидентом слова присяги. Собственно говоря, следовало бы считать включенным в текст присяги обет защиты туземного населения от эксплуатации и угнетения, ибо при словах клятвы о соблюдении законов и постановлений достаточно было бы вспомнить о многочисленных соответствующих предписаниях, чтобы понять, что, в сущности, особая клятва при этом совсем не нужна. Но, по-видимому, законодатели полагали, что маслом кашу не испортишь, и поэтому от ассистент-резидента требовалась еще особая присяга, в которой обязанность защищать туземцев была еще раз определенно выражена. Итак, Хавелаар вторично призвал «всемогущего бога» в свидетели того, что он «будет защищать туземное население от угнетения, несправедливости и вымогательства».
Внимательный наблюдатель подметил бы разницу между резидентом и Хавелааром в тоне и манере держаться во время этой церемонии. Оба уже не раз участвовали в подобных торжествах, и различие, о котором я говорю, состояло не в том, что тот или другой находился под более или менее сильным впечатлением от самой церемонии. Оно вытекало из совершенно противоположных свойств характера и мировоззрения. Правда, в данном случае резидент говорил несколько быстрее обычного, ведь он читал приказ и присягу, что избавляло его от необходимости подыскивать слова. Но он делал это с такой торжественностью и с такой серьезностью, что наблюдатель поверхностный легко поверил бы, будто резидент и в самом деле придает очень большое значение совершаемой им церемонии. У Хавелаара же, когда он, подняв палец, повторял за резидентом слова клятвы, лицо, голос и поза как бы выражали: «Это все само собой разумеется, и бог здесь ни при чем, — все это я буду делать и без него». И знаток человеческой души больше доверия оказал бы его кажущемуся равнодушию, нежели напыщенной торжественности резидента.
В самом деле, не смешно ли предполагать, что человек, призванный судить других и держащий в своих руках судьбы тысяч людей, будет считать себя связанным несколькими произнесенными им звуками, если бы он не был побуждаем к тому собственным сердцем и без этих звуков?
Относительно Хавелаара мы убеждены, что он защищал бы бедных и угнетенных, где бы их ни встретил, даже если бы он клялся перед «всемогущим богом» действовать наоборот.
Затем последовало обращение резидента к главарям, в котором он представил им ассистент-резидента как главу округа и призвал их подчиняться ему, добросовестно выполнять свои обязанности. После этого главари были представлены Хавелаару поименно. Хавелаар пожал каждому руку, и церемония «водворения» была закончена.
Обед был сервирован в доме адипатти; на него пригласили и коменданта Дюклари. Тотчас по окончании обеда резидент, который хотел еще в тот же день попасть обратно в Серанг («Так как... у... него... много... дел»), сел в свою карету и уехал. И в Рангкас-Бетунге воцарился покой, в каком надлежит пребывать провинциальному городу с небольшим европейским населением, расположенному в глубине Явы и вдали от большого тракта.
Знакомство между Дюклари и Хавелааром скоро перешло в дружбу. Адипатти был, по-видимому, очарован своим новым «старшим братом», а Фербрюгге, провожавший резидента, рассказывал потом, что резидент очень благоприятно отзывался о семействе Хавелаара, — они прожили несколько дней у него проездом в Лебак, — и резидент еще прибавил, что Хавелаар у правительства на хорошем счету и что можно быть уверенным, что он вскоре получит еще более высокий пост или по крайней мере будет переведен в «более благоприятный» округ.
Макс и «его Тина» недавно вернулись из поездки в Европу и чувствовали себя очень утомленными той жизнью, которую кто-то весьма удачно назвал «чемоданной». Они были поэтому счастливы после долгих странствований прибыть наконец на место, которое могли считать своим домом. Перед поездкой в Европу Хавелаар был ассистент-резидентом на острове Амбойна, одном из группы Молуккских островов. Там ему пришлось столкнуться со множеством затруднений, потому что население было озлоблено и доведено до крайней степени возбуждения несправедливыми мероприятиями последнего времени. Хавелаару стоило немалого труда восстановить спокойствие народа. Но, возмущенный недостаточной помощью правительства, огорченный дурной системой управления, которая годами разоряла и опустошала богатейшие земли молукков, — прочитайте об этом то, что еще в 1825 году писал барон ван дер Капеллен