— А Сутан Салим?
— Генерал арестовал его и увез в Паданг, а оттуда он был изгнан на Яву. Он и теперь еще в Чанджоре, в Преангерской области. Я был там в тысяча восемьсот сорок шестом году и навестил его. Тина, ты не помнишь, что я еще совершил в Чанджоре?
— Нет, Макс, не припомню.
— Конечно. Всего не упомнишь. Я, господа, был там помолвлен!
— Раз вы уж взялись рассказывать о себе, — сказал Дюклари, — позвольте вас спросить, правда ли, что вы в Паданге часто дрались на дуэли?
— Да, очень часто. Причин было достаточно. Я уже говорил вам, что в таких крошечных городках отношение губернатора определяет степень доброжелательства всех остальных. Большинство было ко мне настроено недружелюбно, и это недружелюбие часто переходило в грубость. Я же был раздражителен. Поклон, оставшийся без ответа, язвительное замечание о «дураке, который воюет с генералом», намек на мою бедность, на голод, шутки, вроде: «Нравственной независимостью, как видно, сыт не будешь», — все это, вы можете понять, невероятно меня ожесточило. Многие, в особенности офицеры, знали, что генерал не против дуэлей, тем более, конечно, с человеком, который, как я, был в немилости. Быть может, меня раздражали умышленно. Однажды я дрался даже за другого, которого, по моему мнению, оскорбили. Словом, дуэль была там в порядке дня, и не раз случалось, что в одно утро у меня их было две. В дуэли есть много привлекательного, в особенности в так называемой дуэли на саблях, не знаю почему. Конечно, теперь я не стану драться, даже если бы поводов было не меньше, чем тогда... Поди сюда, Макс! Оставь бабочку, поди сюда! Не смей никогда ловить бабочек. Сколько времени бедная ползала по дереву гусеницей... Не очень-то ей было весело... Наконец у нее выросли крылья, она хочет полетать, насладиться воздухом, она ищет пищи в цветах и никому не вредит. Взгляни! Разве не приятнее смотреть, как она свободно и красиво порхает?
Так разговор с дуэлей перешел на бабочек, а с бабочек на сострадание к животным, которых часто подвергают мучениям; потом заговорили о законе Граммона[128] и Национальной ассамблее, этот закон принявшей, о республике, и о чем только еще они не говорили!
Наконец Хавелаар встал. Он извинился перед гостями— его зовут дела. Когда на следующее утро контролер явился к нему в канцелярию, он не знал, что новый ассистент-резидент накануне, после беседы за столом, успел съездить в Паранг-Куджанг, «округ далеко зашедших злоупотреблений», как его называли в административных кругах, и вернулся только рано поутру.
Прошу читателя верить, что у Хавелаара было достаточно такта, чтобы не говорить так много за столом, как это у меня описано в последних главах. Может создаться впечатление, что он завладел разговором, нарушив этим правила гостеприимства, предписывающие хозяину дома говорить мало, предоставляя высказываться своим гостям. А ведь я едва коснулся материалов, имеющихся у меня под рукой. Я мог бы, если б хотел, продлить перед читателем беседы, которые велись за столом, но я надеюсь, что и приведенного мною будет достаточно, чтобы хотя бы отчасти оправдать данное мною описание характера и качеств Хавелаара, и что читатель теперь не без участия будет следить за судьбою, ожидающей его и его семью в Рангкас-Бетунге.
Небольшая семья продолжала мирно жить. Часто Хавелаар уезжал на целые дни. Иногда он половину ночи проводил в канцелярии. Отношения между ним и начальником гарнизона установились наилучшие. В обращении с контролером не было и тени того различия в ранге, которое в Индии часто делает службу напряженной и неприятной. Страсть Хавелаара приходить на помощь, где только можно, была очень кстати регенту, поэтому и он был очень доволен своим «старшим братом». Наконец приветливость мефроу Хавелаар очень нравилась как немногим жившим там европейцам, так и туземным главарям. Служебная переписка с резидентом в Серанге была проникнута взаимным доброжелательным уважением; приказы отдавались в вежливой форме и выполнялись беспрекословно.
Домашнее хозяйство Тины скоро пошло на лад. После долгого ожидания прибыла выписанная из Батавии мебель; были посолены огурцы, и если Хавелаар рассказывал что-нибудь за столом, то уже не из-за отсутствия яиц для омлета. Впрочем, образ жизни маленькой семьи ясно говорил, что во всем проводится строгая экономия.
Мефроу Слотеринг редко покидала свой дом и всего два-три раза пила чай в галерее у Хавелааров. Говорила она мало и по-прежнему следила за всяким, кто приближался к ее дому и к дому Хавелааров. К этой ее особенности все привыкли и перестали обращать внимание на ее, как говорили, манию.
Все, казалось, дышало покоем и миром. Максу и Тине было сравнительно нетрудно привыкнуть к некоторым лишениям, неизбежным в местности, лежащей в глубине страны, в стороне от главных путей. Например, хлеба не ели, потому что здесь его не пекли. Можно было привозить его из Серанга, но это стоило бы слишком дорого. Макс, как и всякий другой, отлично знал, что есть много способов получать хлеб бесплатно и в Рангкас-Бетунге, но неоплачиваемый туземный труд — язва Индии — внушал ему отвращение. Много было и других вещей в Лебаке, которых нельзя было приобрести дешево, но можно было получить даром, использовав свою власть. Макс и Тина охотно обходились без этих вещей. Было время, когда они терпели и не такие лишения! Разве бедная Тина не провела несколько месяцев на борту арабского судна, где ложем ей служили голые доски палубы, а от зноя и дождя защищал столик, под которым она укрывалась? Разве она не умела довольствоваться тогда крошечной порцией сухого риса и глотком гнилой воды? И разве не была она в подобных, да и во многих других, обстоятельствах довольна уже одним тем, что с нею был ее Макс?
Одно только пугало ее чрезвычайно: змей в Лебаке было столько, что маленький Макс не мог играть в саду. Когда Тина пожаловалась на это, Хавелаар назначил слугам награду за каждую пойманную змею. Но в первый же день ему пришлось выплатить столько премий, что он принужден был взять свое обещание обратно, иначе, даже при нормальных обстоятельствах, не говоря уже о их намерении жить экономно, им не хватило бы никаких средств. Решено было поэтому, что мальчик станет играть на открытой галерее, не спускаясь в сад. Несмотря на эти предосторожности, Тина всегда волновалась, особенно вечером, потому что, как известно, змеи часто заползают в дома и в поисках тепла пробираются в спальни.
Змеи водятся в Индии повсюду, но, конечно, в более заселенных местах они встречаются реже, чем в такой дикой местности, как Рангкас-Бетунг. Хавелаару следовало бы очистить от кустарника и сорной травы всю усадьбу до самого оврага, тогда змеи хотя и заползали бы иногда в сад, но все же не в таком количестве. Известно, что они предпочитают темноту и заросли открытым, освещенным местам. Но усадьба Хавелаара не была очищена. Стоит рассказать почему, так как это прольет свет на некоторые злоупотребления, царящие почти всюду в Нидерландской Индии.
Дома представителей нидерландской власти в глубине страны стоят обыкновенно на земле, принадлежащей общине, — если только можно говорить об общинном землевладении в стране, где правительство присвоило себе все. Как бы там ни было, участок, на котором стоит дом, не является собственностью правительственного чиновника. Последний может, конечно, купить или взять в аренду участок земли, но содержать его в порядке было бы ему не по средствам. Ибо при могучем росте тропической растительности участок в короткий срок превращается в дикую чащу. Тем не менее усадьбы правительственных чиновников почти все без исключения находятся в превосходном состоянии. Напротив, путешественников часто охватывает изумление при виде роскошного парка, окружающего жилище ассистент-резидента, ни один чиновник не получает достаточно жалованья, чтобы оплатить должным образом работу по расчистке такого парка. Спрашивается, как же это достигается? Большей частью чиновники используют для этой цели осужденных, присланных сюда из других округов для отбытия наказания. Но так как для содержания в порядке громадных усадеб заключенных не хватало, то не стеснялись использовать туземцев. Регент или деманг выгоняли их на работу, и они беспрекословно повиновались; регент и деманг хорошо знали, что начальник, который совершает подобное злоупотребление, посмотрит сквозь пальцы, если они сами объявят противозаконный набор рабочих для своих нужд. Так нарушение закона одним человеком открывает широкую дорогу злоупотреблениям другого.
Но если граница строгой законности раз нарушена, то трудно установить, когда же нарушение превращается в преступный произвол. И особенно потому здесь нужна величайшая осторожность, что туземные главари только и ждут дурного примера, чтобы последовать ему в более широких размерах. Рассказывают о некоем царе, который, проходя во главе войска через страну, требовал, чтобы не забывали оплачивать даже крупицу соли, съеденную за солдатской трапезой. «Ибо, — так сказал он, — это будет началом беззакония, которое может погубить в конце концов мое царство». Эта легенда, — а если не легенда, то исторический факт, — конечно азиатского происхождения. Как наличие плотин указывает на возможность подъема воды, так следует признать, что есть особая склонность к злоупотреблениям там, где слагаются подобные поучительные анекдоты.
Того незначительного числа рабочих рук, на которые Хавелаар имел право по закону, хватало для очистки от сорной травы и кустарника только ничтожной части усадьбы, непосредственно примыкавшей к дому. Все остальное в несколько недель превратилось в дикую чащу. Хавелаар написал резиденту, прося средств на очистку, — или путем прибавки к жалованью, или же путем присылки заключенных из других округов. На это он получил отказ, но с разъяснением, что имеет право заставить работать на своей усадьбе людей, которые им лично в административном порядке присуждены к «принудительным работам». Это хорошо знал и сам Хавелаар, но он не пользовался этим «правом» ни на Амбойне, ни в Менадо, ни в Натале, ни теперь, в Рангкас-Бетунге. Ему противно было в виде наказания за мелкие провинности заставлять людей чистить его сад. Он часто спрашивал себя, как могло правительство до сих пор оставлять в силе порядок, который невольно вводил чиновника в соблазн наказывать провинившегося, сообразуясь не с важностью самого проступка, а с размером и состоянием усадьбы! Одна мысль, что наказанный, и даже справедливо наказанный, хоть на минуту мог бы подумать, что приговор объясняется своекорыстием судьи, — одна эта мысль заставляла Хавелаара