Образ Дрогстоппеля, написанный темными красками, оттеняет, усиливает образ Хавелаара. Если весь речевой строй дрогстоппелей и вавелааров заостренно пародирован, то дневник Макса Хавелаара, составляющий значительную часть романа и выдержанный в несколько даже суховатой манере, — это деловой рассказ голландского чиновника о своей долголетней, насыщенной мучительными переживаниями службе на островах Индонезийского архипелага. Этот рассказ то и дело перебивается лирическими и публицистическими отступлениями, философскими раздумьями, множеством вставок-экскурсов в область истории Индонезии, описаниями народнохозяйственного и бытового своеобразия этой древней страны, объяснениями сложных отношений между колониальной администрацией и туземцами. Не случайно романом Мультатули, его документальной правдой об европейской системе управления колониями интересовался Ленин, когда готовил к печати книгу «Империализм, как высшая стадия капитализма».
В облике Макса Хавелаара предстает сам Мультатули, как бы передоверивший ему на время свои мысли и чувства, но в авторском «я» — нельзя этого не видеть — спорят между собой два голоса, два аспекта духовной личности Мультатули. Так они и останутся непримиренными на всем протяжении романа.
Мы долго слышим удивительно сердечный голос человека, наделенного даром сострадания к людским несчастьям, человека, у которого «даже муха, попавшая в паутину, вызывала желание спасти ее». Это голос страдающего голландского чиновника, который искренне хотел бы избавить туземцев от мук колониального режима, но преимущественно мирными средствами, не прибегая к нарушениям так называемой законности и не разжигая весьма опасный для Голландии пожар социального недовольства. Однако чем ближе к концу, тем все чаще и резче прорываются на страницы романа иные интонации. Вернее сказать, мы начинаем слышать второй, куда более решительный, голос Мультатули. Властно оттеснив сентиментального мечтателя Макса Хавелаара, Мультатули с благородной яростью обрушивается на бесчеловечное племя дрогстоппелей: «Я тебя создал — ты вырос в чудовище под моим пером, мне тошно от моего собственного создания. Задохнись же в своем кофе и сгинь!» Пророческой угрозой звучат слова в финале романа: «И я взращу сверкающие мечами военные песни в душах мучеников, которым я обещал помочь, я, Мультатули. Спасение и помощь на пути закона, если это возможно; на законном пути насилия, если иначе нельзя». Кажется, автор вот-вот отбросит перо романиста и, взявшись за оружие, затрубит сбор и сам поведет повстанцев на штурм голландского империализма.
Биографически, в послужном списке Эдуарда Деккера не числилось «преступного» участия в восстании туземцев. Зато на страницах романа Мультатули оружием воинствующего сарказма бичует тех, для кого цветные люди колонии лишь человеческая икра, «бессловесные орудия кофейного и сахарного производства». Он неутомимо сражается за яванцев, защищая прежде всего их человеческое достоинство. «Мой рассказ обращен к тем, кто способен поверить в то, во что иным поверить очень трудно: что под этой темной кожей бьются сердца и что те, кто гордится белизной своей кожи и связанными с нею культурой и благородством, коммерческими и богословскими знаниями и добродетелью, должны были бы иначе применять свои «белые» качества, нежели это доныне испытывали те, кто «менее одарен» цветом кожи и душевными совершенствами».
И Мультатули, на глазах у которого мучили и убивали яванских крестьян, отдает все свои душевные силы, чтобы голландцы услышали подлинную правду об Индонезии. Он предоставляет слово Саидже и Адинде. Нет, они не выдуманы, юноша и девушка из Лебака, поющие свою скорбную песню. В романе описывается судьба всего одной юной пары, но, говорит Мультатули, «я знаю и могу доказать, что в Индонезии было много Адинд и много Саиджей, и то, что является вымыслом в отдельном случае — в общении становится истиной».
История разоренной крестьянской семьи, — отнятый у нее последний буйвол, засеченный насмерть за неуплату земельной аренды отец Саиджи, карательная экспедиция, оставившая развалины и пепелище на месте его родной деревни, разбитые повстанцы, гибель Адинды и Саиджи — все это, по определению самого Мультатули, «не более как плагиат, список с печальной действительности».
Писатель навсегда полюбил Индонезию, ставшую его второй родиной. Он близко узнал ее талантливый народ, пел его песни, записывал яванские импровизации и сулебесские сказания, изучил альфурский, баттакский, сунданезский и малайский языки (глава о Саидже и Адинде первоначально была написана по-малайски). Образы многовековой индонезийской поэзии, музыка, театральные представления, эпос яванских рапсодов — все это было близко и дорого писателю.
Индонезийцы чувствовали бескорыстное, родственное внимание Мультатули к себе и платили ему тем же. Только такая близость и могла дать писателю поэтическую остроту зрения, позволила увидеть в Индонезии и индонезийцах то, чего ни один холодный наблюдатель не мог бы разглядеть. Именно это помогло автору «Макса Хавелаара» избежать экзотической лакировки тогдашней колониальной действительности, того сорта картинной идеализации, о которой Пушкин говорил: «Шатобриан и Купер — оба представили нам индейцев с их поэтической стороны и закрасили истину красками своего воображения».
Итак, «Макс Хавелаар» — это кровная частица трудной, беспокойной биографии писателя. Жизненно важная тема жгла Мультатули, требуя от него художнической смелости. Книга, осмелившаяся доказывать, что яванец — тоже человек, подействовала оглушительно на голландских дрогстоппелей. Против Мультатули сплотились колонизаторские и филистерские элементы голландской буржуазии. -Хозяева официальной прессы приложили немало усилий, чтобы парализовать «возбуждающее умы» влияние «Макса Хавелаара».
В этой удушливой политической обстановке Яков Леннеп, один из второстепенных писателей Голландии, взявшийся было содействовать обнародованию романа Мультатули, круто изменил тактику: он решил задушить опасную, взрывчатую, по мнению его хозяев, книгу. В напуганном воображении Леннепа «Макс Хавелаар» уже приводил в движение «подонки» нации в метрополии и в Голландской Индии. Под разными предлогами книгу попытались скрыть от индонезийцев и ограничили ее распространение буржуазно-мещанскими кругами Голландии. Но самые тонкие ухищрения леннепов не в состоянии были заглушить голоса Мультатули, В Островной Индии роман раскупали нарасхват, из-под полы.
Мультатули понадобилось десять лет, чтобы вырвать из враждебных рук свои авторские права и выпустить второе издание романа, которое разошлось неслыханным по тому времени двадцатитысячным тиражом. Несмотря на литературный успех, иллюзорные ожидания Мультатули, что угнетению яванцев будет положен предел, не оправдались. Буржуазные читатели почитывали «Макса Хавелаара», некоторые ревнители изящной словесности даже похваливали его, главным образом за необычную форму, а сентиментальные дочери дрогстоппелей разучивали на фортепиано переложенную на музыку трагедию Саиджи и Адинды.
Но улучшилось ли положение самих индонезийцев? Наоборот, оно даже ухудшилось. В эти годы подъема промышленного капитализма, погони за наживой и финансовой вакханалии в Голландии значительно увеличился спрос на колониальное сырье. Некоторое время либеральная буржуазия, пришедшая на смену феодалам-крепостникам, даже заигрывала с Мультатули: либералам была выгодна его критика принудительной «системы культур», уже стеснявшей дальнейшую индустриализацию Голландии. Демагогически прикрываясь лозунгом «свободного труда», они выступали на самом деле за внедрение более выгодных способов капиталистической эксплуатации колоний.
Пытались привлечь Мультатули на свою сторону также и консерваторы, ревностные защитники феодальных методов грабежа. У Мультатули, однако, было непреодолимое отвращение к лицемерию парламентских ораторов, назывались ли они консерваторами или либералами: за парламентскими дебатами на тему о «свободе» он видел оголенные колонизаторские интересы. Консервативная и либеральная партии рознились для него лишь фразеологией: «Первая хочет как можно больше эксплуатировать Индию, а вторая.., эксплуатировать Индию как можно больше».
Судьба индонезийского народа и после опубликования «Макса Хавелаара» долго не давала писателю покоя.
В 1861 году яванцы особенно жестоко пострадали от банджира, ежегодного наводнения, которое сносило целые деревни, затопляло пахотные поля и рощи. Узнав об этом страшном бедствии, Мультатули, сам без средств к существованию, решил, однако, помочь жителям Явы. Он написал книгу рассказов и очерков под названием «Где же то место, где я сеял?». От продажи этой книги было выручено 1300 гульденов, которые Мультатули переслал пострадавшим яванцам.
В коротком рассказе «Банджир» писатель показал бессилие туземных крестьян «против этого водяного исполина, который уносит все, что ему противостоит, сгибает деревья, как соломинки, сводит с лица земли целые леса». Вина за эти огромные бедствия, писал Мультатули, ложится на колониальную администрацию, ибо она ничего не предприняла, чтобы помочь народу.
В «Любовных письмах», перекликающихся с «Максом Хавелааром», Мультатули подсчитывает, что лишь за пять лет управления голландского генерал-губернатора у жителей острова Ява было отнято не менее двух с половиной миллионов буйволов, стоимостью в пятьдесят миллионов гульденов.
На протяжении последующих пятнадцати лет выходит семь томов произведений Мультатули, объединенных общим названием «Идеи»: две книги романа «История маленького Питера Воутера», антимонархическая пьеса «Школа князей», публицистический дневник, новеллы, сказки и афоризмы, а также книга размышлений на научные темы.
Мультатули возвращается в этих своих произведениях к индонезийцам. Тема эта для него как незаживающая рана, которая опять и опять открывается. И, почти отчаявшийся быть услышанным, Мультатули еще и еще раз взывает к совести дрогстоппелей и вавелааров.
Долгие годы он не терял надежды, что покончить с бесчеловечностью колониальной эксплуатации можно руками тех, кто ее насаждал, кто был в ней больше всего заинтересов